Тринадцать: Оккультные рассказы [Собрание рассказов. Том I] - Магнусгофская Елизавета Августовна - Страница 33

Туда уходили суда — в неведомые дали. И оттуда возвращались, распустив паруса или дымя трубами. Длинная каменная гряда убегает от берега в реку, отделив собой небольшую полоску воды. По эту сторону гряды — мелко. Водятся только пиявки да лягушки. По ту сторону — глубина. Там уходят в море большие пароходы.

По вечерам на молу зажигался зеленый огонек. Ровным, немигающим светом горел он, загораясь после заката. И так до самого утра.

Ровный, зеленый, ласкающий…

Я не знаю, почему влек он меня к себе, тянул неведомой и непреодолимой силой. Я часто смотрел на него по вечерам, сидя долго-долго в саду. Я мечтал, глядя на этот зеленый огонек. Мечтал, как мечтает каждый юноша, полюбивший в первый раз… Я мечтал о ней, глядя на огонек. И огонек связался в моей памяти с нею.

Давно уже нет ее, моей милой и любимой…

Давно нет на молу зеленого огонька…

Была война. Было повальное бегство из родных городов. Была революция.

Погасли на реке зеленые и белые огни. И, казалось, в целом мире нет иных огней — кроме красных.

Огненно-красных. Кровавых…

Зеленый огонек…

Так же далеко, как ты, осталось мое детство… моя юность… моя юношеская любовь…

Все проходит, все минует.

Превратился в зрелого мужа мечтательный юноша. На полях войны потерял он свои светлые иллюзии…

Иллюзии зеленого огонька…

Снесен с лица земли наш уютный домик. В могиле мой отец. Далеко моя юношеская любовь… И нету больше на молу моего зеленого огонька. На месте его поднялся новый нескладный маяк, с тускло-белым — проблесковым — огнем. И всюду на реке, от верховья до моря, до большого белого маяка, сторожащего вход в залив, проблесковые, проблесковые, проблесковые.

Жалеют огня. Жалеют света. Но не жалеют людских глаз.

Много проблесковых огней на лоне широкой реки. Белые, белые, красные. А зеленых только три. Это — на всей широкой реке. Ненавижу я проблесковые огни. Непостоянные — как сами люди.

Как человеческая любовь…

Я поселился за городом, вблизи того места, где стоял наш старенький домик. Мне часто приходилось возвращаться последним пароходом. И, глядя в окно на темные воды реки, на темное небо — я ждал, жадно ждал, не покажется ли, наконец, зеленого огня — маячка или встречного парохода.

Что в них, в этих зеленых огнях, что они так влекут меня, так манят и мучают?

Вот загорелся зеленый луч — и сразу погас.

Почему вы так непостоянны, проблесковые зеленые огни?

В годы войны и революции спало мое сердце. Горела душа — да, горела пламенем жертвенной любви к Родине, к родному народу. Но не было в ней места для чувства к кому-нибудь одному. А теперь, на родине, когда успокоилось сердце, когда вокруг тишина и мир, в мое спавшее сердце прокралась непрошеная гостья: Любовь.

И я отдался ей со всем порывом, на который способна одинокая душа…

Она не любила меня. Нет, не любила…

Играла ли она мной или увлекалась сама — не знаю. Но я отдал ей всю жизнь, все мои мечты и надежды. И когда, редко, разрешала она мне целовать свои тонкие руки — я испытывал неизъяснимое блаженство. Она позволяла мне это иногда. И больше ничего. Никогда.

Но я горел. Я сгорал на пламени этой любви… И, казалось мне, кроме этого чувства нет в мире ничего. Ничего!

И, когда я возвращался домой, прижимаясь горячим лбом к холодному стеклу пароходного окна, — я думал о ней. Только о ней.

Ждал появления зеленых огоньков.

И огни слились с образом моей возлюбленной.

Зеленые огни моей любви…

Как дивно томиться и страдать от любви без ответа и надежд!

