Потерянный - Диксон Гордон Руперт - Страница 9
- Предыдущая
- 9/24
- Следующая
— Ты так уверена?
— Конечно нет. — Голос ее стал глуше, словно она отошла от Кейси.
Неожиданно для себя я представил, как он стоит, прижимаясь спиной к стеклу балконной двери, и ее... вот она идет к перилам балкона, сжимает теплыми пальцами холодный металл и смотрит на залитую звездным светом равнину.
— Тогда, может быть, стоит подумать об этом сейчас?
— Нет, — ответила она. — Я знаю... я не хочу этого сейчас.
И снова изменился голос — это она повернулась и скова подошла к нему.
— Может быть, во мне живут тени прошлого? Может быть, дух первой Аманды поселился во мне и решает за меня даже самые простые житейские проблемы?
— Она выходила замуж три раза.
— Но мужья никогда не были в ее жизни главным. О, я знаю, она любила их. Я читала ее письма и воспоминания о ней ее детей. Но она принадлежала всем, а не только своим мужьям и детям. Неужели ты не понимаешь? Я знаю, что такое предназначение ждет меня.
Он молчал, и прошла долгая, томительная пауза, прежде чем снова раздался ее голос:
— Кейси, неужели это так важно?
Наверное, он хотел обратить все в шутку, только мне показалось, что слова даются ему с трудом.
— Так мне кажется, — медленнее, чем обычно, произнес он.
— Но ведь это случилось, когда мы были детьми. С тех пор мы выросли. Ты изменился. Изменилась и я.
— Да.
— Я не нужна тебе, Кейси, я не нужна тебе, — звучал мягкий женский голос. — Все и так любят тебя.
— Могу я поменять? — Опять его шутливый тон. — Всех на одну тебя?
— Не надо, Кейси!
— Ты просишь слишком многое. — Теперь голос его не казался шутливым, но не чувствовалось в нем даже тени упрека. — Пожалуй, мне будет легче просто перестать дышать...
И снова долгое молчание разделило их.
— Почему ты не хочешь понять, что у меня нет выбора? — сказала она. — Выбирать можешь ты, а у меня нет выбора. Мы оба — такие, как есть, и другими уже не будем никогда.
— Да, — согласился он.
На этот раз ее молчание длилось дольше. Они оба застыли, так и не сделав последнего шага друг к другу.
— Да, — наконец произнес он. И на этот раз получилось усталое и медленное «да». — Жизнь не стоит на месте, и все мы, нравится нам это или нет, движемся вместе с этой жизнью.
И только теперь она направилась к нему. Я слышал звуки легких шагов по бетонным плитам балкона.
— Ты переутомился, — сказала она. — Ты и Ян, вы оба переутомились. Пойди отдохни до утра. Все кажется другим при солнечном свете.
— И такое порой бывает. — Снова в его голосе появились шутливые нотки, но я понимал, чего это ему стоит. — Хотя сейчас я не могу поверить в чудодейственную силу этого лекарства...
Они ушли с балкона, а я остался сидеть в кресле, чувствуя, что сон оставил меня. Я сидел и уговаривал себя, что не мог встать, уйти и не слышать их разговора, так, чтобы не выдать своего присутствия. Их слух был так же обострен, как и мой, их ведь тоже учили быть бдительными. Я уговаривал себя и не мог избавиться от отвратительного чувства — я вмешался в чужую жизнь, я оказался там, где мне не следовало быть никогда.
А сейчас уже поздно что-либо изменить, и оставалось сидеть в своем кресле, и уговаривать самого себя, что ты не мог поступить иначе. А отвратительное чувство не исчезало, не внимало уговорам...
Я так погрузился в собственные переживания, что ворвавшийся в мое сознание тревожным сигналом легкий шорох шагов услышал лишь возле самой балконной двери. Я поднял голову — темный женский силуэт вырисовывался в проеме приоткрытой двери.
— Ты все слышал, — раздался тихий голос Аманды.
Не было смысла отрицать, да она и не спрашивала, и я сказал:
— Да.
А ока не двигалась, не уходила, словцо что-то ждала.
— Это случайность! Когда вы вышли на балкон, я уже сидел в этом кресле. Я не мог ни встать, ни закрыть двери.
— Все хорошо. — Она вошла ко мне. — Нет, не надо зажигать свет.
И я опустил руку, уже протянутую к встроенному в ручку кресла пульту управления. Свет с балкона падал на мое лицо, и ей было лучше видно, чем мне. Она села в кресло, которое еще недавно занимал Мигель.
— Я сказала себе: пойду и посмотрю, хорошо ли он спит... Ян рассчитывает па твою помощь завтра... Но про себя думала: лучше бы он не спал.
Я понял, что за этим сейчас последует.
