Цепи грешника (СИ) - Волков Александр Мелентьевич - Страница 37

Маша бросилась на меня как оголтелая, преломив звуковой барьер и мчась на острие конусообразного белого следа. В воздух вздернуло мелкий мусор и товары, лежавшие на прилавках. На щеке Маши краснели брызги моей крови, а взгляд источал демоническую ярость. Она вцепилась мне в шею, кадык под давлением ее ладоней хрустнул будто сухая палка, и меня стошнило кровью.

Ни глотнуть, ни вдохнуть не получалось. Перед глазами темнело. Еще бы чуть-чуть, и стучавшая в висках кровь разорвала бы вены.

Маша подняла меня в воздух, а затем рванула вперед, и пробила мной толстый сталактит. Каменными гранями мне изрезало тело, но я не успел удивиться тому, что выжил. Не удавалось применить магию. Удушье лишило меня возможности сконцентрироваться, хоть как-то сфокусировать мысли на защите или нападении.

Я оказался беспомощным, потому что боялся убить ее.

Моей спиной проломили самый мощный сталактит в Скиде. Тот, который держал Слезу Антерры. Опорные столбы под ней с треском разломились, и Слеза Антерры рухнула на толпу. Предсмертные крики, огромное облако пыли, и оглушительный каменный грохот.

Маша швырнула меня в жилой квартал. Я снес несколько домов и пропахал лицом двадцать метров каменной породы прежде чем остановился.

Мне удалось перевернуться на спину, и лучше бы я не видел своего тела. На руках открытые переломы, разорванные крылья тряпками лежали по сторонам, а колени вывернуло под неестественным углом.

Добивать она не стала.

— Пока ты мне не интересен, — мрачно произнесла Маша, мерно размахивая крыльями. — Но мы еще увидимся. Беззащитную жертву скучно душить.

Маша рванула вверх, и пробила потолок, будто пушечное ядро. Огромные камни падали на Скид, и веселая музыка сменилась жуткой мелодией боли. Люди кричали, искали родных, и пытались по осколкам собрать остатки своей жизни. Они бродили по руинам, разгребая завалы, и вытаскивая изувеченных пострадавших из-под камней.

Неподалеку проковыляла шокированная девушка, в грязной и пыльной одежде. Взгляд у нее был блуждавший. Она не понимала, что осталась без руки. Из обрубка кровь хлестала фонтаном, но девушка будто не замечала увечья, и звала кого-то:

— Милый, — говорила она севшим голосом. — Где ты…. Я потерялась…. — она рассеянно подобрала чью-то руку, и побрела в переулок, видимо надеясь заменить ею свою.

Я не мог смотреть на это без слез.

Где я оступился? Что не заметил? Почему не получилось предположить, что Маша сойдет с ума? Почему я не догадался, что темная магия ангелов могла сделать с ней такое?

Смутно помню, но вскоре на улице показались два музыканта, охранявших вход в Слезу Антерры.

— Что это за тварь? — изумленно спросил музыкант, глядя на меня.

— Это Андарий. Галахад сказал, что его нужно…. Быстрее! Он вот-вот помрет!

И они подхватили меня за переломанные руки, потащили по запустелым улицам, из которых вымело безоблачное счастье. Я видел рыдавших людей, видел обломки торговых лавок, видел руины жилых кварталов, над которыми плакали те, кто потерял близких.

Все хорошее когда-нибудь кончается.

Я потерял сознание, и думал, что проснуться мне не суждено.

Пусть покои Галахада и защищены толстыми стенами, отборная ругань и крики из коридоров слышались прекрасно. Кто-то носился, командовал, пытался удобнее распределить раненых в крепости. Хоть Слеза Антерры рухнула — ей удалось уцелеть. Прочности, все же, ей было не занимать.

Очнулся я на рабочем столе Галахада, скрюченный, с переломанными костями и ужасной болью в изувеченных конечностях. Мортус покинул меня, и потому я испытывал боль до невыносимого человеческую. Выть от нее хотелось, но не выходило — сломанный кадык мешал, и казалось, мне в шею по самую рукоятку вогнали раскаленный нож.

— Играйте "Балладу без боли!" — приказал Галахад. Он сорвал со стены карту, и достал из небольшого хранилища черный плащ из дорогой ткани. — Будет очень больно, — Галахад обратился ко мне. — Главное не вырубайся!

Да куда еще больнее?!

Захотелось слезть со стола и сбежать, чтобы спокойно умереть у стеночки — ощущение было таким, будто зубной врач собирался вогнать мне дрель в десну, причем без наркоза.

