Несгибаемый (СИ) - Агекян Марина Смбатовна - Страница 4

Смилостивишься над ним, Клэр решила больше не томить его в неизвестности.

— Я не допущу этого, дядя Джордж, потому что больше всего я люблю играть Бетховена.

— Клэр просто одержима его Лунной сонатой, — вставил маркиз Куинсберри.

Маркиз Ричмонд был поражен.

— Удивительно, — после недолгой паузы заговорил он, нахмурившись. — Почему именно этот глухой безумец?

— Меня восхищает его жажда сочинять даже тогда, когда он перестал слышать. И даже надевая свою странную железную конструкцию на плечи, благодаря которой он собирал звуки так, чтобы расслышать собственную игру, он мог творить. Он боролся со своим недугом и сочинял до самой смерти. Как может такая немыслимая борьба с самим собой, а порой и с создателем, не внушать благоговейного трепета и восхищения?

— Удивительные вещи вы говорите, юная леди, — медленно проговорил маркиз, задумчиво глядя на Клэр. — Удивительные вещи, достойные юного дарования. Сыграй мне, дитя мое.

Клэр сделала шаг назад и присела в легком реверансе:

— С удовольствием, дядя Джордж.

Она направилась к красивому инструменту, наполненная предвкушением того, что должно было произойти, поэтому не расслышала слов отца, когда тот заговорил, глядя ей вслед:

— Клэр было шестнадцать, когда пять лет назад пришла весть о том, что умер Бетховен. До этого она упрашивала меня отвезти ее в Вену, чтобы она смогла присутствовать на одном из его концертов и хоть бы краем глаза увидеть его. Но потом… Она заплакала, когда увидела новость в газете, можешь себе такое представить?

Маркиз так же изучающе смотрел на Клэр, когда тише произнес:

— Не знал, что твоя дочь превратилась в такое очаровательное и мудрое создание. Почему она до сих пор не замужем?

Грегори покачал головой и вздохнул:

— Ты не представляешь, скольких ухажеров мне пришлось осадить и отправить восвояси. Большинство из них не были достойны даже стоять рядом с ней.

Джордж хмуро повернул голову к другу.

— Отцовские чувства в тебе взыграли? Не можешь найти достойного для нее?

Лицо Грегори оставалось серьезным, когда он ответил:

— Клэр — особенная, она тонкое, глубокое создание, которое может постичь все тайны вселенной, если только захочет. Я не хочу, чтобы какой-нибудь проходимец погасил в ней эту жажду жизни.

Переведя взгляд на молодую красавицу, маркиз Ричмондский кивнул:

— Ты прав, мой друг. Не позволяй, чтобы эта жажда угасла в ней. — Сделав наконец глоток из своего бокала, он неожиданно спросил: — Сколько ей лет?

— Двадцать один.

— Это ее третий сезон?

— С математикой у тебя никогда не было проблем, Джордж, — с улыбкой молвил Грегори, глядя на то, как дочь садится за красивый большой инструмент и готовится играть. В полной тишине они ожидали игру Клэр, но вспомнив о чем-то, маркиз Куинсберри тихо спросил: — Как Эрик?

Лицо маркиза Ричмонда потемнело, а потом побледнело. Он так крепко сжал бокал, что стекло чуть не треснуло. Заметив перемену в друге, Грегори обернулся к нему. Но маркиз так и не смог ничего сказать. Он лишь покачал головой и снова сделал глоток. Большой, болезненный. И вновь сосредоточился на Клэр, следя за грациозными движениям молодой красавицы, в которую превратилась дочь его лучшего друга. Которая сейчас садилась за фортепьяно, чтобы исполнить одно из самых необычных произведений Бетховена, которое он сочинил для Джульетты Гвиччарди. Соната, которую не любил сам автор, но которую обожал весь мир.

Клэр взглянула на белые клавесины, сделала глубокий вдох и на мгновение, закрыв глаза, чтобы наполниться предвкушением грядущего, подняла руки, распахнула веки и стала играть то, что всегда успокаивало ее, внушая трепет перед силой звучания произведения. Напор и мягкость мелодии чередовались с чарующими звуками мрачного предчувствия чего-то неизбежного. То тихая, едва слышная, то с буйством всей обреченности игра перерастала в магию совершенства, обретая формы, о которых никто до этого не знал. Форма причудливого бытия, сотворенного гением. Мелодия, которая всегда заставляла Клэр чувствовать то, что она никогда не чувствовала. В груди смешивалось буквально все, сжимаясь от щемящей боли, переходящей в восторг и сознание того, что на короткое мгновение можно коснуться чего-то столь совершенного. Разговора мастера и создателя, творца с бытием.

