Юность (СИ) - Панфилов Василий "Маленький Диванный Тигр" - Страница 49

Разом – личная неприязнь Николая и двух царёнышей, да желание хапнуть себе техническую новинку вместе с изобретателем, и желательно – бесплатно.

«– Есть и другие кандидаты на, так сказать, освоение бюджетных средств. Достойные!»

Не подойти, не…

… а к слову, почему? Только ли личная неприязнь Николая и последующие отсюда неприятности, или это системная ошибка? Деление на тех, кто право имеет и тех, кого имеют?

Сюда же – неприятности с Церковью, которые никуда и не делись. Напротив, нашлись отягчающие обстоятельства за время моих африканских приключений. Не так молился, не с теми виделся, неправильные разговоры. Не ново.

Я, собственно, и притворяться перестал уже православным, даже и в церкви по приезду не бывал. Зря, канешно… дурное фрондерство, но так уж сложилось. Иногда так бывает, што всё вроде понимаешь, што – надо! А заставить себя, ну никак – до тошнотиков.

Не думаю, што дело дошло бы каторги, но проверять решительно не хочется. По одной только церковной линии, если за уши притягивать, много интересного можно инкриминировать. Да даже и не притягивать если, а строго по Закону, по минимуму притом – ссылка!

Тем паче, репрессивные возможности Государства не исчерпываются тюремным и Синодальным ведомствами. Можно и по медицинской части устроить, нда-с… Нервическая горячка с временным умопомрачением. Опять-таки через Церковь легче всего.

Дескать, это как же может православный человек отойти от Веры? Месяца этак на три в сумасшедший дом, с пеленанием, ледяными ваннами да экспериментальным лечением электротоком. До полного вразумления с покаянием.

Вряд ли дошло бы до вовсе уж крайних мер, известность моя и опекуна достаточно велика. Ограничились бы затягиванием дел, шантажом… но проверять, как далеко может зайти дело и насколько злопамятен Николай, второй этого имени, решительно не хочется. И…

… мы решили пойти на обострение ситуации. На конфликт. Попробуй-ка, оспорь у буров ничтожность сделки, если два героя недавней войны вынуждены были бежать из родной страны! Международный авторитет императора – в яму! Выгребную.

Любые доводы противной стороны, любые доказательства, разбиваться будут о наш побег.

Вертели ситуацию так и эдак, да вот и довертелись. Пришли к выводу, што узел этот Гордиев разрубать надо, а не мучеников режима в застенках царских изображать.

С точки зрения прецедентного права, оно канешно бы и да, неплохо бы. Пресса, в том числе и международная, общественность…

… но мы дядей Гиляем решили – в жопу! Здесь и сейчас у нас – страда. Хоть в Африке, а хоть и по делам: у меня изобретательским, у опекуна издательским. И Наденька. Это, пожалуй, в его глазах все иные соображения перевесило.

И… последний прыжок остался, на этаж ниже. Разбег… и кровельное железо загрохотало под моими ногами!

– Да ебись оно конём! – вырвалось у меня.

Петлю волосяную на трубу, загодя заготовленные тряпки на руки, и оттолкнувшись – как в пропасть! Вж-жух! Только тряпки задымились.

– Ку… кхе-кхе… – выскочивший было дворник подавился криком, хватая воздух волосатым ртом, не в силах вдохнуть.

В рот этот раскрытый тряпки, ножиком кусок верёвки волосяной резанул, да руки за спиной ему, а потом и ноги. Дышит? Дышит! И закоулками, переулками…

– К-конёк?! – выдохнул вышедший на условленный стук оголец, тараща сонные глаза и неверяще их протирая. Из узкого проёма, перегороженного досками, несло скопищем потных тел, отродясь не стиранных тряпок, рвоты и алкоголя.

– Он самый, – отзываюсь небрежно, стараясь не дышать слишком глубоко. Отвык, ети! – да не стой столбом, старшево зови!

– А… агась! – оголец, оскальзываясь на телах товарищей, стал пробираться вглубь, – Клещ… Клещ!

– … опился совсем, утырок… – и звук затрещины.

– Ай! Да правда!

– … смотри у меня… Конёк?! – глаза выпученные, мокрогубый рот раззявлен округло. Спохватился, вытерся рукавом…

– Он самый, – не чинясь, жму руку…

«– Не забыть протереть её спиртом!»

– … дело есть.

– Ага, ага, – истово закивал атаман болванчиком, растирая лицо.