В две лютни музыканты мягко перебирали пальцами по струнам, играя спокойную обезболивающую мелодию. Теплая красная энергия окутала мое тело, и боль ушла, но не полностью. Она стала отдаленной, будто бы меня обкололи опиумом. И ощущения возникли странные — перед взором появились битые пиксели, в ушах гудели слуховые галлюцинации, словно бы мимо окна с ревом пролетал реактивный самолет. Потолок внезапно выкрасился в оранжевый.

Ей богу, я будто бутана нанюхался.

Я успел проклясть всех, и проклясть все, когда Галахад набросил на меня эту чертову тряпку. Она была как живая. Скользила по телу, будто змея, и обхватила меня за спину, вцепившись уголками в плечи.

Но проклял я ее не по этому.

Она резко сжалась, и меня выгнуло дугой, едва не скрутив в бараний рог. Даже музыкальное обезболивающее не смогло унять болевой вспышки перед глазами.

— С-су-к-а! А-а-а! — ругнулся я, и закричал. Кадык волшебным образом встал на место, и я снова мог говорить.

На мне появилась легкая темная броня, возникшая из роя крохотных мерцающих огоньков. Что случилось потом — лучше не вспоминать. Плащ исцелял меня, но исцелял так, что врагу не пожелаешь.

Меня подняло в воздух, и кости с хрустом вставали на место, словно их вправляли большие руки жестокого костоправа. Кровавые раны затянулись, и когда тело обрело нормальный вид, я шлепнулся спиной на стол. Воздух из легких выбило как пушечным выстрелом, и меня одолел кашель.

— Твою-то мать! — я свернулся в позу эмбриона, и постанывал. В висках гулко пульсировала кровь.

— Играем, — спокойно приказал Галахад. — Берем на тон выше.

Одно заклинание в разных тональностях могло иметь разные эффекты. "Баллада без боли" в Ми Мажоре избавляла от настоящей боли, а в Фа Мажоре гасила фантомную. Почувствовав облегчение, я распластался на столе, обливаясь холодным потом и пытаясь отдышаться.

— Что…. - я пытался говорить сквозь тяжелое дыхание. — Что случилось с Машей….

Богом клянусь, я до сих пор чувствовал, как она меня душила.

— Хотел бы я сказать, что не знаю, — Галахад отстраненно взглянул в пол, погрузившись в воспоминания, а затем присел на стул. — Но, к сожалению, мне известно.

— Известно что? — нахмурился я, и сел на край стола. От перепада давления в ушах зашумело, и голова закружилась.

— Это произошло из-за меня, — признался Галахад. — Из-за моей любви к ней, из-за моего желания сохранить ей жизнь.

— Что?

— Когда я оказался в Антерре, то основал клан, чтобы обрести определенную независимость от местной власти. Руководить кланом лучше, чем ходить в прислуге, хотя независимость — понятие относительное…. Из-за этой относительности мне не удалось избежать очень неприятного момента. Видишь ли, так или иначе человек от кого-то зависит. Будь это лидер клана, или обычный Новорожденный, вроде тебя. Новорожденный зависит от руководства, а руководитель клана зависит от воли Совета Семи Перьев. Его лидеры принимают важные решения, в том числе и решения о праве нового клана на жизнь и экономическую деятельность. Когда я пришел к ним, они потребовали от меня жеста исключительной преданности, а я, как бывший босс Якудзы, не видел проблем в исполнении воли клана. Мне поручили найти девочку, которая явится согласно пророчеству в определенном месте и в определенное время, и убить. Принести им ее голову. Тогда они были бы готовы признать меня полноправным членом Совета Семи. Обычное жертвоприношение, и я не был против…. — Галахад задумчиво взглянул на меня.

— Но? — в нетерпении спросил я. Всегда есть какое-нибудь "но".

— Как ты понимаешь, я не справился с заданием, — Галахад отвернулся. — Машу удалось найти в глухой деревне на отшибе Мэрдрида, ее укрывали эльфы-маргиналы, которые тоже хотели принести ее в жертву. Я подумал, что это хорошо. Эльфы сделают за меня работу, а я принесу Совету Семи ее голову. Но когда жрец занес кинжал над головой невинного ребенка, и когда я посмотрел в ее полные страха глаза…. — Галахад нахмурился. — Я перерезал их всех. И забрал девочку. Подумал, что прикончу Машу где-нибудь в дороге, сам, с закрытыми глазами, и не смог. У меня не было детей, и когда чья-то маленькая жизнь оказалась в прямой зависимости от меня, мне не удалось справиться с инстинктами. Это был мой личный позор, мое личное бесчестие — предать интересы клана ради собственных чувств, но тогда я пересмотрел и понятие позора, и понятие чести. Если клан требует убить ребенка, то какая же это честь? Сражаться лицом к лицу с врагом — честь. Бить из тени — позор. Вот что характеризует настоящего воина. И воин — не детоубийца. Воин — тот, кто одолевает противника равного себе или сильнее себя. Возможно, я зря тогда так подумал.