Огонь блаженной Серафимы - Коростышевская Татьяна "фантазерка" - Страница 5

Снов не снилось, уж об этом учитель Артемидор позаботился. Я вынырнула из чернильной тьмы сначала слухом.

– Гелюшка, – сокрушался знакомый голос, – да как же так? Работнички! Надворную советницу от загорской няньки не в состоянии отличить!

– Виноваты, ваше высокопревосходительство, – шамкал голос незнакомый, – обознатушки получились. Только и госпожа Попович разбираться не стала, вон как нас отметелила.

– Потому что по уставу сперва представиться должно. – Это говорила Геля. – А то, как тати ночные, напрыгнули на девиц. Они ведь напрыгнули, Юлий Францевич. Этот, который без зубов, еще и палкой госпожу Абызову огрел.

– Я тогда еще с зубами был!

– Не махал бы палицей, с ними бы и оставался! Юлий Францевич, налицо превышение служебных полномочий.

Я открыла глаза и застонала. Ничего не болело, стонала для порядка и для подчеркивания своего страдательного статуса.

– Где я?

– Серафима? – Геля склонилась надо мной, заслонив свет настольной лампы. – Голова болит? Мутит? Сколько пальцев видишь?

– Нисколько, ты мне свет заступила.

– Не бил я ее по голове, – шепелявила фигура в дальнем углу. – А палицей по привычке замахнулся.

– Вон! – Канцлер вытолкал беззубого за дверь.

Я с помощью Гели села на твердом диване, осмотрела кабинет, в котором кроме диванчика были лишь стол с лампой под зеленым абажуром, плотные шторы на окне и два стула. Один хозяйский, другой для посетителей. Ножки последнего оказались приколочены к полу, и на него направляла луч света лампа.

Подозреваю, что господин канцлер планировал барышню Абызову не на диванчике раскладывать, а на приколоченном стуле держать. Диванчик у него для других барышень задуман. Я даже начинала догадываться для которых.

– Евангелина Романовна, голубушка вы моя, – сюсюкал Брют, – накажу разгильдяев примерно, уж будьте покойны. Мне всего лишь с Серафимой Карповной побеседовать хотелось, а эти дуболомы разницы между арестом и приглашением понять не смогли.

Артритными пальцами Юлий Францевич убрал от Гелиного лица выпавший из прически локон. Я многозначительно кашлянула, напомнив о своем присутствии.

– Вот и подруга ваша в себя пришла. Не правда ли, Серафима Карповна?

– Желаешь о бесчинствах тайного приказа в канцелярию донести? – спросила Евангелина деловито.

– Не желаю.

– Перфектно. Тогда я в приемной тебя дождусь. Его высокопревосходительство обещал долго не задерживать, чтобы мы на фильму не опоздали.

Когда надворная советница Попович покинула строевым шагом кабинет, канцлер угрожающе обернулся:

– Зачем пожаловала?

– И не хотела даже, – пожала я плечами, – подчиненные ваши меня сюда затащили.

– Ты мне куражиться брось! Почему ты в Мокошь-граде? Сумасшедший Артемидор выгнал?

– На вакации отпустил, с родственниками повидаться. На Рождество обратно отбуду.

– Что постичь успела? В чужие сны проникать можешь?

– Не могу. Учитель сказал, рано мне еще с тонкими мирами работать, и сновидческие способности запер от греха.

Брют походил по кабинету из конца в конец:

– Получается, ты сейчас для меня бесполезна… Зачем в чародейский сыск проникла? Встречи с Иваном своим искала? Так я тебе сразу обскажу, чтобы ты лишнего не думала. Докладывали мне, что господин Зорин к кузине твоей женихается.

– Совет да любовь, – умилилась я фальшиво. – Только вы уж, Юлий Францевич, зятя моего будущего заботою не оставляйте. Мы же про конкретного человека договаривались, а не про его при мне роль.

– Наглая ты девка, Серафима. – Брют устало опустился на диван рядом со мной. – Но это ничего, это терпимо… Ну раз все равно в столице гостишь, будет у меня тебе задание.

– Вся внимание.

– К жениху присмотрись, будь любезна. Да не к чужому, Серафима, к своему. Анатолий Ефремович тревожить меня стал.

– Князь Кошкин? И что с ним не так?

– Если б знал, ты бы не понадобилась. У меня что-то такое… – канцлер пошевелил в воздухе пятерней, – …на уровне ощущений.

