Карманник. Королевство - Накамура Фуминори - Страница 26

Комната была чересчур просторной. На груди выступили капли пота.

Включив телевизор, я увидела того самого ведущего, которого фотографировала вчера вечером. Он много смеялся и активно поддерживал беседу, в его облике я не заметила ничего необычного. Передача была скучной, и я выключила телевизор. Не знаю, когда именно это произошло, но в какой-то момент я разучилась следить за строкой, резво бегущей внизу экрана.

Я приняла душ, отправилась на кухню и съела половину купленной вчера булочки. Часы показывали шесть вечера. Мне часто советуют завести домашнего питомца. Возможно, это и правда странно — жить одной в такой большой квартире. Но я не хочу испытать это снова. Не хочу, чтобы чья-то жизнь оборвалась рядом со мной. С тех пор как не стало Эри и её сына, я очень остро реагирую на подобные вещи. Жизнь — ужасная штука.

Мне показалось, я вымылась чуть более тщательно, чем обычно. Я собиралась на встречу с Хасэгавой. Несколько дней назад на лестнице перед турникетами в метро меня кто-то окликнул: «Юрика, это ты?!» Я открыла было рот, чтобы соврать, но в этот момент молодой человек сказал, что он Хасэгава. Я сразу отыскала в памяти воспоминание о нём. Наверное, благодаря голубому пуховику, в который тот был одет. Давным-давно Хасэгава носил свитер такого же цвета. Мы росли в одном приюте. Поношенный свитер с чужого плеча смотрелся на нём нарядно. Прежнего хозяина я не знаю, но Хасэгаве наверняка он шёл больше.

— Когда станем взрослыми, — не раз говорил Хасэгава, — мы им всем покажем! А пока — только вперёд!

Странно, что люди встречаются вот так, где-то в метро…

Я вышла из квартиры. На секунду засомневалась, но потом всё-таки положила в сумочку нож, который приносил мне удачу. Я выбрала не слишком вызывающий наряд, надела скромное колечко и любимые серёжки. На небе висела луна.

Мы договорились встретиться в баре в Икэбукуро, обычно забитом посетителями. «Грязная забегаловка, но вкусно готовят», — написал в сообщении Хасэгава.

Здесь и правда было всё просто, без изысков: воздух, побелевший от сигаретного дыма, бурлящая толпа пьяных людей, исцарапанные столики и барная стойка… Мне вдруг подумалось: будет славно, если загробный мир окажется таким. Умершие, окутанные белым дымом, едят и поют, не замечая, как постепенно исчезают. Хотя где в таком случае после смерти окажутся дети? Они не могут напиться и, значит, будут осознавать своё исчезновение…

Хасэгава сидел за столиком в глубине бара; увидев меня, он поднял руку. Ярко-голубой пуховик. Наверное, в приюте больше всего я общалась именно с Хасэгавой. Но я была замкнутой, поэтому не так уж много мы разговаривали. К слову сказать, он быстро бегал. Вспомнив об этом, я ничего не ощутила — наверное, потому, что мои чувства высохли. С улыбкой я подошла к столику.

— Юрика… Или тебя называть по фамилии?

— Не стоит.

— Как же давно мы не виделись!

Сделав глоток пива, я посмотрела на жареные шашлычки и на какое-то тушёное блюдо, заказанное Хасэгавой. Он ел с аппетитом, словно ребёнок, и я подумала, что он, наверное, пользуется успехом у девушек. Тонкие изящные пальцы с коротко остриженными ногтями. В лице временами читалась твёрдость намерений, словно он привык преодолевать препятствия, но в следующий момент губы неожиданно растягивались в беззащитной детской улыбке. Я подумала, что он совсем не изменился. Интересно, Хасэгава но-прежнему быстро бегает?

— Послушай… — Одна мысль не давала мне покоя, и я решила спросить: — А как ты понял, что я — это я? Да ещё в такой толпе!

— По твоей походке.

Хасэгава отхлебнул пива и дружелюбно посмотрел на меня.

— Честно говоря, на прошлой неделе я заметил тебя на той же станции. Но не был уверен и потому не окликнул. Юрика, ты же быстро ходишь. Двигаешься так энергично, что все расступаются. Но в этой походке нет высокомерия. Как бы сказать… Ты словно хочешь побыстрее скрыться. Думаю, это обратная сторона внутренней робости.

Он снова улыбнулся.

— Это уж точно. Я всегда была трусихой, но никогда не любила проигрывать.

