Польские народные легенды и сказки - сказки Народные - Страница 48

Задрожала в ответ земля, зашумело дерево. И посыпались с него не груши, а золотые талеры и дукаты. Стало от золота в чаще светлее, на душе у мужика веселее.

Позабыл он тут о веревке, позабыл о смерти. Вытаращил глаза — то на Ярошека, то на деньги смотрит. Батюшки, сколько золота! Не знает: спит ли он и во сне все видит или наяву.

— Не стой как пень, собирай! — привел его в себя чертушка. — Сколько унесешь, столько и твоего.

Не стал ждать Янюрек, чтобы его просили дважды. Понял он, что не сон ему снится. В одну минуту выздоровел от всех болезней. Упал на колени и стал загребать деньги двумя руками. Желтые, круглые, новые, будто только что с монетного двора. Набил он полные карманы, насыпал в голенища, стал набирать золото за пазуху и и рукава. А рукава дырявые, деньги обратно сыплются; да он не глуп, знай подбирает их снова. Собрал все золото, едва движется. И только теперь вспомнил о своем доброхоте Ярошеке. Хотел было крестьянин его поблагодарить, но чертушки и след простыл. Растаял как облако. Только за горой кто-то тоскливо похныкивал:

— Эх, простота, простота! Как узнает Люцифер, что я наделал, прикажет, пожалуй, угостить березовой кашей.

Но не очень-то растрогали крестьянина жалобы Ярошека. Шел он себе под гору, согнувшись под тяжестью, выбирал такие межи да стежки, чтобы никто его не увидел, не догадался, какие сокровища он несет.

Уже смеркаться начинало, когда дотащился он до дома богача, что стоял на берегу реки.

Вошел он в избу и начал молча карманы да голенища опоражнивать, вытряхивать. Жена и дети уж и не думали его живым увидать, обрадовались, смотрят на золото, глазам собственным не верят. А Янюрек все достает и достает деньги из-под лохмотьев. Звенят золотые, на столе подпрыгивают, комнату чудным светом освещают. Ушла грусть-печаль с лиц, заулыбались жена и дети, наполнилась комната смехом вместо плача.

Рассказал муж жене, что и как, да и говорит:

— Хорошо бы теперь узнать, сколько я принес домой золота. Пойди к хозяину и попроси у него мерку. А заодно отнеси деньги, которые мы ему должны, пусть он свой нос не воротит.

Пошла жена, отдала долг, попросила мерку. Перемеряли они все золото при свете месяца — свечи у них в доме не было — и легли спать счастливые. А наутро отнесла жена Янюрека богачу мерку. Поставила в сенях и не заметила, что на дне ее остался один золотой. Увидел этот талер хозяин.

— Ах, так вот на что была им нужна мерка — чтобы золото мерять! — закричал он.

— И откуда только оно у бедняка взялось? — ломала себе голову жена богача. — Может, клад в земле нашел, а может, украл?

— Откуда бы ни взялось, — злился муж. — Важно то, что у него, у бедняка, есть золото, а у меня, владельца каменного дома, нет столько золота, чтобы можно было мерять его меркою.

— Только кажется мне, что золото это не его, а наше, — подстрекала мужа жена. — Он ведь в нашем доме живет, мы его поим и кормим, нашею меркою золото мерял…

— Конечно же, наше, — вытаращил глазищи обрадованный богач. — Как перед богом, золото наше. — Да вдруг нахмурился. — Беда только в том, что лежит оно не в нашем сундуке, а у него в мешке.

— Надо бы этот мешок у него отобрать.

— А как?

— Да, как?

Думали они, думали и придумали. Сдох как раз у богача осел, вот и решил он, что наденет на себя ослиную шкуру и пойдет жильцов пугать, будто сама нечистая сила. У тех поджилки от страха задрожат, уберутся они из дому и про деньги позабудут.

Как решили, так и сделали. Едва вечер наступил, натянул богач на себя ослиную шкуру, вышел из дому и давай под окнами гонять, галдеть, ржать, рычать.

— Хи-хи-хи! Ху-ху-ху! — раздавалось по саду, разносилось по ночи.

