Мадонна Фьора, или Медальон кардинала делла Ровере (СИ) - Кальк Салма - Страница 45

Пьетро и Джироламо услышали приговор, но каждый переживал потерю по-своему. Джироламо ушел в монастырь, где и прожил долгую жизнь, храня память о своей великой любви, а мраморную деву подарил в церковь. И так прекрасна была дева, так велика была любовь, что вдохновила на создание этого шедевра, что возле нее уходили все печали и сомнения. Прихожане часто молились возле Мадонны Фьоры — так ее называли — и слух о ней дошел до Рима. Не раз мирной общине предлагали купить у них Мадонну Фьору, но флорентийцы были стойки — нет, Мадонна Фьора останется у нас. И тогда ее просто похитили. Ходили слухи, что похитили ее для одного из кардиналов, который был сколь алчен, столь и неразборчив в средствах, и поставили в его домовой церкви.

Пьетро же ожесточился на весь мир, а на женщин в особенности. Он проклинал Фьору, и, глядя в медальон, призывал проклятия на голову всякого, кто владеет ею. И такова была сила его темной страсти, что проклятие достигло цели. Сначала был убит муж Фьоры, а потом умерла от оспы она сама. Вскоре после смерти Фьоры Пьетро повесился.

Медальон достался по наследству его брату, и что же? Больше всех других ценностей берег он эту безделушку, день и ночь любовался на прекрасный образ в медальоне, но вскоре стали замечать за ним странное. Тихий и скромный молодой человек повадился то нападать ночью на почтенных граждан и грабить их, то бесчестить девиц из знатных фамилий. Отец спасал его от наказания, сколько мог, но однажды оказался бессилен и он. Молодой человек был повешен за все свои преступления. А безутешный отец продал медальон, потому что именно в нем видел причину всех бедствий своей семьи.

Медальон переходил из рук в руки, пока не попал к кардиналу делла Ровере. Тот был жаден и ненасытен, копил богатства неправедными путями и был за это наказан высшими силами. Но медальон остался в церковной среде и свел с ума многих, прежде чем кардиналу Эрколе Гонзага не было явлено во сне вещее видение, что пока не совместятся медальон и статуя, не видать владельцу медальона покоя. Поэтому кардинал отыскал статую и повесил медальон ей на шею, а потом скрыл статую от людей.

Ещё несколько раз случалось так, что медальон снимали с шеи статуи, и всегда он вносил в сердца и умы смуту, беспокойство печаль и сомнения. И поэтому медальон всегда должен оставаться на шее мраморной девы, ибо любовь созидающая сильнее любви разрушительной, так было раньше и так будет всегда.

* 52 *

— Милые дамы, отчего приуныли? Я расстроил вас этой старой историей? — граф Барберини все-таки взялся за бутылку и принялся разливать вино. — Полина, свет очей моих, вино из твоих погребов всегда самое лучшее в городе!

— Ты опять схватился за бутылку! Сколько раз я запрещала тебе делать это в моем доме? — вопросила Полина.

— Полина, сокровище мое, ты до сих пор не доверяешь старому другу?

— Кем бы я была, если бы доверяла, — усмехнулась Полина.

— Дорогая, в твоем доме курить по-прежнему нельзя? — страдальчески спросил граф.

— И не думай даже, — улыбнулась хозяйка.

Элоиза молчала и тоже улыбалась — слегка, совсем чуть-чуть.

— Милые дамы, я предлагаю выпить за любовь. Какую старую историю не копни — и там непременно любовь окажется самой главной движущей силой. Как сказано в великой книге — любовь, что движет солнце и светила. Вы знали такую любовь, милые дамы? Не прячься за бокалом, Полина, я знаю, что ты можешь ответить мне на этот вопрос, не стоит, мы это уже проходили. Если бы твоя любовь к этому, извини меня, безродному проходимцу не была именно такой, то вся наша жизнь сложилась бы иначе! Не кривись, моя незаходящая звезда, то, что ты его любишь, не добавляет ему достоинств в моих глазах, скорее наоборот. Элоиза, вы присоединитесь к нашему тосту? Вы знали любовь? Она опаляла вас, воодушевляла, заставляла совершать безумства и страдать? За любовь, милые дамы. Пусть всегда любят вас, пусть ваши сердца никогда не остаются равнодушными, пусть будет любовь разделенной и взаимной всегда. За любовь! — он легко поднялся на ноги и выпил всё вино до капли.

