Оправдание Острова - Водолазкин Евгений Германович - Страница 3

И была разделена земля между Симом, Хамом и Иафетом, сыновьями Ноя. Мы же, следует полагать, относимся к племени Иафета, и Остров наш принадлежит к части Иафетовой.

От Ноя до Авраама лет 3324. Когда же Господь обратил взор Свой на Содом и Гоморру, Авраам спросил:

Если найдутся в месте сем пятьдесят праведников, неужели погубишь их?

Господь сказал:

Если найду там пятьдесят праведников, то пощажу место сие.

Авраам же сказал в ответ:

Вот, я решился говорить Владыке, я, прах и пепел. Может быть, до пятидесяти недостанет пяти, истребишь ли город?

Господь сказал:

Нет, не истреблю, если найду там сорок пять.

И говорил Авраам далее, и спрашивал о сорока, и о тридцати, и о двадцати, и о десяти. И обещал ему Господь сохранить место сие даже ради десяти праведников, но, не обретя там и десяти, пролил дождем на Содом и Гоморру и всю окрестность сию серу и огонь с неба.

Много и иных событий описывают исторические книги, я же упомянул лишь начальные.

В тридцать девятое лето правления своего князь Феодор преставился. По смерти Феодора правил сын его Константин.

В лето третье светлейшего князя Константина марта месяца в седьмой день, когда сгустилась над Городом ночь, на улицах стали раздаваться грохот и стоны. Те же, кто выходил из домов, чтобы понять природу этих звуков, были поражены огненными стрелами. Стрелы продолжили сыпаться и днем: их посылали небесные всадники, которые оставались невидимы, а были видны лишь раскаленные копыта их коней.

И поскольку всем стало ясно, что всадники сеют смерть, жители Города не покидали домов, и всё прекратилось вечером того же дня. Никто тогда не мог объяснить ни причину произошедшего, ни его смысл, кроме кузнеца Агапита, который сказал:

По виду явленных подков заключаю, что видение сие не что иное не знаменует, как только войну, ибо такими подковы бывают лишь перед войной.

В лето пятнадцатое Константиново князь Евфимий, чьи предки некогда правили южной частью Острова, обнародовал свое истинное родословие. Истинность его заключалась в том, что род Евфимия происходил будто бы от императора Августа, о чем прежнее родословие, передававшееся устным путем, умалчивало.

Истинное родословие описывало то, как в одном из морских переходов флотилию Августа бурей прибило к Острову, и была эта буря столь жестока и продолжительна, что три дня и три ночи Август не мог выйти в открытое море. Император был принят местной княжеской фамилией, и прислуживала ему сама княжна Мелания. И, по слову истинного этого повествования, уязвися сердце Августа красотою ея, и в первую же ночь ими был зачат предок князя Евфимия Ираклий, ставший родоначальником островной династии.

Новое родословие Евфимий нашел в дупле старого дуба, когда охотился на пятнистого оленя. Спасаясь от преследования Евфимия, олень побежал через поле, на котором стояло одинокое дерево с тайником. Бег оленя был так скор, что Евфимиевы стрелы до него не долетали, но у дуба животное внезапно остановилось как вкопанное и сказало князю на нашем языке:

Здесь обретешь истинное родословие свое.

Евфимий показывал дуб, оленя, но, главное, свиток с родословием, и трудно было усомниться в письменном слове.

Правящий князь Константин, однако же, усомнился. В лето двадцатое своего княжения он задал Евфимию вопрос, отчего пятнистый олень больше не говорил на нашем языке и вообще ни на каком не говорил, а кожа хартии необыкновенно свежа. Он также увидел некое сходство описываемого в хартии с описаниями греческих хроник, ставших с недавнего времени доступными на Острове. Объяснения Евфимия Константин счел невнятными, и тот был заточен в монастырь.