Гореть, страдать, отчаиваться — и снова гореть! Знать, что никогда не будет ответа.

Что счастье только во сне…

В дивном сказочном сне, овеянном ароматом любви, осиянном зелеными огнями.

Проблесковыми, непостоянными были огни.

Такова же была и моя любовь.

Она никогда не любила меня — но давала мне минуты счастья. Минуты блаженства, когда я целовал ее руки. И один лишь раз я осмелился прижаться жадными устами к ее губам!

Холодно сказала она мне, что не любит. Любит другого. Любила его всегда.

Я не упрекал ее за ложную надежду. Был благодарен за краткие минуты счастья, что давала она мне — недостойному.

Я плакал, целуя ее руки. Я безумно любил. Не полюблю так никого. Никогда…

Она ушла от меня. Я привык видеться с ней каждый день… Теперь мы не виделись месяцами. Я ушел сердцем и умом куда-то в бездонную пропасть. Пробовал искать забвения в вине. В кокаине. Не находил.

И единственное, что давало мне успокоение, от чего струился в мятущуюся душу мою мир — это зеленые огни нашей гавани.

Говорят, зеленый цвет — цвет надежды.

Неправда! Зеленый огонь — это любовь!

Я зашел в храм.

Много церквей в нашем большом городе. Но я люблю из них только одну. Не потому, что в ней какой-нибудь особенный батюшка. Батюшка самый обыкновенный. Старичок. Кроткий. Простой. Глубоко верующий. Каких много на Руси. Пение — как во всех церквах. Не лучше, не хуже. На стенах нет икон старого письма, художественных фресок, чего-нибудь замечательного.

Но не в батюшке дело. Не в иконах. Не в пении.

А, может быть, именно в иконах. У одной из них, старой, темной — Николай Чудотворец изображен на ней, с потемневшим от времени ликом — горит лампада. Неугасимая она. Ночью погашены в храме все, а эта горит. Видна и из окон церковных.

Зеленая лампада Николая Чудотворца! Зеленая лампада освещает его образ.

Строги святые. Строги и бесстрастны их лики. А вот этот святой… Какой благостью, какой любовью к страждущему человечеству дышит его лицо. Строгое с первого взгляда — и такое благое, если всмотреться в его очертания. Знает и любит — и как еще любит его — русский народ. Вся страждущая Русь. Какие грехи не исповедовались у его подножия. О чем только не молились ему грешные люди.

Улыбался своей светлой улыбкой святой, слыша кроткия, наивные или дерзостные молитвы. И делал так, как требовала того Божия воля.

И не противился никогда, что горит перед ним зеленая лампада…

Я вышел из храма. Оглянулся еще в последний раз на неугасимую лампаду и медленно побрел по улице. Напротив храма — ярко освещенные окна. Какая-то лекция. Не посмотрев даже на программу, взял я билет. Не все ли мне равно, о чем и кто читает? Хочется только быть среди людей… Давит одиночество. Лекция давно уже началась. Лектор — человек небольшого роста, худощавый, с лицом аскета. Что-то особенное есть в этих глазах, устремленных куда-то вдаль, поверх голов застывших в глубоком молчании слушателей. Глазам этим словно открыто что-то, чего не видят другие.

Я прислушался.

— …она влечет человека ко всему прекрасному. Она — символ Красоты, Красоты вечной и нетленной. В детей своих вкладывает она стремление к Красоте — духовной и телесной… И, если мы называем Венеру mater amoris, то мы понимаем любовь в ее самом широком смысле. Любовь великую, всесозидающую и всесогревающую. Венера есть мать любви —

Лектор говорил увлекательно. Я пришел поздно, поймал только обрывок какой-то большой мысли, и душа еще не следила за ней. И скоро потерял нить, уйдя в свои невеселые думы.

— Под покровительством каждой планеты, как известно моим слушателям, находятся государства, страны света, города, дни недели, месяцы, минералы, драгоценные камни, животные, птицы, растения, цвета. Месяц Венеры — май, тот месяц, когда