Юность (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 51

Отскрёбшись под душем и отпарившись наконец-то в бане с диковинно пахнущими вениками, мужики стали благостными и довольными, хотя и сошлись на том, што парок так себе, жосткий и невкусный, хотя и сильный, етого не отнять. Да попариться толком не дали, в полное удовольствие-то.

Всё гнали – дескать, следующая партия ждёт, не тяните времечко, православные! Впрочем, чего уж там Бога гневить, и так-то – спаси Господь благодетелей!

– Етическая сила… – рассевшись за длинными столами в столовой при бане, народ гонял ложками по здоровенным мискам, где в кажной стока мяса, скока не на всякой свадьбе едали!

Ели истово, дикими глазами глядя на огроменные котлы, выставленные прямо на столах. Черпай, скока твоей душеньке угодно!

И черпали, жевали, глядя осоловелыми глазами перед собой. У некоторых уже и рыгачка началась, потому как – во! До самово горлышка мясо уже стоит! А потом – хотишь чай, хотишь кофей с какавой. Сладкие! Хоть упейся!

Мужики отдельно сидят, бабы отдельно, штоб не смущать друг дружку.

Узлы здесь же, под ногами, хотя кому они… ясно-понятно, обетованная земля. Вот она, настоящая Палестина! Вот где реки полны молока и мёда!

Сытые по самое горлышко, с трудом добрели до бараков на окраине города. Он ить вроде и не далёко, а опосля таково обеда и ноженьки-то передвигать тяжко!

А там каждой семье – комнатушка. Махонькая, только лишь досками отгороженная, да своя! Широкий деревянный топчан с набитым сеном матрасом, да такой же, только поширше, для детей. И ширма.

Африканер подвигал её туды-сюды, отгораживая топчаны один от другово, выразительно играя бровями.

– Эх и заскрипят севодня бабьи косточки, да в мужицких объятиях! – охально сказал один из мужиков, и все…

– Га-га-га! – и шуточки солёные. Бабы кто смущаются, а кто и… оно ить разные, бабы-то! Иная сама в краску вгонит!

– С избытком комнаток-то, – приметил один из мужиков и все закивали, запереглядывались. Кто и правда понял, а кто так… за кумпанию.

– Глядите! – африканер погрозил пальцем, – Не вздумайте по углам сцать! Есть нужники, вот туда и дуйте!

Бараки обнесены стеной – не низенькой, не высокой, а так – в самую плепорцию.

– Осаду не выдержит, а от ворья самое то, – приметливо сказал остроглазый серьёзный мужчина лет тридцати.

– Никак служил? – сощурился африканер Фёдор Василич, – Добро…

Показав, где што есть, собрали самых авторитетных мужиков на разговор.

– Значица так, – начал он, и разговоры разом затихли, – накормили, напоили, в баньку сводили и спать уложили, как русскими людьми от веку заведено.

Фёдор Василич закрестился двуперстно и все закрестились следом.

– А ежели што не нраву, – продолжил он, – то вон Бог, а вон порог! Стоумовым кто себя щитает или есть куды пойти, неволить никово не будем. Ясно-понятно?

– Ясно…

– Чево уж там, – загалдели согласно мужики.

– Вы здеся как кутята слепые, – чуть усмехнулся он, – да не морщите рожи! Кутята как есть, потому как не Расея! Много иньше, и по незнанию врюхаться можно разом так, што и отпоют в тот же день, это вам ясно-понятно?

– Так-то… – снова усмешечка, – а для тех, кому не ясно – выход там.

– Остальным же… – Фёдор Василич сделал паузу и мужики обратились в слух, – будем оказывать помощь с работой… Тих-ха! Тих-ха! Разорались, как жиды на базаре!

– Работы – во! – он черканул себя под подбородком, задрав даже и подбородок, – Руки-ноги есть, будешь сыт, пьян и нос в табаке! Ежели не ленивый, то и всю семью прокормишь, это вам ясно-понятно?! Ежели голова светлая, руки из нужного места растут и мастерство в руках имеется, то и вовсе – мёд и мёд!

– Но! – повысил африканер голос, – Понимание иметь надо! Сдуру, оно можно законтрактоваться или ещё што хуже. Поэтому попервой и помогаем – ково, куда…

– … в порт пристрой, Фёдор Василич!

– … землицы…

– … кузнец я, кузнец…

– Тих-ха! Всем место найдём. Списочки составим, значит, кто куда хотит да чево умеет. Сегодня переговорите друг с дружкой, ночку с думками переспите, а завтрева и придём списки составлять да думать, ково куда пхать.