Дамы тоже выпили, Полина — вина, с ироничной усмешкой, Элоиза — кофе, с вежливым вниманием. Но на самом деле она подумала, что не будь у нее в голове другого мужчины, этот бы ее уже как минимум заинтересовал.

— Ты как всегда, многословен и излишне пафосен, — заметила Полина.

— Полина, сокровище моё, ты это уже мне не раз говорила. Что поделать, я такой и есть, меня уже не переделаешь. Элоиза, скажите, а вы верите в любовь?

— В любовь? — переспросила Элоиза, подняв по обыкновению бровь.

— Да, Элоиза, в любовь. Вы любили?

— Я полагаю, нам следует уговориться о терминах. Что вы понимаете под этим словом?

— А разве могут быть варианты? — удивился Барберини.

— Множество, — с готовностью ответила Элоиза. — Вы можете говорить о томлении ума, желаниях плоти, о вспышке страсти, когда, прощу прощения, переспали и разбежались, о нежности и заботе, о безумии, когда все мысли заняты тем единственным человеком, о необычайной связи, когда травмирован он, а болит у тебя, да и просто приятном времяпровождении в постели, когда ни голова, ни сердце в процессе не участвуют, — усмехнулась она.

— И вы попробовали всё из того, о чем говорите? — сверкнул он глазами.

— Нет, не всё, — ответила она.

— Но не готовы уточнять, где — да, а где — нет?

— Вот именно, — легко улыбнулась она.

Пусть думает, что хочет. Скорее всего, сделает ошибку.

— А мне кажется, вы заблуждаетесь, о прекрасный философ. Всё это суть одно.

— Мне кажется, что наоборот, заблуждаетесь вы. Если вы стоите рядом с человеком, и не помните, как дышать, это не значит, что вам непременно понравится с ним спать. Опять же, техничный секс с морем удовольствия для обоих может не подразумевать никакой любви, но найдутся люди, которые назовут любовью и одно, и второе…

— Но бывает ведь, что в одном человеке счастливо сочетается всё это? У вас и дыхание перехватывает, и от прикосновений мурашки по коже бегут, и голос вам кажется самой сладкой музыкой, и от поцелуев голова кружится… вам ведь знакомо, не правда ли?

Еще как. Настолько реально, что этот человек очень живо представился. Пришлось глубоко вдохнуть, чтобы прогнать наваждение.

— А если и так?

— То вот об этом я вас и спросил. И получил ответ, спасибо.

— Смотрите, не ошибитесь, — она снова улыбнулась, с точно рассчитанной легкостью.

— Сердце и опыт не дадут ошибиться, — возразил он. — Укажут верный путь и выведут на свет из самой запутанной ситуации. И посоветуют, что и как сказать миру.

— А миру ничего не следует говорить, — припечатала Элоиза.

— Как же! А удовольствие поделиться своим счастьем?

— Зачем? «Нет, только тайная любовь бодрит и будоражит кровь, когда мы втихомолку друг с друга не отводим глаз, а тот, кто любит напоказ, в любви не знает толку», — она насмешливо смотрела на него, крутила полупрозрачную кофейную чашечку в тонких пальцах с темно-алыми ногтями, камни в кольцах сияли в электрическом свете.

— На цитату, дорогая Элоиза, следует отвечать другой цитатой. «Люблю, но реже говорю об этом, люблю, но не для многих глаз…»

— Гм. «Лишь о любви все мысли говорят, и столь они во мне разнообразны, что, вот, одни отвергли все соблазны, другие пламенем ее горят»?

— «Кто под звездой счастливою рожден — гордится славой, титулом и властью, а я судьбой скромнее награжден, и для меня любовь — источник счастья»…

— Именно. И вообще — «не помяну любви добром, я не нашел ее ни в ком…»

Дальше примерно полтора часа заняло припоминание цитат на известную тему. Полина сначала пыталась вставить хоть полслова, потом прекратила бесплодные попытки, села удобно, подперла голову ладонью и слушала. И граф, и Элоиза знали по теме много, оба обладали известной долей артистизма и были очень не прочь похвастаться тем, что могут извлечь из головы. В какой-то момент тексты по-итальянски и переводы на итальянский иссякли, и в ход пошла тяжелая артиллерия — любовная лирика на языках оригинала. Последнее слово в дуэли осталось за Элоизой — когда-то в далёкой юности с подачи Линни она выучила некий стих по-русски, даже не стих, а отрывок из романтической поэмы, признание в любви, которое демоническая сущность адресовала земной женщине. И этот удар граф уже не парировал — или не смог придумать ничего сопоставимого, или не захотел. Или решил из каких-то своих соображений оставить последнее слово за ней.