Станционный хранитель (СИ) - Плотников Сергей Александрович - Страница 25

Ну вот, кажется, я все сказал. Замолкаю.

Миа тихо напоминает:

— Теперь оставьте им что-нибудь, если они это заберут — то выполнят то, о чем вы попросили.

— Нет, — говорю я громко, — речь идет о предложении долговременного партнерства в строительстве новой цивилизации. Начинать с подношения такое дело я не хочу. Если вы согласны — прошу показаться всем омикра, сколько вас тут есть.

Несколько секунд ничего не происходит, и я чувствую себя полным придурком.

Потом раздается шорох — и в полумраке древесного кокона между ветвями и листьями вспыхивают светящиеся точки. Не красные, как это иногда рисуют в мультфильмах — просто глаза существ, привычных видеть в сумерках, вроде как у кошек или лошадей (а лошади на ночном пастбище — это то еще жуткое зрелище, доложу я вам!).

Этих глаз много. Не знаю, сколько; кажется, что сотни пар, но судя по размеру этого древесного чердака, скорее, десятки. Словно звезды проглядывают сквозь листву.

— По-моему, — говорит Миа, — они согласились!

И в тоне ее слышится восхищение.

Приятно, что ни говоря.

Этой ночью я долго не могу заснуть — несмотря на бессонницу прошедших ночей. Белкин дрыхнет рядом без задних ног после дневных приключений, а я лежу и пялюсь в потолок, пока неизученный: здесь, на «Узле», я привык проваливаться в беспамятство, едва падая на кровать.

Но думаю я не о той ноше, которую невзначай взвалил на себя… не только о ней.

Я вспоминаю разговор с Миа, ее нечаянную лекцию, потом — нечеловеческую твердость ее руки, когда она вздернула меня на лиственную крышу омикра.

Я начинаю особенно остро осознавать: ее красивое женское лицо — это не шаг ко мне навстречу, это полшага. Остальную половину я должен пройти сам.

То, что она выглядит как человек, не только помогает, но и мешает. Так мне трудно помнить, что она — иное. И то, что она ведет себя пассивно и неторопливо в отношении со мной — это тоже, вероятно, не девичья скромность, а осторожность более опытного дипломата, который отлично понимает, что сближение таких разных существ, даже если они привлекают друг друга, должно быть постепенным.

И она, вероятно, не станет по умолчанию отдавать мне лидерство в отношениях… или в постели, если на то пошло. Не будет дарить мне ласку и заботу, как это должны в идеале делать земные женщины… хотя, может быть, будет как-то по-другому (а как — еще предстоит выяснить). Если я ей на что-то пожалуюсь, она не прижмет мою голову инстинктивно к груди. Не поймет, где смеяться над моими шутками. Если я подарю ей цветы, она не будет знать, что с ними делать. Может быть, попытается съесть — насколько я помню по игре, салаты из цветов популярны в талесианской кухне.

Они никогда не родит мне ребенка.

Готов ли я сближаться с нею, держа все это в голове?

Есть над чем подумать.

И почему-то тут решиться сложнее, чем на первый шаг по строительству межзвездного ковчега.

___

* Мы тоже знаем как минимум два примера такой причины табу на разговоры о размножении: «Спектр» Лукьяненко и цикл про Перекресток Ника О’ Донохью.

— У меня для вас новость, — говорит Мийгран по моему капитанскому смартфону-коммуникатору.

Все-таки есть в этом что-то сюрреалистическое: находиться на космической станции черт знает за сколько световых лет от дома, а пользоваться почти что обычными сотовыми телефонами. Которые, если верить Нор-Е, едва ли не венец коммуникационных технологий в обозримой части галактики… ну, по крайней мере, тех технологий, которые доступны для практического использования. Голографические экраны тут тоже существуют, однако считаются слишком дорогими и крайне неудобными.

— Надеюсь, хотя бы хорошая? — спрашиваю я тем временем Мийгран.

— Да как вам сказать, — тянет она, в голосе насмешка пополам со смутным обещанием.