– Што там за скотина посередь ночи… – забухтела куча тряпья недовольно.

– Никшни! – вызверился Клещ, швыранув в ту сторону кусок щепастой доски, – Я те покажу!

– Пусть, – останавливаю его, – не к нему пришли.

– Ага, ага… – в глазах – безудержная готовность на… што угодно, пожалуй. Вот позову сейчас голову кому проламывать, так даже и не спросит – кому и за што. На Хитровке меня до сей поры держат за своево, считая, пожалуй, особо удачливым Иваном. Даже африканские приключения и изобретательство тому не помеха.

– Переодеться? – засуетился Клещ, – Эт мы завсегда!

Затеплилась воняющая прогорклым салом лампадка, завозились огольцы, спящие вповалку на досках. Обступили, трогают неверяще…

– Конё-ок… – протянул самый младший, отчаянно, с подвывертом щипя себя, – ай! Не сплю…

– Га-га-а! – разом несколько рук ущипнуло его.

– Да идите вы, черти! – отмахнулся мальчишка.

– Держи-ка… – сотенная купюра перекочёвывает к Клещу, – прогулеваньте!

– Да мы и так! – вскидывается тот, но всё ж таки прячет деньги, пока я переодеваюсь под чужими любопытствующими взглядами. Ничего штоб не упустить, значица… событие!

– Не перечь! – и по плечу его, вроде как по-дружески, – Сказал прогулеванить, так прогулеваньте, штоб всем чертям жарко стало!

И дальше я на улыбочках да ухмылочках, поплёвываю и шучу скабрезно. Работаю под удачливого делового, хотя вот ей-ей, ажно тошнит! И от роли своей, да отчасти и от публики.

– Разошлися мы с Ники мнениями, – подмигиваю самому мелкому, натягивая на затылок картуз с ломаным козырьком, – я считаю его за скотину, а он себя – за Государя!

– Ха-ха… – и как обрезало разом, переглядываются. Дошло… Только глаза блестят – это ж… скока рассказывать потом! Роман! Дюма, Монте-Кристо! А накрутят вокруг да около!

Скороговорочкой об Одессе и дружках тамошних, как бы между делом, не напрямую. Кому другому игра такая скверная и не зашла бы, а этим… съедят!

– Государя… – в трансе повторяет мелкий, глядя на меня вытаращенными глазами.

– А ты как думал? – и одну бровь этак наверх, потом вторую… – Я ему, скотине, Ходынку так и не простил. Три дружка там осталось… так-то, брат.

– Так это… – хватая ртом воздух, Клещ обрисовывает руками прямоугольник, потом хватает себя за шею, – портрет… ты?!

– Не докажут! – смеюсь натужно, скалю зубы, обнажая их до самых дёсен.

– А сейчас… – улыбка моя перетекает в нечто такое, от чево огольцы ажно шарахнулись по стенами, – обокрасть решил, да за решётку посадить.

– Царь?! – ахает кто-то из толпы.

– А што царь?! Такой же Иван, только банда побольше!

– Счастливо, огольцы! – меня малость отпускает от этой дурной ярости, взамен начиная потряхивать, – А будут спрашивать, так и передайте ему – мы принимаем бой!

«– Боже, что я несу!»

… и бегом оттуда, бегом…

Путевой обходчик старательно отворачивается, пока я, пригибаясь, бегу вдоль вагонов, выискивая заранее помеченный собачий ящик.

– Есть… стерев ладонью начерканный мелом андреевский крест, ныряю внутрь, на чистое тряпьё. Поворочавшись, устраиваюсь поудобней, и мне бы задремать, но лезет в голову, как ловчее было сказать, да о чём бы промолчать…

«– Хорошая мысля приходит опосля!»

… так был же план, был! Слить информацию огольцам об Одессе, да о недоразумениях с Величеством. А меня, ети, адреналин из жопы ещё не выплеснулся, опосля скачек по крышам!

Вагон дёрнуло и состав начал движение. Все мои мысли на время выдавило из дурной башки, осталась только настороженность да готовность хоть прыгать на ходу, а хоть бы и драться!

Умом понимаю, што обходчик получил деньги впополам с угрозами, ежели вдруг што! Кто, от кого… испытанная схема, знать не знает железнодорожник ничегошеньки.

Да и огольцы сразу разносить новость не побегут, промежду собой обжуют, обсудят, обсмакуют. Потом уже, поутру… и то не сразу. Не должны хватиться до самой Твери, а там иши ветра в поле!