Оправдание Острова - Водолазкин Евгений Германович - Страница 9

Многое мне в Агафоне созвучно. Изредка я угадываю кое-что из будущего, но об этом не говорю. Не потому, что скрываю, – просто не могу выразить. Ни в коем случае себя с Агафоном не сравниваю: он предвидел, а я предчувствую. Это не поддается слову.

В лето седьмое царствования светлейшего князя Михаила жена его, княгиня Зоя, майскими днями почувствовала себя непраздной. Тогда же, в месяце мае, от князя Андроника понесла княгиня Евпраксия.

В августе месяце седьмого лета княжения Михаила Остров охватило моровое поветрие. Началось оно на Большой земле, а на Остров перенеслось корабельными крысами.

И тогда спросили Агафона князь Михаил и князь Андроник:

Зачем, спрашивается, были зачаты наши дети, если им суждено погибнуть от мора?

Во всём, что касается зачатия, вопросы к третьему лицу не вполне оправданны, ибо оное осуществляется двоими, ответил Агафон. Одно лишь скажу: дети спасутся.

В течение недели мор охватил весь Остров, и не было от него спасения нигде. Некоторые уходили в Лес, надеясь, что страшная болезнь там их не настигнет, а иные строили шалаши на пустынном берегу. Но жизненные надобности заставляли их хоть изредка посещать свои дома, и обратно они приходили, уже неся в себе частицы смертоносной язвы, которые становились явными по возвращении.

Пораженный мором прежде всего чувствовал как бы удар рогатиной под лопатку или в грудь против сердца, и разболевался, и начинал харкать кровью. Потом словно бы жгло его огнем, а дальше начинала бить дрожь. И набухали железы в разных местах, у кого на шее, у кого на бедре, а у иных под мышкой или под скулой, а еще под лопаткой или в паху.

В первый месяц мора умер иерей Иоанн, мужественно исповедовавший умирающих, а затем их же и отпевавший. Служа панихиду, он начал медленно оседать, его схватили под руки и повели к скамье, и даже когда его несли к дому, он не прервал отпевания, и вскоре преставился с молитвой на устах.

Умер золотых дел мастер Евлогий, чьи украшения носила островная знать. Его руками были выкованы подсвечники в храме Преображения и позолочены купола, которые в ясную погоду будто горят огнем на радость благочестивым и на устрашение неверным.

Умер глава налоговых сборщиков Евмений – человек неподкупный и трудившийся с великим тщанием, отчего к нему относились с почтением, но, по правде говоря, не любили.

Вслед за ним ушел начальник городской стражи Виссарион, чей тяжелый кулак был знако́м многим горожанам. И такова была сила его привычки, что даже при отпевании грозная десница Виссариона приняла внезапно вид кулака. Многие бы, мыслю, вздохнули при его кончине с облегчением, если бы не смотрели в лицо той, что страшнее всякой стражи.

Умерло и превеликое множество иных, имена же их Бог весть.

И живые не успевали погребать мертвых, и не хватало здоровых, чтобы смотреть за больными, так что за десятью больными ухаживал один здоровый. Многие дома стояли уже пустыми или же оставалось в них по одному человеку, иногда – ребенку.

Был в те дни главой Города, иначе сказать эпархом, человек по имени Амвросий. Ежедневно он обходил квартал за кварталом, чтобы понять, где труднее всего, и направить туда помощь. Из вверенных ему денег не присвоил он себе ни динария, что на Острове не было делом обычным, но, прибавляя еще и свои средства, всё отдавал на борьбу с мором.

Амвросий этот самолично проверял пустые дома, чтобы быть уверенным, что там никто не забыт, и не боялся прикасаться к больным телам, желая определить, есть в них жизнь или уже нет. Жители почитали Амвросия праведником, каковые нечасто встречаются среди эпархов. В том, что мертвых, пусть не сразу, но хоронили, а живым оказывалась помощь, велика была его заслуга. Твердое исполнение им своего долга спасло тогда многих, хоть многих, конечно, и не спасло.

