Елабуга (СИ) - Линник Сергей - Страница 7

Андрей тщательно прицелился в сторону немца и снова нажал курок. Парашютист после выстрела глухо застонал и стрелять в ответ уже не стал.

– Настя, ты как?

– Я в порядке, дядя Андрей. А что с немцем?

– Всё в порядке теперь с немцем. Нас он не тронет.

– Дядя Андрей, слышите? Там в лесу шумит кто-то еще.

– Давай уходить отсюда, он, пожалуй, не один, их искать начнут, нам в эту историю попадать ни к чему.

Снова пошли в сторону дороги, подсвечивая фонариком. Спать уже совсем не хотелось.

28 августа 1941 года

«…много ангелов святых…»

Андрей

Арзамас внезапно вынырнул из утренней дымки. Вот только что впереди расстилалась грунтовка с некошеными обочинами – и вдруг впереди вырос город, освещенный восходящим солнцем. Поражало огромное количество церковных куполов, рассыпанных по пространству.

На въезде в город они остановились возле пожилого милиционера, курившего на деревянной скамеечке у дороги. Скамеечку умудренный страж порядка явно принес собой, чтобы не бить ноги напрасно и не сидеть на траве. Рядом мялся молоденький красноармеец, вооруженный штыком без винтовки.

– Эвакуированные? – спросил милиционер, неспешно затянувшись. – Эко вас помотало, мокрые от росы все. Замерзли, наверное?

– Есть такое. Мы вечером хотели до города добраться, да не успели. Вот и пришлось заночевать в чистом поле.

– Вы сейчас вот так идите прямо до второго поворота, там налево два квартала еще и за углом баню увидите. – сказал он после проверки документов. – Скажете, что эвакуированные, там вам дадут помыться и покормят. А потом уже решат, куда вас девать.

– Да вот у девочки тут родственники где-то, мы туда сразу пойдем.

– Где хоть родственники живут, знаете?

– Калинина, семнадцать, – торопливо сказала Настя. От нетерпения она чуть притоптывала на месте.

– Далековато, конечно. Смотрите, вот сейчас прямо идете вон до той церквы с синим куполом, видите?

– Да.

– Возле церквы направо повернете, два квартала и налево, там спросите.

– Спасибо вам.

– Идите уж.

Арзамас удивил огромным количеством красивейшей деревянной резьбы – некоторые дома походили на иллюстрации к сказке. Хотелось остановиться и посмотреть, но, во-первых, они замерзли, поэтому останавливаться не стоило, а во-вторых, Настя просто тянула Андрея за собой, так что рассмотреть мастерство местных резчиков по дереву не очень-то и удавалось.

– Настя, а ты родственников этих знаешь? Бывала у них раньше?

– Нет, это какая-то родня тетиного мужа, я их даже не видела никогда. Тетя с ними списалась, они разрешили приехать. Но мы всё собирались-собирались, потом мама уехала с институтом своим, куда-то в особо секретное место, мне туда нельзя пока, вот и мы с тетей Дашей решили ехать.

– А папа твой где?

– Папа, он у Халхин-Гола… не вернулся. Нет моего папы теперь, – всхлипнула Настя.

– Прости, Настя, не хотел тебя расстраивать.

– Ничего, дядя Андрей, Вы же не знали. Мы уже с мамой привыкли, хотя папы нам сильно не хватает. А теперь эта война проклятая, из-за нее и мама уехала…

Улица Калинина нашлась после недолгих поисков. Дом под номером семнадцать, небольшой, недавно выкрашенный зеленой краской, украшенный резными наличниками, стоял в глубине двора, частично скрытый двумя яблонями.

– Хозяева! Есть кто дома?

Прошелестев в ветках, на землю упало, глухо стукнув, яблоко. Никто не показывался.

– Хозяева!

– Чего кричите, иду. Кто там в такую рань пришел? – к калитке подошла полная невысокая русоволосая женщина в ситцевом халате.

– Здравствуйте, я – Настя Трухачева. Я от поезда отстала, тетя Даша без меня уехала, но вот, дядя Андрей довез меня. Наконец-то я до вас добралась!