– Работы, – ещё раз повторил он, – во! А с оплатой… ах да!

Достав из-за пазухи свёрнутый рулоном лист, Фёдор Василич прикрепил ево к стене барака.

– Всё, мужики, до завтрева!

… а мужики столпились вокруг листа, который грамотеи перечитывали раз за разом, пытаясь найти подвох в жаловании или в условиях работы, или…

… да потому што – ну никак не может таково быть! Самое наихудшее всё равно лучше по деньгам выходит, чем в Расее! В три раза! Ну не может же…

А потом вспоминали мясное хлёбово, да доставали письма односельчан, родни и знакомцев, которые уже здесь, и по всему выходило – может, и ещё как! И от тово ум за разум заходил… вот ведь жизнь будет, а?! Скаска!

Протирая поминутно багровое лицо несвежим, посеревшим от пота платком, выслужившийся из нижних чинов немолодой коллежский секретарь[64], сидя в солнечных лучах на краешке стула, ел глазами расхаживающего по кабинету начальника. Удушливая жара липко обнимала полицейских, и распахнутое настежь окно совершенно не спасало ситуацию.

– Говоришь, волнения? Да сиди, сиди… не вскакивай, что за привычка у вас, Фёдор Христофорович… – выговорил надворный советник, аккуратно промокнув лицо белоснежным платком.

– Субординация-с… – виновато отозвался секретарь, осторожно опуская массивный зад на скрипнувший стул, – Точно так, Илья Евгеньевич, волнения, и сильнейшие, вынужден я вам доложить!

– И… как? – видя непонимание в глаза подчинённого, полицейский вздохнул еле заметно… а куда деваться? Этот хоть звёзд с небес и не хватает, но службу знает, с самых низов усердием и верной службой поднялся. А сетовать на отсутствие образования у подчинённого, право слово…

– Стихийно шумит народец, – терпеливо пояснил Илья Евгеньевич, обмахивая газетой, – или организаторы есть?

– Так эта… Ваше Высокоблагородие… попервой стихийно, а потом и подхватили! – оживился коллежский секретарь, снова ступив на твёрдую почву, – И знаете, одно к одному всё складывается, нехорошо совсем!

– Сдаётся мне… – он заколебался, но всё же нашёлся сил и выдохнул, – это только начало! Как бы войска вводить не пришлось!

– Даже так? – Илья Евгеньевич, прекратив расхаживать, остановился, заложив руки за спиной, и остро глянул на подчинённого, отчего тот снова вскочил, – Да сидите, сидите… и без чинов, Фёдор Христофорович! Вашей вины в происходящем я ни в коем разе не вижу, да никто и не усмотрит, даже при самом пристрастном рассмотрении. Так что успокойтесь и рассказывайте покойно, без волнения. Только ли греки ропщут?

– Да что вы, Ваше Высокоблагородие, Илья Евгеньевич! – замахал руками коллежский секретарь и тут же смутился, сделав виноватый вид и норовя вытянуться по стойке смирно, не поднимая афедрона со стула.

Вздохнув, Илья Евгеньевич достал из шкапа бутылку Шустовского коньяку и не без толики сожаления налил подчинённому полный стакан.

– Выпейте, Фёдор Христофорович, – велел он.

– Х-ху… – и благородный напиток отправился в натренированную глотку единым глотком, отчего начальник поморщился едва заметно. Впрочем, Бог с ним…

– Ну так? – повторил он вопрос максимально доброжелательно, – Греки волнуются?

– Никак нет-с! – браво ответствовал коллежский секретарь, – то есть да-с! Греки, но ещё и вся Пересыпь без малого! За всю Одессу говорить не могу, но полагаю, всё очень нехорошо.

– И что, этот Коста настолько… – Илья Евгеньевич пощёлкал пальцами, – уважаем в Одессе? Ты же знаешь, Фёдор Христофорович, я здесь человек новый, многих реалий просто не знаю.

Коллежский секретарь кивнул осторожно, и начальник, хмыкнув, снова начал расхаживать по невеликому кабинету.

– Настолько?

– Ваше… а-а, нет! Соломинка, Ваше Высокоблагородие, одно к одному так всё легло незадачливо. Пошумели бы малость, ну или может – делегацию к вам греческая община отправила, договариваться. Они завсегда так делают – в мундирах да при орденах, у кого есть, с медалями «За усердие». Чуть не полувзводом приходят, тут хочешь не хочешь, а…