Тринадцать: Оккультные рассказы [Собрание рассказов. Том I] - Магнусгофская Елизавета Августовна - Страница 19

В Риге он списался с «Метеора» и след его затерялся. Года через два я встретил его имя в иностранных газетах. Речь шла о «замечательном открытии русского эмигранта Иванова». Мало ли Ивановых рассеяно в нашей эмигрантской среде, но почему то я был уверен, что речь шла о нашем Иванове-Архимеде. Одни газеты вышучивали его, изощряя дешевое репортерское остроумие, другие предсказывали блестящую будущность. Но ни одна из газет не указывала, в чем состоит это открытие, сокрушавшее все основы механики.

Проскользнула заметка, что Иванова принял и долго беседовал с ним Эйнштейн. Другие газеты утверждали, что открытием заинтересовался Эдисон и Иванов едет в Америку…

Счастливого пути, загадочный Архимед!

Мы познакомились с ней на маскараде. Но вы ошибетесь, если подумаете, что это было обычное маскарадное знакомство.

Я попал на маскарад случайно — затащил товарищ. Но как только мы вошли в зал, к нему подбежала прелестная пастушка и увела его. Я остался один. Я был без маски и потому чувствовал себя довольно глупо. Мне казалось, что все обращают на меня внимание. Я не был в настроении, чтобы флиртовать с первой попавшейся маской. Я сердился на самого себя, что черти принесли меня на этот дурацкий маскарад. Я не любитель маскарадного разгула, и серьезно подумывал уже удирать, когда дорогу мне преградил долговязый рыбак в широченном, явно взятом напрокат костюме.

— Вижу, что хочешь удрать! — сказал рыбак голосом моего приятеля Ваньки Горецкого.

— Я попал случайно, — проворчал я, — а тебя как сюда занесло? Ведь ты, со своими пуританскими взглядами, думаю, не очень-то благоволишь к маскарадам.

Не думаю, чтобы Ванька почувствовал насмешку моего вопроса. Нам всем казалось необычайно забавным, что Ванька любил говорить о себе барышням:

— Я не пью и не курю.

Барышни не ценили этого, а так как вдобавок Ванька еще не умел танцевать, то они считали его ужасно скучным. Поэтому меня страшно удивил его ответ:

— Ну, конечно… Я ведь не танцую. Но Мулинька — невеста моя, — пояснил он немного смущенно, — никогда еще не была на маскараде, и ей очень хотелось побывать… Но вот беда: ей очень хочется танцевать — а знакомых никого… Ну, а с незнакомыми я ей — хоть и маскарад — танцевать не позволю… Пойдем, я тебя познакомлю с Мулинькой… Ты ведь танцуешь? Пойдем…

Откровенно сказать, мне совсем не улыбалась перспектива провести вечер около этой Мулиньки, изображая из себя «кавалера напрокат». Она, конечно, какая-нибудь глупенькая барышня со смазливой рожицей… Какова же еще может быть невеста простака Горецкого? Но отказаться значило обидеть товарища. И я, предупредив его, что могу остаться очень недолго, так как меня ждут в другом месте, неохотно позволил отвести себя к этой Мулиньке.

— Вот, Мулинька, мой товарищ Струков, который хочет с тобой познакомиться, — сказал он, подводя меня к изящной тоненькой русалке. Я был приятно удивлен. Уже по одному костюму было заметно, что у невесты Горецкого оригинальный вкус. Ее русалка — это не был традиционный балахон — белый или зеленый, не было и банальных водорослей, лилий и серебряных нитей в волосах. Ее костюм был из зеленовато-синего газа, казавшегося в складках темно-зеленым. Подол и рукава были обшиты розовыми раковинками, на шее лежала нить бледно-красных кораллов. Вот и все. Но это немногое было так ярко, так определенно, что всякий, взглянув на эту зеленую фигурку, мог бы сказать:

— Да, это русалка!

Длинные пепельные волосы странного, я бы сказал — серовато-зеленого оттенка, так вызывающе рассыпались по ее плечам, что дамы, оглядываясь на нее, говорили со скрытой завистью:

— Какой оригинальный парик!

