Рассказы - Диккенс Чарльз - Страница 34

• Предыдущая
• 34/58
• Следующая

Мистер Перси Ноукс по-прежнему безмятежен и весел.

Городок Грейт-Уинглбери отстоит ровно на сорок две и три четверти мили от восточного угла Гайд-парка. В нем есть длинная, кривая, мирная Главная улица с громадными черно-белыми часами на маленькой красной ратуше, что стоит примерно на полпути от одного ее конца до другого, есть Рыночная площадь, тюрьма, городской дом публичных собраний, церковь, мост, часовня, театр, библиотека, гостиница, колодец с насосом и почта. Предание гласит, что где-то, примерно в даух милях в сторону, некогда существовал Литл-Уинглбери и, судя по тому, что в залитом солнцем окне уинглберийской почты долго был выставлен до востребования, пока, наконец, не рассыпался в прах от ветхости, грязный сложенный вчетверо листок бумаги, первоначально, по-видимому, имевший назначение письма с надписанными сверху бледными каракулями, в которых пылкое воображение могло уловить отдаленное сходство со словом «Литл», — предание сие не лишено некоторых оснований. Общественное мнение склонно приписывать это название некоему тупичку в самом конце грязного переулка длиной примерно в две мили, в каковом тупичке прочно обосновались колесных дел мастер, четверо нищих и пивная; но даже и этот не вполне убедительный довод требует серьезной проверки, несколько обитатели вышеупомянутого тупичка единогласно утверждают, что он никогда, спокон веков и до наших дней, не имел никакого названия.

«Герб Уинглбери» в середине Главной улицы, напротив маленького здания с большими часами, — лучшая гостиница в городе. Это — гостиный двор, почтовая станция и акцизная контора, зала заседаний Синих при каждых выборах и судебная камера во время выездных сессий. Это — постоянное место встречи Синих джентльменов, членов карточного клуба Вист, называемых так в отличие от Желтых джентльменов, членов другого карточного клуба, собирающихся в другой гостинице, несколько подальше. А когда в Грейт-Уинглбери заезжает какой-нибудь совершающий турне фокусник, или содержатель паноптикума, или музыкант, — сейчас же по всему городу расклеиваются афиши, объявляющие, что мистер такой-то, «полагаясь на великодушную поддержку жителей Грейт-Уинглбери, оказываемую ими всегда с такой щедростью, снял, не считаясь с расходами, прекрасную вместительную залу собраний в „Гербе Уинглбери“. Гостиница занимает большое здание с каменным фасадом, отделанным красным кирпичом; в глубине красивого просторного вестибюля, украшенного вечнозелеными растениями, виднеется стойка и прилавок под стеклом, где самые отменные деликатесы, уже приготовленные для закуски, пленяют взор посетителя, едва только он переступит порог, и разжигают до крайности его аппетит. Двери справа и слева ведут в кофейню и в комнату для разъездных торговых агентов, а широкая пологая лестница, — три ступеньки — площадка, четыре ступеньки — площадка, одна ступенька — площадка, полдюжины ступенек и опять площадка и так далее, — ведет в коридоры спальных номеров и в лабиринты гостиных, именуемых „отдельными“, где вам предоставляется чувствовать себя столь отдельно, сколь это возможно в таком заведении, где через каждые пять минут какая-нибудь личность, ошибившись дверью, вваливается в вашу комнату и, оторопело выскочив обратно в коридор, открывает на ходу по очереди все двери, пока, наконец, не попадет в собственную.

Таков «Герб Уинглбери» по сие время, и таков он был и в ту пору, когда… неважно когда — ну, скажем, за две-три минуты до прибытия лондонской почтовой кареты. Четыре лошади, покрытые попонами — готовая смена почтовых — стояли в углу двора, вокруг них столпилась кучка праздных форейторов в блестящих шляпах и длинных балахонах, деловито обсуждая достоинства сих четвероногих; с десяток маленьких оборвышей топтались чуть-чуть поодаль, слушая с явным интересом разговоры этих почтенных личностей, а несколько зевак собралось вокруг лошадиной кормушки, дожидаясь прибытия почтовой кареты.

День был жаркий, солнечный; городок пребывал в зените своей спячки, и, за исключением этих немногих праздношатающихся, не видно было ни одной живой души. Внезапно громкие звуки рожка нарушили сонную тишину улицы, и почтовая карета, подскакивая на неровной мостовой, подкатила с оглушительным грохотом, от которого, казалось, должны были бы остановиться даже громадные городские часы. Верхние пассажиры спрыгнули с империала, все окошки поднялись, из гостиницы выскочили лакеи, а конюхи, зеваки, форейторы, уличные мальчишки забегали взад и вперед, словно наэлектризованные, и, поднимая самую невообразимую сутолоку, судорожно принялись отстегивать, распутывать, развязывать, выпрягать лошадей, которые только того и ждали, и впрягать других, которые всячески упирались.

— В карете, внутри, дама, — сказал кондуктор.

— Прошу вас, мэм, — сказал слуга.

— Номер с отдельной гостиной? — спросила дама.

— Разумеется, мэм, — ответила горничная.

— Ничего, кроме этих сундуков, мэм? — осведомился кондуктор.

— Да, больше ничего, — подтвердила дама.

И вот пассажиры уже снова сидят на империале, кучер и кондуктор на своих местах, с лошадей сдергивают попоны. «Готово!» — раздается крик, и карета трогается. Зеваки стоят несколько минут посреди дороги, глядя вслед удаляющейся карете, потом один за другим расходятся. И на улице снова ни души, и городок после всей этой суматохи погружается в еще более непробудную тишину.

— Проводите даму в двадцать пятый номер, — кричит хозяйка. — Томас!

— Да, мэм!

— Вот письмо джентльмену из девятнадцатого номера. Посыльный принес, из «Льва». Ответа не требуется.

— Вам письмо, сэр, — сказал Томас, кладя письмо на стол приезжего в девятнадцатом номере.

— Мне? — переспросил номер девятнадцатый, обернувшись от окна, из которого он наблюдал только что описанную нами сцену.

— Да, сэр. (Слуги в гостиницах всегда говорят полунамеками и обрывают фразу на полуслове.) Да, сэр. Посыльный из «Льва», сэр. В буфете, сэр. Хозяйка сказала, номер девятнадцать. Александер Тротт, эсквайр, сэр? Ваша карточка… заказ в буфете… не так ли, сэр?

— Да, моя фамилия Тротт, — сказал номер девятнадцатый, распечатывая письмо. — Можете идти.

Слуга опустил штору на окне, потом поднял ее, — порядочный слуга всегда считает своим долгом сделать что-нибудь, прежде чем выйти из номера, — подвигал стаканы на столе, смахнул пыль там, где ее не было, потом очень сильно потер руки, крадучись подошел к двери и исчез.

Письмо, по-видимому, заключало в себе нечто если и не совсем неожиданное, то во всяком случае крайне неприятное. Мистер Александер Тротт положил его на стол, потом снова взял в руки и зашагал по комнате, стараясь наступать на цветные квадраты половика; при этом он даже сделал попытку — правда, неудачную — насвистать какой-то мотивчик. Но и это не помогло. Он бросился в кресло и прочитал вслух следующее послание:

• Предыдущая
• 34/58
• Следующая