Ущерб тела - Atwood Margaret - Страница 7

На пограничнике темно-зеленая форма, как у солдат, а рядом с ним привалились к стене два настоящих солдата в накрахмаленных синих рубашках с короткими рукавами. Точнее, Ренни решила, что это солдаты, потому что на них были портупеи с настоящими по виду пистолетами. Оба молоденькие, с тощими невинными телами. Один из них постукивает себя по брючине тросточкой, второй прижимает к уху миниатюрную рацию.

До Ренни доходит, что она по-прежнему сжимает в левой руке таблетку аспирина. Думает, что с ней делать, – почему-то она не может просто ее выбросить. Она открывает сумочку, чтобы положить ее во флакон с другими, и тут к ней резко направляется солдат, который с тросточкой.

У Ренни по спине пробежал холодок. Ее вычислили: похоже, он решил, что она хочет провезти какой-то запрещенный наркотик.

– Это аспирин, – говорит она, но оказывается, что он лишь хочет продать ей билет на благотворительный танцевальный вечер полиции Сент-Антуана, неформальный, выручка будет направлена в спортивный фонд. Значит, все они полицейские, а не солдаты. Ренни понимает все это, прочитав надпись на билете, потому что из его речи она не разобрала ни слова.

– У меня нет местных денег, – говорит она.

– Мы примем все, что у вас есть, – отвечает он, ухмыляясь, и на этот раз она его понимает.

Ренни дает ему два доллара, потом еще один; возможно, это плата за разрешение. Он благодарит ее и возвращается к своему товарищу, оба смеются. Больше ни один человек в очереди их не заинтересовал.

Перед Ренни стоит миниатюрная женщина ростом метра полтора, не выше. На ней укороченная шубка из искусственного меха и черное шерстяное жокейское кепи, лихо заломленное на бок. Она оборачивается и смотрит на Ренни.

– Это плохой человек, – говорит она. – Мой тебе совет, держись от него подальше.

Она протягивает Ренни большой пакет кукурузных палочек с сыром. Из-под козырька кепи на темном морщинистом лице глаза так и сверкают, на вид ей лет семьдесят, не меньше, но точно не скажешь. Взгляд ясный, чистый, взгляд озорного ребенка.

– Это мой внук, – говорит она и расстегивает шубку, демонстрируя оранжевую футболку с крупной надписью красными буквами: «ПРИНЦ МИРА».

Ренни еще никогда не сталкивалась так близко с религиозным маньяком. Говорят, в универе был случай, когда студент факультета экономики бегал ночью по общежитию, заявляя, что родил Деву Марию, но это списали на стресс во время сессии.

Ренни улыбается как можно естественнее. Если эта женщина считает себя святой Анной, да кем угодно, лучше не раздражать ее, во всяком случае не в очереди к погранконтролю. Ренни берет из пакета немного палочек.

– Да, мой внук, это правда! – повторяет женщина. Чувствует, что ей не верят.

Подходит ее очередь, и Ренни слышит, как та говорит пограничнику резким, насмешливым тоном:

– Если будешь шутки шутить, мой внук надерет тебе задницу, мало не покажется.

Похоже, это возымело желательный эффект, потому что офицер быстро ставит штамп, и она проходит.

Теперь очередь Ренни, и он считает своим долгом проявить максимальную строгость. Листает ее паспорт, хмурясь на каждую визу. На нем толстенные бифокальные очки, он сдвигает их на кончик носа и отводит ее паспорт подальше, словно от него неприятно пахнет.

– Рената Уилфорд? Это вы?

– Да, – говорит Ренни.

– Фотка не похожа.

– Просто неудачная, – отвечает Ренни. Она знает, что похудела.

– Да пропусти ее, – говорит один из полицейских, но пограничник как будто не слышит. Он вглядывается в нее, обратно в паспорт.

– Цель вашего визита?

– Что, простите? – Ренни с трудом разбирает местный акцент. Она оглядывается в поисках доктора Пескаря, но его нигде не видно.

– Что вам здесь надо? – уставился он на нее, глаза за толстыми стеклами непомерно большие.

– Я писатель, – говорит Ренни. – Журналист. Пишу в разные журналы. Про путешествия.

Пограничник смотрит на нее поверх голов полицейских.

– И о чем вы здесь собираетесь писать?

Ренни улыбнулась.

