Босиком по пеплу. Книга 3 - "Алекс Д" - Страница 3

Я останавливаюсь у края постели, осторожно провожу костяшками по хрупкому запястью. Под почти прозрачной кожей отчетливо просматривается рисунок вен, я чувствую ее пульс. Слабый, рваный. Мои пальцы дрожат, кажутся слишком грубыми и слушаются с трудом, ощущаю себя парализованным, неживым, выпотрошенным, но ей хуже, в миллион раз хуже, чем мне. Это осознание царапает внутренности, щиплет в носу, обжигает горло желчью.

А память безжалостно подсовывает кадр из недавнего прошлого. Обожжённая беспомощная тигрица, и я, такой же растерянный, как сейчас. Только тогда пахло дымом, а сейчас болью. Настоящей, разрывающей, не оставляющей ни одного нетронутого нерва внутри. Пропасть бесполезных сожалений. Они ничего не исправят, не исцелят. И не на кого рычать, некого винить, кроме самого себя.

У нашего сына не было ни одного шанса родиться на свет… Когда его мать бежала по раскаленному песку и висела над пылающим кратером, он уже был в ней. Когда я методично ломал ее характер под себя – он уже был в ней. И когда запер голую в комнате для наказаний – он уже был в ней.

Моя тигрица сильная, она выдержала, а наш сын – нет.

– Ди права. Это я виноват, tatlim, – признаю отдающую едкой горечью правду, но она снова не слышит. Ровно дышит и спит. Только подсоединенные к Алисии мониторы тоскливо пищат, рисуя кривые зигзаги сердцебиения. Мне второй раз за много лет по-настоящему страшно. Я боюсь того момента, когда Алиса откроет глаза и поймет тоже, что и я.

На негнущихся ногах, я обхожу кровать, и, скинув обувь, ложусь на край, с той стороны, где нет капельниц. Придвигаюсь ближе к tatlim, осторожно обнимаю за талию и утыкаюсь носом в ее висок. Делаю глубокий вдох, и замираю, слушая пульсирующий рев собственной крови. Он заглушает тяжёлые мысли, но не отвлекает, не дает забыться ни на секунду. Усталость последних дней гаснет под тяжестью сокрушительной для нас обоих потери. Я бы хотел забрать весь ее вес на себя, но tatlim не даст, не позволит.

– Не сдавайся, девочка, не отворачивайся от меня, – шумно втягиваю воздух горящими легкими, и прикрываю глаза. Tatlim пахнет солью, слезами и самой собой, но знакомый, въевшийся под кожу аромат ее тела тонкий, едва неуловимый.

Плевать, что скажут врачи, не встану, пока она не проснется. Но никто и не спешит врываться. Бросив взгляд на дверь, я замечаю за стеклом расплывчатые силуэты Дайан и выстроившихся вдоль стены телохранителей. А я бы все отдал за несколько часов в полном одиночестве, один на один с tatlim, без лишних глаз, подмечающих каждый мой шаг.

Вокруг меня всегда находится команда подготовленных профессионалов, чьей работой и долгом является обеспечение безопасности. Тотальный контроль, ежесекундное наблюдение. Верхушка социальной лестницы и мощные рычаги власти дают ощущение всесилия и несокрушимости, но оно чертовски обманчиво. Человек уязвим и беспомощен перед ударами, которые отразить не смогут ни власть, ни титулы, ни деньги.

Алисия думает, что я привык, мне легко и в кайф функционировать и добиваться успеха в условиях, которые давно стали частью моей жизни, но это не так. Я каждый день напоминаю себе, кто я, и зачем это делаю и ради чего, и уверен, что главная цель того стоит.

– Ты тоже однажды поймешь, tatlim, – спугнув своим дыханием несколько светлых волосинок, тихо шепчу я.

Стянув шапочку с пепельных волос, я запускаю в них пальцы, распускаю, аккуратно распутываю длинные пряди. Серебристые, как лунный свет. Нежные, как тончайший шелк.

Вопреки устоявшемуся мнению, что арабские шейхи сходят с ума по светловолосым женщинам, я никогда не входил в их число. Критерий выбора партнёрши для секса был весьма разнообразен, как и список девушек, но натуральных блондинок среди них практически не было. Подсознательно я всегда держал в памяти образ Алисии Саадат – юной платиновой принцессы с аквамариновыми глазами, понимая, что настанет день, когда никто не сможет с ней сравниться.

Так и вышло.

Я никогда не ошибаюсь в главном, tatlim.

С первой секунды и до конца.

На сто процентов. Абсолютно. Моя.