Но теперь я не трушу. Ведь трусость — не что иное, как жажда жизни.

— А я работаю переводчиком для иностранных туристов. Кстати, по выходным бываю в нашем детском доме как волонтёр. Я слышал о Сёте.

Внутри что-то дрогнуло, в голове зашумело.

— Он не был тебе сыном, но ты столько для него сделала. Молодец… Нет, неподходящее слово… Все удивились такой большой сумме. Прости, опять не о том…

Я улыбнулась, давая понять, что нет причин извиняться, и подумала о выражении своего лица в этот миг. Хасэгава нервничал — выходит, я не сумела скрыть волнения.

Фигуры многочисленных пьяных посетителей стали расплываться в белом дыму. Если после смерти остаётся лишь небытие, какой смысл в нашем существовании?

— Да ничего страшного. Значит, ты им помогаешь? Здорово.

— Ну да… Не хочешь присоединиться? Мы сможем видеться каждые выходные!

Я пристально посмотрела на Хасэгаву. Поймав его дружелюбный взгляд, я вдруг почувствовала жар. Интересно, а если сейчас прижмусь ногами к его ногам под столом, какое у него будет выражение лица? Мне захотелось рассеять иллюзию, показать, что я далеко не так хороша, как он полагает. Мне захотелось испачкать радужные воспоминания о том времени, когда он находился рядом со мной. О тех днях, когда я была выброшена в мир, но ничего не знала о мире. Наверное, Хасэгава расстроится, поняв, что я за женщина, и попытается со мной переспать. Думаю, с ним я могла бы это сделать. Интересно, что горяче́е: жар, который я испытаю, отдавшись ему, или жар, который почувствую, если заставлю его увлечься мной, а затем предам и разрушу его добропорядочную жизнь?

Мне стало тошно от собственных фантазий, и я отвела взгляд. Не стоит сочинять подобное, по крайней мере, нельзя делать персонажами тех, с кем жила в приюте.

— …я ему отказал… Но ведь он здесь, неподалёку. Может, позвать?

Я осознала, что всё это время Хасэгава о чём-то рассказывал. Я вдруг включилась и услышала гомон в баре.

— Кого?

— В смысле «кого»? А, нового директора детского дома. Когда мы с тобой там жили, директором был Нисида. При Сёте — Катаока, а сейчас — Кондо. Я сообщил, что мы планируем увидеться, и он выразил желание встретиться с бывшей воспитанницей. Кондо знает, что ты сделала для Сёты. Он хороший человек. Юрика, если сможешь, присоединяйся к нам!

Почему-то после этих слов у меня перед глазами всё поплыло. Когда пришёл Кондо, я даже не смогла толком поздороваться. Я отметила коричневый пиджак и чёрную шляпу. Высокий и широкоплечий, директор сел на маленькую табуретку. Почему именно сейчас люди, которые знают о мальчике, появились в моей жизни? Я спешно попыталась скрыть замешательство и, не придумав ничего лучше, просто улыбалась собеседникам.

Директор за что-то похвалил меня, потом сказал, что пропустит стаканчик, и заказал пива. Он смотрел очень внимательно. Во взгляде было нечто властное, но раз Кондо руководит детским домом, наверное, он хороший человек. Интересно, что отразится на его лице, узнай он о моей работе? В баре висел белый сигаретный дым. Кондо рассказывал о том, что происходит в приюте сейчас, и о детях, которые жили там прежде. Хотелось заткнуть уши. Мои чувства вышли из-под контроля, и я с трудом смотрела на Кондо. Не знаю почему, но общение с такими мужчинами даётся мне тяжело. Однако я продолжала улыбаться.

— Ну ладно, не буду портить ваше свидание, до встречи.

Увидев, как Хасэгава засуетился, Кондо с улыбкой вытащил несколько купюр. Я по-прежнему улыбалась, не вкладывая в это никаких эмоций. Тепло хороших людей… Как давно я не ощущала его.

— Что за человек! Внезапно появляется и так же исчезает… Да ещё и глупости всякие болтает.

— Ха-ха… Но он занятный.

— Это да. А ты всё-таки подумай, может, правда приедешь на выходных? Кондо выглядит чудно, но человек он славный. И точно будет рад.

Замолчав, Хасэгава почесал ухо. Внезапно я почувствовала, как сильно бьётся сердце. Всё это время я терпела и не курила, но, желая успокоиться, стала искать сигарету.