В лето двадцать шестое Константиново была обретена хартия, содержащая новое родословие Константина. Нашли ее в дупле того же дуба. Отличие второго обретения состояло в том, что оленя на сей раз не было. Некий человек, узнав о находке Евфимия, отправился к дубу, чтобы посмотреть, нет ли в дупле еще какого-нибудь свитка. К великому своему удивлению, таковой он нашел и поспешил передать его Константину.

В новом родословии Константина также упоминалось о прибытии на Остров Августа, но говорилось уже о второй ночи императора в княжеском доме. Ее он провел с княжной Иларией, и плодом их всепоглощающей любви стал князь Роман, предок князя Константина.

Насельники монастыря впоследствии рассказывали, что весть о Константиновом родословии Евфимий встретил с тяжкими очами и будто бы даже объявил, что обшарил дупло со всем тщанием, но больше в нем ничего не было. Возражений его, однако же, никто за пределами монастыря не услышал, ибо по прошествии двух дней князь Евфимий скоропостижно скончался.

Парфений

Дальнейшее молчание оленя Евфимий оправдывал тем, что главное в своей жизни животное уже сказало. Что, собственно, оно могло добавить к уже произнесенному? Относительно свежести хартии князь резонно возражал, что сравнить найденный им документ не с чем, потому что других древних свитков на Острове нет.

Когда в результате счастливой находки выяснилось, что Константин ведет свой род также от Августа, некоторым показалось, что два документа вошли в противоречие. На самом же деле родословие Константина предполагало компромисс: говоря о зачатии Константинова предка Августом во вторую ночь, оно не исключало того, что в первую ночь расторопный император успел зачать предка Евфимия.

Сын и наследник Евфимия Прокл на компромисс, однако, не пошел и делиться родством не стал.

В Константиново лето двадцать восьмое падали с небес камни и пепел цвета крови. Видение всех устрашило, так как не предвещало ничего хорошего. На ощупь камни были горячи, а иные до того раскалены, что в Городе от них загорались дома.

Через год после этого с небес стали падать небольшие серебряные слитки. И хотя были они холодны, подбирать их боялись, ведь никто не знал, какой силой они сброшены. Несколько отчаянных людей стали их собирать, и все смотрели на них со страхом. Ничего, однако, с ними не случилось, кроме того, что они разбогатели. И многие им тогда позавидовали, иеромонах же Авксентий сказал на девяносто шестом году жизни своей:

Мы еще посмотрим, чем всё это кончится.

И все успокоились.

В лето тридцать девятое Константина князь Прокл, старший сын Евфимия, пришел во дворец Константина. Там он объявил, что их род имеет преимущество перед родом Константина, ибо Ираклий, его предок, был зачат Августом на день раньше Романа, предка князя Константина. И очи Константина, по словам окружавших его, также были тяжкими, и в них отразилось желание отправить Прокла в монастырь.

Прокл же молча показал на окна, и всем стал явен доносившийся с площади гул, как бы от перекатывающихся морских волн. Это были, однако, не волны, а людская толпа, пришедшая с князем Проклом ко Дворцу. Она гудела и бурлила, и все подошли к окнам и безмолвно смотрели на нее.

И тогда князь Константин улыбнулся, и взял Прокла за руку, и усадил на высокий стул. Сам же продолжал стоять у него, сидящего, за спиной.

Сказал:

Брат мой, не ночь зачатия существенна, но день рождения. Илария же родила раньше Мелании на две недели, и ты это знаешь.

Прокл этого хотя и не знал, возразить ничего не мог. Он хотел было встать, но князь Константин опустил ему на плечи свои ладони и возбранил это сделать.

Сказал:

Я называю тебя братом, ибо мы восходим к одному предку, августейшему императору Рима. Вижу, что не хватает тебе почета, которого ты достоин по праву рождения твоего. Отныне назначаю тебя наперсником моим, и будешь ты ежедневно делить со мною трапезу.

Такова была сила в ладонях его и речах, что князь Прокл не смог ни встать, ни отказаться. И с тех пор делил с Константином трапезу все дни, хотя дней этих было немного, а именно три. На третий день князь Прокл почувствовал после обеда дурноту и к вечеру преставился.