По заданию губчека
(Повесть) - Сударушкин Борис Михайлович - Страница 11

Лес кончился неожиданно, над головами распахнулось небо, перепоясанное широким Млечным путем. Впереди смутно вырисовывалась усадьба с светлой башенкой над крышей.

Лагутин остановил отряд. Всмотрелись в темноту, не блеснет ли в окнах огонь.

Позади, в соснах, нудно гудел ветер, впереди таилась, молчала заброшенная усадьба. За ней угадывалась холодная ширь Волги.

Лагутин вынул из колодки маузер. Бойцы, рассыпавшись в цепь, сняли винтовки с плеч, ждали приказа. Посоветовавшись с комиссаром, командир отряда решил рискнуть — атаковать усадьбу, попытаться застать офицеров врасплох.

Он первым молча побежал к усадьбе. Слышал, как за ним, подковой охватывая дом, бегут красноармейцы.

До крыльца оставалось метров двадцать, когда сверху послышался звон разбитого стекла, крик и из окна мансарды ударил пулемет. Пули просвистели над головой Лагутина, фонтанчиками взметнули песок впереди — и резкая боль обожгла ногу. Споткнувшись, командир рухнул на землю. Он видел, как кто-то обогнал комиссара, показалось — это был Игнат. Попытался встать, но левая нога, как чужая, подломилась, и он уткнулся в траву, чувствуя, как сапог наливается горячей кровью.

После боя Варкин зашел в капитанскую каюту, где лежал раненый Лагутин. Его уже перевязали, накрыли шинелью. Кость ноги была не задета, но крови Лагутин потерял много, мучила жажда. Молоденький матрос в тельняшке поил его чаем из котелка. Увидев комиссара, оставил их вдвоем.

Николай Николаевич снял кепку, рукавом вытер вспотевший лоб, сел рядом с командиром.

— Офицеров было в два раза больше, а не выдержали, сдались. Только один сбежал, поручик Струнин, — сказал он сдавленным, возбужденным голосом, запрокинув котелок, сделал из него несколько жадных глотков.

Лагутин спросил про Савинкова.

— Пленные говорят, вчера ночью ушел вместе с командиром отряда Бусыгиным. Будут прорываться к Перхурову, чтобы одновременно ударить. Так что прав ты был, Михаил Иванович.

— Сам Савинков связным пошел? Что-то не верится. У нас убитые, раненые есть?

— Раненых пятеро, а один убит. Жаль парня, совсем молодой, только бы жить.

— Как звать? — приподнялся Лагутин.

— Деревенский он, из Покровки.

— Игнат! — уронил голову Лагутин. — Не успел…

Комиссар наклонился над ним:

— Что не успел, Михаил Иванович?

— Обещал с ним после боя поговорить, — откинул шинель Лагутин. — Расстраивался парень, что мало в жизни видел, мало сделал для революции.

Пароход «Товарищ крестьянин» повернул назад. Лагутина доставили в госпиталь, арестованных сдали в уездную тюрьму.

Возле деревни Покровки с воинскими почестями похоронили красноармейца Игната. Хлестнул по облачному небу винтовочный залп, эхом оттолкнулся от леса и замер в полях…

Даже не оправившись от ранения, Лагутин опять повел свой отряд к Ярославлю. Возле моста через Волгу, перед самым рассветом, навстречу им попался пароход без топовых огней. Просигналили ему, но оттуда не ответили.

Встреча насторожила Лагутина. Хотел было преследовать пароход, но тут же рассудил: если бы это были белогвардейцы, то под мостом бы их не пропустили. И «Товарищ крестьянин» продолжил путь к Ярославлю.

На путях возле моста дымил бронепоезд «Смерть буржуям», с двух открытых платформ поочередно били по городу морские трехдюймовки, возле них — артиллеристы в тельняшках.

Лагутин велел причалить к берегу, нашел командира бронепоезда, матроса-балтийца с узкими острыми глазами, в порванном бушлате. Попросил подбросить до станции Всполье.

Через несколько минут Лагутин разговаривал с военкомом Громовым, охрипшим от крика, оглохшим от артиллерийской стрельбы. Рассказал, как выбили офицеров из усадьбы, спросил, где мальчишка, сообщивший о белогвардейском отряде.