– Пошла вон отсюда, гадина, – прошипела женщина. Лицо ее внезапно исказилось гримасой ненависти и она пошла на Настю, отталкивая ее. – Дашку, дуру эту набитую, прямо в тот же вечер арестовали, как приехала. Что-то в поезде лишнее наговорила, скотина такая. Меня в энкаведе таскали, допрашивали, милиция тут вчерась цельный день толклась. Мотай отсюда, чтобы глаза мои тебя не видели, одни неприятности от вашей семейки гадючьей. То не вспоминали, а тут, как припекло, приперлись, корми вас, дармоедов московских. Вон отсюда, кому сказала!

Вдруг она с силой оттолкнула онемевшую от таких слов Настю и девочка, не удержавшись на ногах, полетела к забору, где, лежа на земле, заплакала.

Андрей, стоявший в стороне, шагнул к скандальной тетке, ухватил ее за нос и, не отпуская, затолкал во двор. Из глаз ее полились слезы, она попыталась оттолкнуть от себя Андрея, но он тащил ее дальше.

– Ты что же творишь, крыса? Ты как могла на ребенка руку поднять? Тебе кто такое позволил? – сказав это, он оттолкнул ее и та, сделав пару шагов назад, рухнула под яблоню.

Еще не долетев до земли, она завопила:

– Ааааааааааааааааа! – и, упав, продолжила. – Люди, убивают! Бандиты убивают! Что же это творится?

Встав на четвереньки, она начала отползать в сторону. Из носа крупными каплями потекла кровь и женщина, поднявшись, размазала ее по лицу. Продолжая кричать о бандитах, она пошла к дому.

Андрей вернулся к Насте.

– Пойдем, Настя, нам тут, похоже, не рады.

Настя, рыдая, поднялась. Платье испачкалось, из ссадины на лбу текла кровь. Андрей, достав из кармана носовой платок, прижал его к ране.

– Вот беда. Погоди, сейчас найдем где обмыть тебя, потом рану обработаем.

Их позвала женщина из соседнего дома:

– Идите ко мне, приведете в порядок себя хоть немного.

– Спасибо.

– Это же надо, как девочку ударила Лидка. За что ж она ребенка-то?

Рана на лбу у Насти оказалась совсем не пустячной ссадиной, кровь текла, не переставая. «Надо бы шов накладывать, а то и два», – подумал Андрей, рассматривая Настин лоб. – «А то будет у девчонки шрам на самом видном месте».

– Где у вас больница здесь? Надо бы шов накладывать на рану.

Женщина заплакала, глядя на Настю.

– За что же тебе, девочка? Ой, боженьки, что ж это творится? Больница недалеко здесь, я покажу вам, как идти, – всхлипывая, женщина повела их на улицу. – Вот, возле церкви направо повернете, там и больница.

– Настя, ты как? Дойдешь до больницы? Голова не кружится? Не тошнит тебя?

– Нет, дядя Андрей, ничего, дойду. Что же теперь? Куда мне деваться? До мамы мне не добраться, тетю Дашу арестовали, ты меня теперь в детский дом отправишь?

– Не отправлю, Настенька, что-нибудь да придумаем.

Приемный покой больницы расположился в небольшом деревянном одноэтажном корпусе. Их встретил врач, худощавый молодой мужчина, назвавшийся Иохелем Моисеевичем Гляуберзонасом[4] и разговаривавший с заметным прибалтийским акцентом.

– Я здесь уже дфа месяца, приехалл из Каунаса, чудом вырвались, когда немец уже в город входилл. Фамилию мою, конечно, и с третьего раза фыговорить не получается, так что можете зфать просто доктором. Здесь вот хирургом работаемм и на скорой дежурства есть. Дефочке, конечно, швы накладывать надо, один или дфа, один мало будъет, не обойдемся, шрам может быть потом некрасивый, а зачем такой красафице шрам?

Настя мужественно вытерпела неприятную процедуру, продлившуюся, впрочем, недолго и медсестра наклеивала ей салфетку на рану, щедро намазанную йодом и присыпанную стрептоцидом. Доктор пошел в больничный корпус. В этот момент дверь в приемный покой открылась и двое мужчин затащили третьего.

– Помогите, помирает человек!

– Сюда давайте, на кушетку! Что случилось? – спросила медсестра.

– Сидели, ели, он вдруг задыхаться начал, посинел весь.

Больной на кушетке еле дышал, лицо его посинело.

– Ой, что же делать, я сейчас доктора позову, – засуетилась медсестра.

– Так, ребята, а ну, посадите его, вот сюда, на краешек, и придерживайте, чтобы не упал.