Тринадцать ящиков Пандоры - Кошик Рафал - Страница 41

— Соловьева? И хорошо ли поет сия птичка?

— Весьма, — кивнул Домашевич. — В этом году вышел первый том.

— Я Карамзина читал. Не думаю, что за полвека история Киевской Руси сильно изменилась.

— Пан прав. То пан должен помнить, когда у древлян потребовали последнее, они подпилили князю мост. Никого нельзя доводить… Тише, пане.

Черная тень промелькнула над камышами. Домашевич мгновенно вскочил на ноги, стрелой помчался за огромной, величиной с голову, летучей мышью.

Ошторп во все глаза смотрел на схватку — но с трудом мог уследить за тем, что происходило.

Охотник не успел. Нетопырь подлетел к отбившейся от табуна кобыле, упал на шею и ударил крылом в висок. Подкова, венчавшая крыло, пробила череп — жертва без звука рухнула на траву. Домашевич подбежал секундой позже — схватил упыря, уже примерявшегося прокусить вену, за основания крыльев, зажал тело между колен. Летучая мышь дернулась, попыталась вырваться, дотянуться до обидчика подковами. Превратилась в стройного черного жеребца — охотник глухо охнул, сбросил уздечку с руки и накинул на упыря. Жеребец закричал, взвился на дыбы, попробовал сбросить непрошеного седока. Охотник рванул поводья на себя, ударил шпорами, не давая упырю упасть на бок и раздавить наездника. Новый вопль жеребца долетел до имения, пошел гулять над ночной Свислочью. Жеребец попытался обернуться, дотянуться до человека клыками — охотник ударил рукоятью пистолета, снова всадил шпоры. Упырь кричал, бил копытами, ржал, кружился на месте. Домашевич сражался молча. А потом черный скакун и всадник умчались в ночь.

Долетел последний крик — и все затихло.

Ошторп поднялся на ноги, подошел к месту поединка. Покачал головой, глядя на разрытую землю, — и быстро зашагал к имению.

За спиной, на трупе кобылы, рыдал пастух, повторяя:

— Чтоб ты сдох, упырь!

Домашевич прискакал под утро. Бледный — на взмыленном черном жеребце.

— Пан жив?! — обрадовался Ошторп. — Я думал, пан прямо в ад уехал! Среди ночи ксендзов поднял, и католика, и униата, до сих пор за спасение души пана молятся!

— Благодарю, — кивнул охотник. Устало спустился на землю, отдал серебряную уздечку подбежавшему старику-конюху. — Уздечку не снимать. Снимешь — он в летучую мышь обернется.

Конюх покрепче ухватился за серебро.

— Кормить мясом. Сытый нападать не будет. И не гоняйте его. Даже упырей нельзя доводить до крайности.

— С кем говоришь, пане?! — оскорбился Ошторп. — Со мной говори! С грязью всегда успеешь!

В честь победы над упырем устроили новый пир — пышнее старого, с цирковым представлением, с пальбой из ружей.

На утро охотник собрал свой саквояж, принял «скромный подарок» в звонкой монете — и уехал домой, в Вильно.

Осторожности Ошторпу хватило на два дня. Первого августа пан приказал запрячь упыря в тяжелую фамильную карету.

Кучер боялся гнать нечисть. Когда переезжали мост через Свислочь, Леон на ходу полез на козлы, обещая на шкуре хлопа показать, как надо править лошадьми. Перепуганный слуга принялся стегать упыря изо всех сил — от плеча. Черный жеребец вскрикнул, поднялся на дыбы — и мост рухнул от удара его копыт. Тяжелая карета, опрокинувшись в реку, сразу пошла на дно. Кучер сумел выплыть. Ошторп погиб.

Тело его так и не нашли.

«Эпитафию» пану Леону написал пан Легатович: «Смерть Ошторпа в Дукоре произведет большую перемену: пан перестанет пить, а народ начнет есть».

Осенью в Пустыне наступает пора внезапных, злых, ледяных пыльных бурь. Осенью новичкам не следует удаляться от базы. Даже если неделю стоит тишь. Буря обязательно случится. И чем дольше затишье, тем злее буря. И уж, конечно, лишайники Ступенчатого каньона, какими бы редкими и желанными они ни были, не стоят того, чтобы на седьмой день затишья садиться в легкий флаер и нестись к каньону. Рассчитывая вернуться к обеду, так чтобы никто на базе не заметил твоего отсутствия.