— Похоже, в этом отряде Савинков был. Пленные говорили — в Ярославль ушел, а я не верю. Может, что-нибудь мальчишка знает.

— Я с ним толком и поговорить не успел: накормили его красноармейцы, штаны дали, гимнастерку, а он сбежал.

— Жаль, шустрый, видать, мальчишка.

— Сам расстроился, ведь пропадет в такой заварухе, — просипел Громов, вспомнив о сыне, родившемся в самом начале мятежа. Мать спасли, а ребенок погиб в огне, когда белогвардейцы пытались взять Всполье.

Лагутин рассказал о встреченном ими пароходе. Военком чертыхнулся от досады, схватил его за локоть:

— Остановить его надо было, товарищ дорогой! К нам на одиннадцатой версте двое беляков перебежали. Говорят, Перхуров удрал из города на пароходе «Пчелка». Он это был, больше некому.

— Попробуем догнать, — поднялся Лагутин.

— Давай, командир. Обидно будет, если такая сволочь из-под самого носа уйдет. А тем, кто его под мостом проморгал, я покажу кузькину мать.

«Товарищ крестьянин» опять зашлепал плицами вверх по течению. Возле Волжского монастыря увидели пароход, но на нем, кроме рулевого и мотористов, никого не было, отряд Перхурова скрылся в лесах.

Лагутину ничего не оставалось, как, сияв «Пчелку» с мели, опять вернуться в город — там ждали подкреплений.

Так близко сошлись и тут же разошлись пути бывшего «главноначальствующего» Перхурова и будущего председателя губчека Лагутина…

Как только красноармейцы под руководством военкома Громова отбили мост через Волгу, Перхуров понял: теперь на помощь союзников надеяться нечего, без моста они к Ярославлю не сунутся, а значит, мятеж обречен.

«Главноначальствующий» был человеком жестоким и непреклонным. Уже дважды его представляли к генеральскому званию — сначала при государе императоре, потом при Временном правительстве. В обоих случаях продвижению по службе помешали революции — сначала Февральская, потом Октябрьская. И ненависть к большевикам целиком завладела несостоявшимся генералом.

Мятеж провалился, и сейчас «главноначальствующий» думал только о том, как сохранить жизнь для дальнейшей борьбы, когда на тебя смотрят сотни глаз, когда с твоим именем связана сама идея мятежа. Сложить оружие он не мог — этого ему бы не простили ни свои, русские контрреволюционеры, ни союзники.

Из гимназии Корсунской штаб Северной Добровольческой армии перебрался в здание Городского банка. Кассовое помещение на втором этаже напоминало крытый базар. Сюда офицеры стащили из складов и магазинов бочки с селедкой и черной икрой, ящики с колбасой и табаком, мешки с сахаром и картошкой. Здесь же ворохами валялась гражданская одежда, куски мануфактуры, груды мужской и женской обуви.

В одной из подвальных комнат поставили бочку со спиртом. Для поднятия духа офицеры штаба спускались сюда сначала поодиночке, потом целыми компаниями, некоторые вылезали из подвала «на бровях».

Перхуров занял кабинет управляющего банком, но тут артиллерийский снаряд угодил в стену на уровне второго этажа, и если бы не был на излете, то протаранил бы все главные отделы штаба. И Перхуров из кабинета управляющего перебрался в его квартиру на нижнем этаже.

То, что в подвалах штаба хранятся миллионы, не давало покоя ни рядовым мятежникам, ни самому «главноначальствующему». Уже несколько раз Перхуров пытался получить от управляющего ключи от сейфов — то под предлогом эвакуации банка в более надежное место, то пол видом заботы о безопасности банковских работников, то якобы для проведения ревизии членами городской думы.

Но управляющий, сухонький старичок в золотых очках на кончике бледного носа, оказался крепким орешком. На все эти попытки отвечал одинаково, что «вручит» ключи от сейфов только представителям «законного российского правительства».

Старик явно хитрил, оттягивал время до возвращения красных. От одного вида управляющего рука у полковника тянулась к кобуре. «Не создавать же ради этого облезлого козла правительство? — думал он. — Дело волокитное, не успеешь портфели распределить, как красные войдут в город. А силой действовать опасно — все поймут, что восстание обречено и законного российского правительства не видать, как своих ушей. Хитро придумал, старый черт! Но ничего, не отдал деньги все сразу — отдашь по частям».