– Да как обычно. Рестораны, интересные места, все в таком духе.

Тот фыркает.

– Интересные места… Не на что тут смотреть. – Он шлепает ее паспорт и машет, чтобы она проходила. – Напишите как следует, – добавляет он, когда она идет мимо него.

Ренни думает, он ее подкалывает, как часто бывает в Хитроу, Торонто или Нью-Йорке. Ей обычно говорили: «Пиши как следует, красотуля», или «детка», или «милая». И улыбались. Но когда она поворачивается, чтобы улыбнуться в ответ, он смотрит прямо перед собой через огромное стекло на взлетную полосу, где самолет уже развернулся в темноте и снова готовится к взлету, лавируя между белыми и синими огоньками.

Ренни меняет деньги, потом ждет, пока усталая женщина в униформе роется в ее сумочке и остальных вещах. Ренни говорит, что ей нечего декларировать. Женщина ставит меловую отметку на каждом месте багажа, и Ренни проходит через двери в центральный зал. Первое, что бросается ей в глаза, – большой плакат с надписью: «ДАЙ ПЕТУХА! НЕ ПОЖАЛЕЕШЬ».

Рядом изображен петух со шпорами; это всего лишь реклама рома.

Перед аэропортом толпа, это таксисты, и Ренни идет с первым, кто тронул ее за руку. В других обстоятельствах она бы заговорила с ним, так, для разминки: пляжи, рестораны, магазины. Но здесь неимоверно жарко. Она утопает в мягких, как зефир, сиденьях машины, антиквариата из пятидесятых, а водитель мчится на дикой скорости по узким извилистым улочкам, сигналя перед каждым поворотом. Машина едет по встречной, и Ренни не сразу соображает, что здесь действуют английские правила движения.

Они петляют, поднимаясь на холм, мимо домов, которые Ренни толком не успевает разглядеть. Фары освещают роскошные кусты, нависающие над дорогой, с пышными красными и розовыми цветами, которые покачиваются, напоминая ей бумажные украшения на школьных дискотеках из салфеток «Клинекс». Вот они въехали в освещенную часть города. На углах и у магазинов толпятся люди, но никто не гуляет, все только стоят или сидят на ступенях или на стульях, словно в гигантской гостиной. Из открытых дверей струится музыка.

На некоторых мужчинах вязаные шерстяные шапочки, напоминающие бабы на чайник, и Ренни думает, как они выдерживают в такую жару. Они поворачивают головы вслед проезжающему такси, кто-то машет рукой и кричит, скорее водителю, чем Ренни. Она начинает чувствовать себя слишком белой. Эти черные вовсе не такие, как у нас. И она вдруг понимает, что «наши черные» – это агрессивные чернокожие в Штатах, хотя на самом деле они должны быть такими, как эти. Милыми и дружелюбными.

И все же это бесцельное ничегонеделание вселяет в нее тревогу, как дома. Слишком напоминает стайки подростков в торговых центрах, молодежные банды. Ренни понимает, что она и правда уже не дома. Далеко, вне досягаемости, чего она, собственно, и хотела. Разница между домом и этим местом единственно в том, что она никого не знает и ее никто не знает. В каком-то смысле она невидимка. В каком-то смысле в безопасности.

Когда Джейк съехал, наступил вакуум, буквально. Что-то должно было его заполнить. Может, мужчина с веревкой не столько вломился в ее квартиру, сколько был затянут в нее силой гравитации. Можно и так посмотреть на это, подумала Ренни.

Когда-то она бы сделала из этого отличную историю и рассказывала бы ее после обеда – за десертом, клубничным фланом. Она не знала, что остановило ее, почему она не рассказала об этом никому. Возможно, потому, что это была история без завершения, с открытой развязкой; а возможно, потому, что слишком безличная, ведь она не знала, как выглядит этот человек. Идя по улице, она смотрела на встречных мужчин новыми глазами: это мог быть любой из них! Это мог быть кто угодно. А еще она чувствовала себя соучастницей, хотя ничего не сделала и ей ничего не сделали. Ведь ее видели, это было слишком интимно, ее лицо было будто смазано и размыто, искажено, в каком-то смысле – она не могла понять в каком – его использовали. Об этом она не смогла бы болтать за обедом. Да и не хотелось ей прослыть мужененавистницей, а после такой истории это было бы естественно.