Ссориться с начальником Тайной канцелярии не хотелось. Тем паче что задание его представлялось необременительным. Искать встречи с Анатолем я не собиралась, но, ежели он сам пожелает визит нанести, отчего б не присмотреться.

– Через пару дней тебя в приказ приглашу для отчета.

– Если без палок и арестов, явлюсь с удовольствием.

– Ну так ступай! Гелюшка, поди, тебя заждалась.

Евангелина Романовна вертелась перед настенным зеркалом и пыталась наживо приметать оторванный воротничок.

– Не уберегла мундира, – пожаловалась она. – Но, к чести моей, их четверо было.

Она воткнула иглу в подушечку в форме сердца, после засунув ее в верхний ящик секретарского столика.

– Отпустил тебя его высокопревосходительство? Тогда поспешим.

У подъезда ожидал нас приказной извозчик. До фильмотеатра домчались за три минуты.

– Что канцлер от тебя хотел? – спросила чиновница, когда мы входили в нарядно украшенное фойе.

– Службой озадачить. – Я высмотрела среди публики Маняшу с Мамаевым и приветственно им махнула. – Он меня личным агентом к себе определил.

– Эх, жаль ты доносить не стала!

– Кому? В тайную канцелярию на тайную канцелярию? Не смеши!

– Закон, Серафима, – сказала Попович с серьезной простотой, – один для всех быть должен. Это государственная основа, на ней вся Берендийская империя держится.

Я могла бы возразить, что держится она на деньгах, армии, несметных природных богатствах и паутине интриг, но не стала. Вместо этого быстро, пока не слышали Маняша с Эльдаром, спросила:

– Позволишь новый мундир тебе преподнести в благодарность за спасение от ночных татей?

И, расценив молчание согласием, подумала, что и перчатки Евангелине Романовне куплю новые.

Публики в фойе было преизрядно разной, нарядной и не особо, дамы в туалетах для выхода в свет со спутниками, закутанные в меха купчихи, купцы, мастеровые, парочка гнумов и с десяток неклюдов, к счастью, без гитар.

Геля возбужденно что-то рассказывала Мамаеву, когда мы рассаживались на обитых бархатом креслицах первого ряда.

– Канцлер для доклада вызывал, – поведала я няньке, вопросов не ожидая. – В кабале я у него.

Я села почти с краю, место по правую руку пустовало.

– Что-то ты, дитятко, со всех сторон закабалилась без моего пригляда. И у учителя в рабстве, и у приказного начальника.

Я вздохнула, соглашаясь:

– Не зря я этой силы не желала, одни от нее сложности.

– Про что доложилась? Чего исполнить должна?

– Господин Брют по поводу моего нареченного опасения имеет. К слову, Маняша, князь Кошкин за эти месяцы визитов вам не наносил?

– Мне-то уж точно нет.

– А вот ты, когда мне на Руяне являлась, велела его отыскать.

– Не помню, – отрезала нянька, – может, под венец тебя с ним благословляла?

– Нет, Анатоль тебе никогда не нравился, ты чего-то другого хотела.

– Тогда не нравился, а теперь я переменилась. Он, конечно, картежник и пьяница, но…

– А еще ты, когда в госпитале лежала, велела мне Зорину не доверять. Про это хоть не забыла?

– Про это как раз помню.

– Тоже переменилась? Тогда – «не доверяй», а сегодня ручками махала, что твоя мельница. «Ах Иван Иванович, ах спаситель!»

– Ты, дитятко, одно уясни, – строго сказала Маняша, – нынче ты довериться никому не можешь. Впрочем, и раньше не могла. Только в прошлом у тебя эта невозможность от слабости проистекала, а нынче от силы. Сарматки твои заполошные до сих пор по ночам орут, когда вспоминают, что их хозяйка огненным вихрем обратилась. Ты у нас кусочек нынче лакомый, от того и каждый тебя заграбастать хочет.

– А Зорин…

– А Зорин твой – служивый, он сам себе не хозяин. Конечно, Иван Иванович – мужчина приятственный и немало мне симпатичный, но рядом с тобой ему места нет. Обидит он тебя, дитятко, даже сам того не желая.

Окончание ее монолога поглотила бравурная музыка, которую начал извлекать из своего инструмента притаившийся в уголке под самым экраном тапер. С первыми аккордами свет в зале погас. «Пленница безумной страсти», – прочла я появившиеся на белой простыне буквы.