И свирепствовал мор три месяца, и никто тогда умерших не считал, но всем было ясно, что счет идет на десятки тысяч.

В конце сентября, приняв схиму, мир сей покинул князь Михаил.

В начале же октября, также в ангельском образе, преставился князь Андроник.

И остался Остров опустошенным и обезглавленным.

К этим смертям, однако, добавилась еще одна. В середине октября, когда моровое поветрие уже начало стихать, преставился Агафон Впередсмотрящий. Судя по тому, что последние месяцы жизни Агафон как никогда прежде усердствовал в молитве и посте, о скорой своей смерти он знал. И ничего никому не сказал. И пречестное тело его было погребено в монастырском Храме Преображения.

Смерть его вызвала на Острове великую скорбь, ибо Агафон был человеком праведным. Печалились островитяне и потому, что ушел единственный человек, знавший будущее. И хотя он был не в силах ничего предотвратить, от самой мысли о том, что кому-то будущее известно, всем становилось немного легче.

Помня о соглашении между почившими в Бозе князьями, а паче о предсказании Агафона Впередсмотрящего династиям Романидов и Ираклидов, ведущих род от сыновей Августа, решили отложить вопрос о власти до рождения княжеских детей и достижения ими годовалого возраста. Когда будет понятно, что новорожденные закрепились на свете сем, надлежало назначить регента.

Чтобы в трудное время Остров не постигла еще и язва безвластия, островной народ во главе с обеими династиями обратился к епископу Феофану с молением принять до этого времени правление на себя. Услышав обращенные к нему слова, Феофан заперся в своей келье и коленопреклоненно молился всю ночь. С первыми лучами солнца он вышел к ожидавшим его людям и сказал:

Если Богу угодно, пусть будет так.

Вряд ли найдется перо, достойное описать княжение благочестивого Юстина, князя-регента, после долгих просьб согласившегося занять место опекуна при малолетнем Парфении, сыне преждевременно ушедшего брата своего Михаила. Если даже найдется такое перо, то трудно – ох, как трудно – будет ему вывести казенные слова опекун или, чего доброго, регент, в то время как благочестивый князь Юстин с первого же дня стал для отрока Парфения вторым отцом.

Заскрипит это перо несмазанной осью, заелозит по бумаге, споткнется почуявшим волка конем и предпочтет казенщине теплое слово отец. Первый ли, второй ли – кто озаботится таковым счетом и кто вообще сочтет это заботой? Главное, что – отец. Именно это слово первым слетело с уст сироты, когда дитя в положенное время начало говорить.

Вторым словом было мать, обращенное к благоверной княгине Гликерии, жене князя Юстина. Имея за плечами полную тревог юность – бедную, но честную; непростую, но прекрасную, – княгиня стала для ребенка примером немеркнущего. Мерцанием беспримерного, мерой и пределом.

Ксения

О выборе. Эта глава написана человеком, который одновременно сделал два взаимоисключающих выбора. Речь о Прокопии Гугнивом, описавшем царствование князя-регента Юстина. Описание отличает особый стиль повествования, который кто-то удачно назвал приподнятым. Он так непохож на стиль прочих хронистов.

Много лет назад была найдена удивительная – можно сказать, сенсационная – рукопись. Она озаглавлена Истинная история князя Юстина, написанная Прокопием Гугнивым. В Прокопиевой келье ее заметили в трещине дымохода.

С тех пор как монастырь начал отапливаться одной большой печью в подвале (это произошло еще до Прокопия), келейная печь уже не топилась, и хронист, по всей видимости, решил ее использовать как тайник. Замечу, что реставрация Спасо-Островного монастыря время от времени возобновляется – одному Богу известно, каких находок нам еще ждать…

Хранение рукописи в тайнике не было пустой прихотью автора: она содержит сведения, мягко говоря, противоположные тому, о чем он сам говорил в хронике. Судя по найденному документу, Прокопий собирался его обнародовать. В тайнике же он остался, вероятно, вследствие внезапной смерти автора.