Доносился этот галдеж и в комнату Янюрека. Дрожали воробьи под крышею, тряслись с перепугу дети крестьянина. Крестилась и его жена. А он сидел себе у печки, плечами пожимал да трубку покуривал. С той поры как появилось у него золото, не печалился уж он и никого не боялся. Да и кого же было ему бояться? Черта? Так ведь он сам, по доброй воле, дал ему деньги в лесу. И не так страшен был черт, как пытался намалевать его богач, натянув на себя ослиную шкуру.

Но хозяин надежды не терял. Гарцевал под окнами, выл, скакал, бревно царапал, рычал. Уж семь потов сошло с него, а он все не унимался.

Поднял он такой шум, что даже Ярошек услышал в пекле. Выглянул чертушка на белый свет, прислушался, понял, с какой стороны вой, выскочил на землю. Подумал было он, что это Янюрек так веселится, что бесовское золото лишило его ума-разума.

Примчался он к дому богача и только тут понял, в чем дело. Узнал чертушка под ослиной шкурой самого хозяина, смекнул, что к чему. Рассмеялся, да тут же и рассердился:

— Посмотрите, люди добрые, на этого жадюгу. Вначале довел Янюрека до того, что бедняга чуть не повесился, а теперь захотелось ему отобрать у крестьянина деньги. И какие деньги! Из самой сатанинской сокровищницы. Но и это еще не все. Выдает себя за черта, и во что вырядился? В ослиную шкуру! Насмехается над чертями, будто те и в самом деле не смогли бы принарядиться во что-нибудь более порядочное, чем в шкуру глупого осла. Будто не придумали бы они чего-нибудь пострашнее, чем гарцевать под окнами.

Рассердился Ярошек, никогда не сердился он так сильно. Блеснул он глазами, как угольями, копытами топнул, забормотал. Схватил богача за толстый загривок, забросил его себе на плечи, как мешок, и потрусил с ним в пекло. Пусть не портит, если берется за чертовскую работу, пусть сначала подучится у чертей в пекле. Ослиную же шкуру повесил на заборе, на память жене богача.

А Янюрек жил себе с тех пор и ни о чем не печалился.

Жил на свете один человек. Был он совсем еще не старый, но носил длинную бороду, а потому и казался дедом. С малых лет собирал он милостыню. Особенно хорошо подавали ему люди во время праздника отпущения грехов.

И вот однажды идет он через лес — а день был жаркий, — захотелось ему передохнуть, себя в порядок привести, да где? Ни корчмы не видно, ни дома лесничего — кто же, кроме разбойников, станет жить в лесу? Так устал дед, что даже подумал: «Пошел бы я, кажется, к самому черту, лишь бы приют какой-нибудь найти».

Ночь настала. Идет нищий, идет, месяц из-за тучки выплыл, лес густой осветил, видит дед — что-то меж деревьев промелькнуло. Подошел поближе, смотрит: перед ним дом стоит. Вошел он в дом — темно, пусто. Как и у всякого нищего, были у него в котомке разные нужные вещи, а среди них и грошовая свечка. Вынул нищий спички, вытащил свечку, зажег ее, увидел, что стоит в большой избе, в углу ее образ висит, под образом — лавка. Образ большой, от самого потолка чуть ли не до самого пола, рама у него золоченая, а кто нарисован, не разобрать — темно. Сел дед на пол, свечку на лавку поставил, начал во всех швах, во всех уголках своей одежды искать нечистую тварь и смерти ее предавать. А свечка знай себе горит перед образом, горит да потрескивает, все ярче разгорается. Захотелось тут деду узнать, кто из святых на образе нарисован, взглянул он ненароком — что за диво! Совсем не святой на нем изображен, а сам дьявол, точь-в-точь такой, каким его дед себе представлял.

Был нищий не из робкого десятка, не очень-то ом испугался и, закончив свое дело, начал в образ всматриваться, а свечка все так же на лавке стоит, стоит, горит да потрескивает.

Вдруг слышит дед — что-то позади него шелестит, будто двери открываются и кто-то в них заглядывает. Оглянулся он, присмотрелся, видит: стоит богато одетый господин.

Говорит незнакомец:

— Что ты здесь делаешь, человече?

— Хотел я тут переночевать, вы уж не гневайтесь, я по белу свету брожу и притомился очень.

— Хорошо, оставайся здесь, спи себе на здоровье, ты мне такую честь оказал, что я и не знаю, как тебя благодарить. Проси, чего хочешь.