— Я не считаю возможным для себя бесцеремонно вторгаться в чужую жизнь.
— Я врываюсь к тебе среди ночи, хватаю за шиворот, тычу носом в свои проблемы, и это ты называешь — вторгаться в чужую жизнь? — Я слышал знакомый голос и легкий, беззаботный тон, которым пытаются скрыть внутреннюю боль; так совсем недавно говорил Кейси. — Это обо мне нужно говорить — вторгаюсь. Это я свои беды пытаюсь взвалить на чужие плечи.
— Я готов разделить их, — чуть помедлив, произнес я.
— Я верила, что ты скажешь именно эти слова. — Странно, что этот голос, который я привык слышать совсем в другой обстановке, сейчас исходил от размытого полумраком темного силуэта.
— Я бы не посмела тревожить тебя, но мне нужно собраться с мыслями и делать только то, для чего я оказалась здесь, но личное... оно встает на моем пути, оно мешает мне.
Она помолчала.
— И тебе действительно не надоели люди с их бесконечными проблемами?
— Нет.
— Я так и думала. Я знала, ты не оттолкнешь меня. Ты часто вспоминаешь Элизу?
— Когда не думаю о другом.
— Жаль, что я не знала ее.
— Она была хорошим человеком.
— Да. Как правило, это начинаешь понимать, лишь когда сравниваешь с кем-то другим. Страшно то, что часто мы это просто не успеваем понять. Или понимаем, когда уже слишком поздно. — Она помолчала. — После того, что сейчас произошло на балконе, ты наверное, думаешь, я говорю о Кейси?
— А разве не о нем?
— Нет. Кейси и Ян — вся семья Гримов — они так близки нам, Морганам... мы ведь как родственники. Обычно ты не влюбляешься в родственника или думаешь, что не влюбишься в родственника — по крайней мере, когда ты еще молод. Ты мечтаешь о прекрасном далеком незнакомце — о таком, который ждет тебя в конце пути длиной в пятьдесят световых лет.
— Я никогда не мечтал о подобном. Элиза жила рядом, и с каждым прожитым годом росла к ней моя любовь.
— Извини меня. — И я увидел, как качнулись в сумраке расплывчатые очертания ее фигуры. — Я все время думаю и говорю только о себе, но я понимаю тебя. Знаешь, когда я была моложе, то иногда задумывалась о своей судьбе — рано или поздно, но наступит тот день, когда должна будешь сказать «да». У девушки наверняка не все в порядке, если она не хочет, чтобы рядом с ней был такой человек, как Кейси.
— И ты действительно так считаешь?
— Да, — ответила она. — Со мной что-то происходило. Я росла — и это было моей бедой.
— Все растут.
— Нет, я говорю не об этом. Я не вкладываю в это понятие биологический смысл. Я духовно становилась зрелой личностью. Нам, Морганам, судьба даровала долгую жизнь, и, мне кажется, поэтому мы дольше взрослеем. Знаешь, как это происходит с малышами — все равно, зверь это или человек. У тебя в доме была какая-нибудь зверушка?
— И не одна.
— Тогда ты поймешь, что я хочу сказать. Когда дикий зверек еще мал, помнишь, какой он ласковый, как сворачивается в клубок у твоих ног? Но вот он подрос, и вдруг однажды он кусает и царапает тебя без предупреждения. И тогда люди говорят: «Ничего не поделаешь, таков инстинкт». Но это не так. Ведь и люди порой ведут себя точно так же. Когда живое существо подрастает, оно начинает задумываться о себе, о своих желаниях, стремлениях, о своем настроении, наконец. И настает такой день, когда кто-то хочет поиграть с этим существом... а оно вовсе не хочет играть, и тогда оно протестует: «Вон от меня! То, что я хочу, так же важно, как и то, что хочешь ты!» И все... Время, когда ты уютно сворачивался у чужих ног, прошло и никогда уже не вернется.
— Ты права. Это происходит со всеми нами.
— Но у нас это происходит слишком поздно! А может быть, мы слишком рано начинаем самостоятельную жизнь? На Дорсае уже в семнадцать лет мы уходим из дома, мы работаем как взрослые — или у себя на планете, или на других. Нас выбрасывают во взрослый мир. У нас нет времени задуматься, что значит быть взрослым и что делает нас взрослыми. Мы еще не понимаем, что уже не щенки, пока без предупреждения не набросимся на кого-нибудь, чтобы покусать и расцарапать. И только тогда нам становится ясно, что мы изменились и другие тоже изменились. Но уже слишком поздно приспособиться и понять перемены, произошедшие в другом человеке, потому что сами бьемся в ловушке своих собственных перемен.
- Предыдущая
- 9/24
- Следующая