То самое сходство «гендерно-социальных ролей», о котором говорила Миа, проявляется в том, что женщины три-четырнадцать почти не отличаются от землянок манерами… в частности, слегка кокетливыми жестами, многозначительными улыбками и тому подобным. По крайней мере, Мийгран не отличается — как и те дамы три-четырнадцать, с которыми мне иногда приходится иметь дело по долгу службы. Если бы не страшноватые ноги с птичьими когтями, можно было бы решить, что это все землянки, сделавшие радикально креативные прически.

(А вот мужчины три-четырнадцать, по-моему, слишком агрессивные для землян! Все сходу начинают вести себя так, как будто они тут самые важные птицы и все им должны. Хуже тораи, честное слово.)

— Уж как-нибудь скажите, — говорю я, всем видом показывая, что не намерен флиртовать или шутить на рабочем месте.

— Абдуркан рассказал мне о человеке, который подойдет для вашего… сертификационного центра, зародыша медицинской академии, называйте как хотите.

Мийгран, разумеется, употребила слово, которое в наиболее употребительном всеобщем языке Межзвездного содружества — то есть в языке три-четырнадцать с упрощенной грамматикой — обозначает попросту представителя этой самой расы три-четырнадцать, но на русский переводится, разумеется, как «человек». Сами три-четырнадцать этим абсолютно не смущаются, поэтому и я в дальнейшем буду использовать соответствующий русский термин для представителя любой расы — хоть омикра. Или нет, для омикра все-таки не буду… Не знаю, как пойдет.

— И что это за человек? — спрашиваю я.

— Ацетик, — отвечает Мийгран, — некто Аллероп-Аллероп. Большой оригинал. Мало того, что он отпочковался от своей грибницы и завел только одного отпрыска, так он еще и занимался бесконтактным хирургическим вмешательством в тела других рас.

— Бесконтактным хирургическим вмешательством? — удивляюсь я.

— В том смысле, что он своих пациентов и пальцем не касается. Зато внедряет в них свой мицелий, и тот избавляет пациентов от опухолей, раковых клеток и тому подобного.

— Ого, — говорю я. — Ведь законодательством Экспансии Аце такие манипуляции с телами разумных запрещены?

— Еще как. Поэтому он практикует нелегально… и кстати говоря, здесь у вас под боком. Если Вергаас о нем не знает, сделайте ему внушение.

— Хорошо, — говорю я. — А как его пациенты, не боятся, что он навеки оставит их своими рабами?

— Да ладно, — фыркает Мийгран, — мицелий работает только при прямом контакте. Или с помощью телепатических усилителей тораи. Если кто-то боится, им достаточно просто избегать ацетиков… и то даже не всех, а тех, кто связан мицелием с Аллеропом. То есть только его и его сына.

«Если, — думаю я, — он действительно отпочковался от своей родительской грибницы и если действительно завел только одного ребенка». Но вслух этого не говорю: для того и существует служба безопасности, чтобы проверять такое.

Тут надо пояснить — точнее, напомнить — две вещи. Во-первых, ацетики не любят существовать по одиночке. Они стараются по возможности всегда сохранять контакт с грибницей своего рода. Это не значит, что отдельный ацетик не может отлучиться из дома на год или на два — может! Другое дело, что это будет для него крайне неудобно. Впрочем, саму грибницу тоже можно перенести, как поступил, например, род, живущий в модуле у меня на станции.

А еще можно отпочковаться от грибницы полностью и положить начало новой грибнице. Причем это делается как полюбовно — в этом случае новый родоначальник берет кусок грибницы на развод, — так и в формате «между нами чемодан». Первым способом, насколько я знаю, отпочковался помощник моего главного инженера Томирл-Томирл.

Во втором случае отщепенец теряет все знания, накопленные родом до него, кроме того, что может уложить в собственной голове; для ацетика это гигантская потеря. Причем не столько даже интеллектуальная (емкость их мозга вполне сравнима с емкостью мозга землян или других разумных рас, может быть, даже и побольше), сколько эмоциональная: живут ацетики очень недолго по нашим меркам, лет-тридцать сорок, поэтому постоянный контакт с памятью поколений приносит им смирение и успокоение перед ликом небытия.