…Регина постучала обломанным ногтем по циферблату. Если верить приборам, кислород в резервном баллоне кончается и регенерационная система работает на голодном пайке. Регина до отказа открыла вентиль. «Не экономьте собственную жизнь, молодые люди», — как говорил профессор… Как его звали? Такой маленький, седой, и уши торчат?

По принципам, разработанным в художественной литературе, ты должна сейчас вылезти из этой тесной пещерки, встретить лицом пыльную пургу и, клонясь навстречу ветру, из последних сил брести к цели. Упасть в ста метрах от нее и красиво погибнуть. Но этот путь исключался, так как Регина совершенно не представляла, где цель, и не хотела красиво погибать.

Она полетела к каньону, чтобы доказать геологам, что ее не зря к ним прислали. Куда это годится — уже год их просят добыть эти лишайники и отправить на Первую — от силы два часа работы, но у них не доходят руки. То дела, то снега, то бури. А запрет, который они наложили на ее самостоятельные действия, объяснялся, как решила Регина, комплексом вины. Неловко получается, если приезжая девушка сделает то, чего вы не собрались сделать за год.

Дальше все проходило в лучших традициях. Буря, начавшаяся как справедливое возмездие ослушнице. Прекрасная незнакомка, бредущая с сумкой лишайников неизвестно куда. Какие-то холмы и обрывы, встающие на пути. И в конце концов яма, где можно завершить свой скорбный путь. Где флаер, где база, куда брести из последних сил — неизвестно.

Можно было бы всплакнуть. Но это лишний расход влаги. Влагу следует беречь. Регина подумала, что рациональность крепко впиталась ей в кровь. Какая-нибудь Красная Шапочка, заблудившись в лесу и опасаясь встречи с Серым волком, могла безбоязненно дать волю слезам, не задумываясь о расходе влаги. А впрочем, что ей за дело до влаги? Все равно никто не успеет ее найти и спасти. Дышать уже почти нечем…

В желтой стене пыли, затянувшей отверстие пещеры, показалась темная фигура. В лицо ударил слишком яркий луч фонаря. Регина обрадовалась, что не успела заплакать, и попыталась встать, чтобы достойно встретить своего спасителя, но воздуха совсем не осталось, и она, хватая ртом его жалкие остатки, упала на руки мужчине.

Как сквозь звенящий туман, донесся голос:

— Самоубийца.

Это не было осуждением. Это была констатация факта.

Регина пыталась сказать, чтобы он отдал ей свой резервный баллон. Но, видно, спаситель и сам догадался.

Было похоже на то, как выныриваешь из глубины, — воздуха уже нет, кажется, вот-вот вдохнешь воду, а вместо этого весь свежий воздух Земли влетает тебе в легкие. Успела.

— Спасибо, — прошептала Регина.

— Не за что, — ухмыльнулся спаситель. — Я позволил себе подключить ваш же запасной баллон. У вас оставалось кислорода часов на десять.

— Но ведь я смотрела…

— Какое умение устроить трагедию на пустом месте! — заметил спаситель.

Разглядеть его Регина не могла. Она сказала:

— Уберите фонарь.

Наверное, в ее голосе прозвучало раздражение. Обидно быть щенком, которого тычут носом в лужу. Луч фонаря сдвинулся в сторону, уперся в стену пещерки.

— Можно идти, — сказал спаситель. — Держитесь за меня. Мой вездеход недалеко. Для лучшего эффекта вам стоило бы выключить аварийный передатчик. Раньше чем через сто лет в эту дыру никто бы не заглянул.

Регина непроизвольно взглянула на кнопку передатчика. Она глубоко вздохнула. Пожалуй, нет смысла исповедоваться спасителю в том, что передатчик она не включала. Он работал только потому, что она час назад упала в овраг, и так неудачно…

— Пошли, — кивнула Регина.

В вездеходе он сразу уселся впереди и, включая мотор, предупредил:

— Не снимайте шлем. Кабина не герметизирована. Некогда добираться до базы и разбираться, в чем дело. Потерпите еще десять минут.

Профиль у него был острый, крупный, словно у ворона. И брови слишком густые, черные.