Когда мир изменился (СИ) - Перумов Ник - Страница 1

В начале было начало, и он его не помнил.

Не мог вспомнить, и все тут, как ни пытался. Рой смутных видений, смешивавшихся, напластовывавшихся одно на другое; родной дом, Долина, родители — он помнил, что это отец и мама, но лица их тонули в тумане, расплывались, особенно мамино.

Потом из мрака, перевитого огнем, появлялось другое лицо.

Лицо девушки-дракона, Аэсоннэ, то в одной ее ипостаси, то в другой. Ему чудилась твердь под лопатками, ласковое касание ветра, солнце сквозь веки, шум воды неподалеку.

Время давило на грудь миллионнопудовой тяжестью. Вокруг него все оставалось подвижно, текуче, неопределенно, и лишь там, где застыли они с драконицей — там был мир.

Мир для них двоих.

В правой руке его сиял Алмазный Меч, в левой надежно и основательно устроился Деревянный. Драгнир и Иммельсторн, мечи, порожденные взаимной ненавистью Подгорного Племени гномов и эльфов-Дану, именующих себя Молодыми.

За его спиной была пропасть, а еще дальше, за страшным провалом, виднелась зеленая долина с блистающей лентой реки, дымки над крышами, и запах теплого хлеба.

За его спиной была пропасть, а перед ним — медленно, как в жутком сне-видении, надвигались все, кого ему довелось упокоить.

Бесконечные ряды мертвяков, ходячих трупов, скелетов, полуприкрытых остатками плоти, и совершенно нагих костяков.

Костяные гончие распахивали пасти, истекающие черной слюной, когти царапали голый камень. Драконы, составленные из переплавленных, чудовищно измененных чужих костей, разводили крылья, словно многопальцевые кисти рук.

Но шли рядом с ними и другие. Люди — со знаком сжатого кулака на длинных одеяниях, другие — в доспехах, при оружии; мелькнуло знакомое лицо — нет! Что она здесь делает?!

Рысь, в том самом берете, как он увидал ее первый раз. В берете и с двумя кривыми саблями наголо.

Бледная, в лице ни кровинки, глаза вбуравливаются в него, прожигают насквозь, из них словно течет черный жар Хаоса.

Она не произносит ни слова, молча поднимает обе сабли, становится в позицию. По лезвиям стекают невесть откуда взявшиеся темные капли, срываются, падают наземь, шипя и растворяя крепчайший камень.

Две безымянных сабли в руках Рыси, Алмазный и Деревянный мечи — в его собственных.

— Ты нарушил слово, некромант, — слышит он, голова полнится болью, что-то теплое и щекочущее бежит по шее. — Много раз. Плати! Пришла пора!..

Он не видит, откуда исходит голос, но это и неважно. Пропасть за спиной и враги впереди — тоже; самое главное — нашлись те, кто пытается припомнить ему старые долги.

Долги, сделанные до того, как мир изменился.

Над армией мертвых стягиваются низкие тучи, словно незримая рука набрасывает темный саван на бездыханное тело; за спиной его, напротив, ласковое солнце озаряет безмятежное селение, то, что за пропастью.

Рысь, его Рыся застыла пред ним, в точности такая же, как тогда, в трактире, в день их первой встречи.

Это не она, пытается внушить он себе. Это морок, мираж, наваждение. Злая сила — или силы — дотянувшиеся до него, пытаются сбить его с толку, запутать, лишить воли. Конечно, ее здесь нет и быть не может.

«Вы перестарались, — шепчет он. — Перегнули палку. Я знаю, где я. Я знаю, кто я…»

— Знаешь ли? — прошипело сзади множество бесплотных голосов, и по шее вновь потекло, словно кровь выплескивалась из ушей.

— Знаешь, кто ты? Нет, ты не знаешь!..

Алмазный и Деревянный мечи пришли в движение, и то, чем он дышал в этом мороке — воздух ли? — застонало, рассекаемое зачарованными клинками.

«Мельница», двойные восьмерки, правый и левый веера — Драгнир рассыпал облака холодных льдистых искр, словно крошево подгорных кристаллов, в которых родился; Иммельсторн не отставал, зеленое и коричневое тянулось за ним шлейфом, как плащ за плечами бойца. Вьюнки, лианы, призрачные, бестелесные цветы и стебли возникают и исчезают в такт взмахам.