Я пригласил ее на тур вальса. Это был бесконечный вальс с фигурами. И когда я отвел ее на место, я уже знал, что жестоко ошибся в своем предубеждении. Мы вели незначительный бальный разговор, но и по этому разговору я мог судить, что Русалочка — девушка далеко не заурядная.

Забыв о том, что я «тороплюсь», я танцевал с ней танец за танцем и к концу вечера совершенно увлекся моей очаровательной дамой. И в моем уме никак не укладывалось представление, что это восхитительное существо — невеста такого недалекого малого, как Горецкий. И я никак не мог понять, что могла она найти в моем приятеле. И, сознавая всю бестактность вопроса, я все же спросил об этом.

— Он очень славный, — уклончиво ответила она..

— Но ведь этого мало. Разве такой муж нужен вам, Русалочка?

— А какой же? Не такой ли, как вы?

Я сделал вид, что не расслышал ее насмешливого вопроса.

— Вы не можете его любить! — уверенно сказал я.

— А вот и люблю!

— Неправда! Вы себя обманываете. Он недостоин вас!

— Ну и приятель! Ну и товарищ! — расхохоталась Русалочка. Потом как-то сразу стала серьезной. Я уже заметил, что в ней необычайно быстро менялись настроения.

— Нет, я его не люблю… — сказала она как-то задумчиво, — но я пришла к убеждению, что мне нужен такой муж… Ведь я капризная и злая!

— Ну уж и злая! — усомнился я.

— Да-да, — серьезно ответила она, — злая русалка из самой глубины!

Я хотел что-то ответить, как к нам подошел Ванька.

— Мулинька, — ужаснулся он, — зачем ты пьешь, разгоряченная, такое холодное! — и он отодвинул стоявший перед ней стакан лимонаду.

— Не называй меня этим глупым именем, — вдруг вспылила она, — можешь звать меня: Маруся, Мара, Мэри — как угодно. — Она толкнула стакан, отчего красная струя лимонада разбежалась по белоснежной скатерти.

— Что с тобой, Мул… голубка?

— Ничего. Устала, — резко ответила она, — проводи меня домой!

В эту минуту я действительно согласился, что ей нужен такой муж, как Горецкий, покладистый и уравновешенный.

Вокруг меня была зеленая полутьма. Казалось — где-то высоко светит луна, но в эту глубину проникают только ее слабо отраженные лучи. Кругом возвышались причудливые деревья и кусты. Пробегали какие-то странные существа; проплывали, задевая своими плавниками, рыбы. Я лежал на мягком зеленом ложе, а Русалочка, опутывая меня своими длинными волосами, наклоняла ко мне свое смеющееся лицо и шептала:

— Не освободишься! Никому не отдам я тебя! Ты мой и будешь моим… вечно… вечно!

И волны журчали где-то наверху:

— Не освободишься… не освободишься!

Впоследствии воспоминания о Русалочке смешались в моей памяти с этим сном, виденным мной в ночь после маскарада, я не мог вспомнить ее без этих причудливых растений, рыб и волны душистых волос…

Горецкого я не видал, адреса его не помнил. И мимолетное маскарадное знакомство, обрамленное сказочной мечтою, начало в моих воспоминаниях блекнуть и отходить на задний план.

Я увидел Русалочку мельком на шестой неделе Поста. Она ехала с Горецким на извозчике. Я сразу узнал ее в строгом темно-синем костюме. Узнал ее лицо, которого никогда не видал — ведь там не снимала маски — эти пепельные волосы, выбивавшиеся из-под широкополой шляпы. Горецкий закивал мне. Русалочка сдержанно поклонилась. Я остановился и долго, как дурак, смотрел им вслед. И Русалочка, словно почувствовав мой взгляд, повернула на секунду свою головку. Смотрела ли она на меня? Или ее заинтересовал озаривший полнеба мартовский огнистый закат?

Эта встреча на Английской набережной выбила меня из колеи. Вызвала в моей памяти увлекательную маскарадную Русалочку, мой сказочный сон. Я решил во что бы то ни стало разыскать Горецкого.

Я отправился к нему на Пасхе. Я никогда не бывал у него, слуга меня не знал и не хотел пускать, уверяя, что барин болен.

— Кто там? — послышался из соседней комнаты голос Горецкого, а потом показался на пороге и он сам, — такой странный, бледный, с глазами, показавшимися мне заплаканными.