Мои губы в горячечном порыве прижимаются к ее виску и, наверное, обнимаю слишком сильно. Она вздрагивает в моих руках, дышит чаще, и я расслабляю хватку, успокаивающе поглаживаю белокурый затылок. Спи, tatlim, еще слишком рано. Я не готов. Хотя бы один час, чтобы собраться с силами, которые понадобятся нам обоим.

– Ран… – рваный выдох, сдавленный шепот. Моя тигрица никогда не спрашивает разрешения. Повернув голову, она щекочет распахнувшимися ресницами мой небритый подбородок. Застывает на несколько бесконечных секунд, задерживая дыхание. И я не дышу вместе с ней. Моя ладонь медленно соскальзывает на ее щеку, большим пальцем стирая скатившуюся слезинку. – Ран… – едва слышно повторяет tatlim, и столько не прикрытой отчаянной боли в трех буквах моего имени, она переливается в меня, бьет фонтаном, течет по венам. Все слова застревают в онемевшем горле, да нет таких слов, которые помогут Алисе не чувствовать.

Тишина звенит, барабанит в висках. Шумно вдохнув, tatlim порывисто прижимается ко мне, утыкается носом в шею.

– Осторожно, сладкая, – мягко удерживаю ее руку с иглами капельниц поверх одеяла, глажу по плечу. – Вот так, девочка. Не надо резких движений. Поспи еще немного.

– Не хочу спать, – слабым голосом отзывается Алиса. Просунув под мою шею свободную от капельниц руку, она зарывается пальцами в мои всклоченные волосы. – Пожалуйста, не уходи, – пронзительная мольба раздирает сердце.

– Не уйду, – обещаю я, чувствуя, как дрожат ее ресницы, порхая по моей коже невесомыми прикосновениями.

– Я просила его остаться со мной. Умоляла Аллаха, чтобы он не лишал нас… – Алиса надрывно всхлипывает, а я неотрывно смотрю расплывающимся взглядом в белую стену, хотя отчаянно хочется зажмуриться, как в детстве, когда было по-настоящему страшно. – Я так хотела сохранить его. Почему? Почему с нами?

– Шшш, не надо, – провожу пальцем по сухим горячим губам. – Мы не первые, кто переживает потерю. Ты поправишься. Мы справимся. Со временем будет легче.

– Я не хочу переживать. Мне не будет легче. Я дышать не могу, – ее голос сипит, срывается, отражая все оттенки внутренних терзаний.

– Я буду дышать за двоих. Помнишь? – мягко спрашиваю я. Алиса судорожно вздыхает, неопределенно качнув головой.

– Я помню, как кричала, что не хочу его, а он уже был во мне, – она горько плачет, зеркаля на себя мои недавние мысли. – И эти проклятые таблетки…

– Ты не знала, Алиса, – говорю твердым тоном, положив ладонь на мокрую от слез щеку. – Обвиняй меня. Только меня, tatlim.

– Не могу, Ран, – она горько всхлипывает. – Мне так страшно и холодно, – я обнимаю ее крепче, и она доверчиво прячется в моих объятиях. – У меня все болит внутри. Так сильно.

– Я знаю, Алиса, – отзываюсь хриплым шепотом, прикрывая веки.

– Нет… Не Алиса, – она непроизвольно царапает ногтями кожу на моем затылке. – Tatlim, – поправляет меня с пронзительным отчаянием. – Твоя.

– Конечно, моя. Моя tatlim, – ласково повторяю я.

Она застывает, прерывисто дышит мне в шею. Я слышу, как оглушительно колотится ее сердце, заставляя аппараты выдавать тревожные сигналы.

– Что такое? – осторожно спрашиваю я. Она молчит, вздрагивая, как от озноба. – Скажи мне, tatlim? – настаиваю, растирая ладонями напряженные плечи. Проходит целая вечность наших совместных мучений, прежде чем Алисия решается заговорить:

– Где ты был, Амиран? Я тебе миллион раз звонила.

– Ты же знаешь, как это бывает. Экстреннее собрание в закрытом режиме строгой секретности. Любой вид связи недоступен. Я просил тебя ждать меня.

– Я ждала, Амиран. Каждую минуту, – импульсивно отзывается моя раненая тигрица. – Места себе не находила. Но два дня, Ран?

– Такое случается, Лиса. Не я придумываю правила безопасности, но они необходимы.

– Мы так срочно вылетели, я испугалась, Ран. За тебя испугалась.

– За меня не нужно бояться, Алиса, – уверенно шепчу, целуя ее в висок, не подозревая, что однажды это утверждение сработает против нас.