В такие минуты Клэр казалось, что она отрывается от земли и уносится туда, где не существовало никого. Она играла сонату, позабыв обо всем на свете. Играла танец мира теней и грусти, который длился, казалось целую вечность. Но, играя сегодня, Клэр вдруг ощутила странное беспокойство. Ей стало казаться, будто сегодня она не одна в этом мире. Что за ней следят. Но ведь за ней действительно следили. Отец, маркиз Ричмонд, мать и Клиффорд… Медленно повернув голову, она взглянула на Клиффорда, который внимательно наблюдал за ней, и улыбнулась ему, поняв, что впервые играет свою любимую сонату перед ним. Он выглядел ошеломленным. И очарованным. Сердце ее на миг наполнилось бесконечной любовью к нему, но что странно: беспокойство никуда не делось. Клэр могла поклясться, что дело было не только в Клиффорде.

Она быстро оглядела большую комнату, но никого больше не обнаружила.

В вечерней тишине Лунная соната лилась как магия небес до тех пор, пока не стихла на последних аккордах тоскливой неизбежности. С замиранием сердца Клэр подняла руки от клавиш и повернулась к своим слушателям, испытывая странное стеснение в груди. Будто бы вместе с игрой она явила всем то, что никогда прежде не показывала. Некое единение с миром, который принадлежал только ей. Взглянув на своих родных, Клэр все же поняла по выражению их лиц, что они ничего этого не заметили… И все же в груди поселилась странная грусть, переходящая в настоящую боль от того, что она только что играла. Такого никогда прежде не происходило с ней. Обычно после игры она ощущала полное удовлетворение, но не сегодня. Потому что что-то с особой силой давило ей на грудь и мешало дышать. Таинственная обреченность, которая продолжала надвигаться на нее.

Ей зааплодировали, отвлекая внимание, маркиз Ричмондский похвалил ее изумительную игру, но Клэр не слышала его слов, продолжая ощущать беспокойство от того, будто бы за ней все еще наблюдают.

На нее смотрели довольный дядя Джордж, ее отец и мать. И Клиффорд. Она попыталась сосредоточиться на нем, когда он подал руку, чтобы увести ее из комнаты. Но, переступив порог, Клэр не смогла сдержаться и оглянулась назад, ожидая увидеть того, кто скрывался в комнате. Но там, разумеется, никого не было. Покачав головой, она решила, что это просто игра ее воображения. И все же, хоть Клиффорд был рядом с ней и крепко держал ее за руку, странное чувство в груди так и не исчезло.

Клэр не хотела посещать музыкальный вечер, который устраивал на этот раз маркиз Ричмонд. И все же согласилась поехать туда только потому, что было просто невозможно отказать дяде Джорджу.

Но больше всего она собиралась еще и потому, что туда также был приглашен Клиффорд. Ради него она была готова пойти на вечер даже в столь плачевном состоянии.

У нее болела голова, болело горло. Она чувствовала слабость во всем теле и боялась, что окончательно простыла, выйдя вчера на раннюю прогулку по Гайд-парку вместе с двумя сестрами Розалин, которая дебютировала в этом году, и Агатой, и единственной дочерью маркиза Ричмонда Рейчел, которая была одногодкой Агаты и ее лучшей подругой. Погода с самого утра не задалась, и Клэр боялась, что похолодает еще больше. Она всегда боялась холода и почти постоянно брала с собой на прогулку свою любимую теплую шаль из кашемира, но в тот день быстрые сборы отвлекли ее, и она забыла взять ее. И, вероятно, эта ошибка в виде наказания и наградила ее жуткой простудой, которая с каждой минутой усиливалась все больше и больше.

Она не представляла, как вынесет в таком состоянии целый вечер, но желание увидеться с Клиффордом победило. А еще теплое молоко на ночь с медом и яичным желтком сотворили чудо, и вот теперь она чувствовала себя намного лучше.