Сила свободно течет через него, и он знает, что готов.

— Тебя разбудили, — говорит он Рыси, выдерживая яростный взгляд заполненных Хаосом глаз. — Тебя разбудили, вырвали из сна. Я помогу — любимая.

Слово рождается на губах легко и свободно, словно ждало этого давным-давно. Вспархивает дивной бабочкой, расправляет крылья. Черный ветер воет, бросается на нее, крутит и ломает, но слово проскальзывает меж его порывов, ловко, будто танцуя. И сам он, не останавливая крутящихся вокруг него мечей, делает шаг вперед.

— Спи. Ночь длинна, и ужас считает, что владеет ею. Тебе просто снится страшный сон, моя родная. Сейчас все кончится.

— Кончится! — ревет мертвое со всех сторон. Что-то дрогнуло, зашевелилось в бездне, горячие толчки, словно кто-то древний и исполинский ломает пласты земли, поднимая над чернотой слепую башку, тянется вверх, туда, где вихрем кружится свободная сила.

Мертвяки дружно делают шаг. Опускаются ржавые иззубренные наконечники копий, занесены секиры и бердыши, нацелились когти. Свободного пространства вокруг все меньше, Алмазный и Деревянный мечи ткут защитное многоцветье вокруг своего хранителя, но Рысь, подняв обе сабли, в отчаянии искривив бескровные губы, тоже шагает к нему, и сталь клинков сталкивается.

Его отбрасывает назад, к самой пропасти, к самому краю, где жадно дышит пустота, где трудно возится пробившийся сквозь пласты реальности зверь; Алмазный меч тонко звенит от ярости, ему вторит Иммельсторн — густым басом Друнгского леса под ветром.

Рысь прямо против него, из глаз рвется на волю Хаос. Щеки ее мраморно-белы, безжизненны, окаменелы. Сабли — они уже не честной и доброй стали; они истаяли, распались, вместо них — лишь память и смерть, пустота, небытие там, где только что были клинки.

Но не-сущее так и не смогло одолеть сущее. Драгнир с братом выдержали.

Слева накатывается вал мертвых; распласталась в прыжке костяная гончая, и он привычно отстраняется, поставив на пути бестии сразу оба заветных меча.

Алмазный клинок рассекает череп, Деревянный проходит сквозь грудь. Гончая, визжа, летит в пропасть, рассеченная на три части — но каким-то образом жизнь не покидает ее.

Теперь справа — старый знакомый, костяной дракон. Под покровом спускающихся почти к самой земле иссиня-черных туч, воздев руки-крылья, с которых содрана плоть; искаженная, оскверненная идея дракона — воплощения жизни и магии.

Клыкастая пасть совсем рядом, горят неживые буркалы, и он встречает врага щитом из скрещенных мечей, останавливая напор не-жизни.

Платить? По старым долгам?

Придите и возьмите.

Костяная морда дракона дробится и крошится о диамант и дерево Мечей; всегдашние враги, сейчас они бьются как одно целое.

Ломаются клыки, вцепившиеся в гладкую отполированную поверхность Иммельсторна; Драгнир атакует, пробивает костяную броню на груди, дотягиваясь до сердца чудовища.

Темный поток злой силы окатывает с головой, едва не отнимаются руки, но надо, надо стоять!..

Потому что там, в бездне — его ждут.

«Слово! Ты давал слово!» — гремит со всех сторон.

Я давал. Но я заплатил.

«Память! — ревет незримое над мертвым воинством. — Вера! Любовь!..»

…Костяной дракон, шатаясь, валится с обрыва. Кому-то пожива там, внизу, где уже раскрыты жадные глотки, которым все равно, что пожирать.

Рыся!.. Рысь! — прямо перед ним, сабли свистят, удар, и подставленный Драгнир вдруг покрывается трещинами.

— Потому что ты предал меня!..

Он не отвечает. Алмазное лезвие рассыпается пылью, но прежде, чем умереть, Драгнир успевает ударить, поймать собственным расколом стальное лезвие, и сабля вырывается из ладони воительницы, берет слетает прочь, волосы рассыпаются…

Иммельсторн только этого и ждет.

Корни дерев взламывают твердь крепчайших скал; Деревянный Меч оживает, впивается в сталь призраками вьюнов, и теперь крошится уже металл.