Легенда о Монтрозе - Скотт Вальтер - Страница 10

— Нам бы хотелось, чтобы вы прочли его, — сказал кто-то из Камбелев. — Неужели стоит рисковать честью сэра Арденвура из-за такого дюжинного человека?

— Между тем одна мертвая муха может испортить весь целебный запас, — заметил один из духовных.

— Принимая во внимание, — заговорил опять Дольгетти, — ту пользу, которая может проистечь из ваших слов, сэр, я прощаю вам ваше неприличное сравнение меня с мухой, равно как и джентльмену в красной шапке его неуместное обозвание меня «дюжинным». Относительно же того, что сэр Камбель вызвался быть моим поручителем, вы узнаете завтра, когда он приедет.

— Если действительно сэр Дункан будет здесь завтра, — сказал один из дворян, — то право жаль заводить дело с этим беднягой.

Все обступили маркиза и видно было, что патриархальное влияние предводителей кланов было еще весьма сильно. Маркиз счел необходимым уступить заявлениям дворян и отдал приказание отвести пленника в безопасное место.

— Пленника! — вскричал ротмистр, и с такой энергией начал отбиваться от хватавших его горцев, что маркиз побледнел и взялся за рукоять сабли.

^{Дольгетти начал отбиваться от хватавших его горцев.}

Сила взяла свое, и горцы обезоружили Дольгетти, связали ему назад руки и повели по мрачным переходам к небольшой калитке, окованной железом. За этой калиткой была другая, которую отворил безобразный горец с длинной седой бородой. Глазам ротмистра представилась крутая и узкая лестница вниз. Развязав ему руки, стража толкнула его вниз и оставила на произвол судьбы.

Ротмистр очутился в совершенной темноте и стал осторожно спускаться, но, не смотря на всю осторожность, он оступился и полетел вниз на груду чего-то мягкого, шевелящегося и издававшего какие-то звуки. Дольгетти тотчас же спросил: человек, что ли?

— Месяц тому назад был человеком, — отвечал ему грубый, сиплый голос.

— А теперь кто же? — продолжал Дольгетти. — Ну, можно ли лежать на ступеньке лестницы?

— А теперь пень с обрубленными ветвями, — отвечал тот же голос. — И пень этот скоро будет брошен в печь. А вы — солдат? Я слышал, как забряцало ваше вооружение, а теперь и вижу вас. Если вы пробудете здесь в темноте так же долго, как я, то и ваши глаза привыкнут к мраку.

— Нет, я предпочту в таком случае виселицу, солдатскую молитву и скачок с лестницы! Но какова у вас здесь пища, почтенный товарищ?

— Хлеб да вода, по одному разу в день, — отвечал голос.

— А нельзя ли мне попробовать вашего хлеба? — сказал Дольгетти.

— Кусок хлеба и вода стоят направо. Попробуйте. Я почти ничего не ем.

Дольгетти, не дожидаясь дальнейшего приглашения, нашел хлеб и тотчас же начал его грызть. Доев все до последней крошки и запив водой, ротмистр завернулся в плащ и уселся в угол, чтобы иметь возможность, как в кресле, облокотиться о ту и о другую сторону, и затем начал предлагать вопросы товарищу своего плена.

— Дорогой друг, — сказал он, — так как судьба свела нас и мы стали товарищами, то нам не мешает покороче познакомиться друг с другом. Я — Дугальд Дольгетти из Друмтвакена, уполномоченный посланник могущественного графа Монтроза. Ну, теперь за вами очередь. Кто вы такой?

— Я Ренольд Мак-Иг, или Ренольд, сын тумана.

— Сын тумана? — повторил Дольгетти. Но, Ренольд, какими судьбами попали вы сюда? Или, говоря иначе, какая нелегкая занесла вас сюда?

— Занесли меня сюда несчастие и преступление, — отвечал Ренольд. — Не знаете ли вы рыцаря Арденвура?

— Знаю, — отвечал Дольгетти.

— А не знаете-ли вы, где он теперь?

— Сегодня он справляет у себя дома печальную церемонию, а завтра будет здесь в Инверраре. Если же он не исполнит этого, данного им обещания, то на дальнейшей его жизни будет лежать печать бесчестия.

— Передайте ему при личном свидании, что его самый злейший враг и в то же время самый горячий доброжелатель умоляет его о посредничестве, — сказал Ренольд.

— Прошу вас избавить меня от такого сомнительного поручения, — отвечал Дольгетти. — Такими загадками нельзя говорить с сэром Дунканом.

— Трусливый саксонец! — вскричал пленник. — Ну, так скажите же ему, что я тот самый ворон, который пятнадцать лет тому назад опустился на башню его замка и оставил там неизгладимый след!.. Я тот волк, который истребил его потомство. Я глава того отряда, который пятнадцать лет тому назад напал на его замок и погубил четверых его детей.

— Ну, дорогой друг, — возразил Дольгетти, — если только в этом заключаются ваши права на покровительство сэра Дункана, то я отказываюсь принять ваше поручение. Даже животные крайне свирепы к убийцам своих детенышей, а не только человек. Скажите мне, пожалуйста, с которой стороны вы осаждали замок, считающийся неприступным?

— Мы взобрались на него по веревочной лестнице, — отвечал Ренольд. — Нам помог один из наших земляков, который месяцев за пять поступил на службу в замок, чтобы удобнее выполнить задуманную нами месть. Совы кричали в то время, как мы висели на веревках над морем, разбивавшимся о скалы, но никто из нас не потерял присутствия духа. На другой день солнце осветило картину смерти и разрушения там, где накануне царствовали мир и тишина.

— Я уверен, что атака была произведена очень ловко, но скажите же мне причину, заставившую вас искать войны «teterrima causa?»

— Мак-Олей и другие предводители кланов вынудили нас начать войну, — отвечал Ренольд. — Они грозили гибелью нашим владениям.

— Я что-то об этом слыхал, — заметил Дольгетти. — Так это вы вложили кусок хлеба в рот мертвой головы? Шутка эта была, надо признаться, груба.

— Так вы слышали о нашей мести лесничему? Сэр Дункан сделал на нас нападение, — продолжал Мак-Иг. — Брат мой был убит. Голову его повесили на те самые укрепления, через которые мы потом пробрались в замок. Я дал клятву мстить, и всю жизнь не изменил ей.

— Из всего того, что вы мне говорите, я никак не могу понять, каким образом вся эта история может оправдать вас в глазах сэра Дункана? Мне кажется, что вместо заступничества, он может попросить маркиза не только казнить вас, но даже пытать. Будь я на вашем месте, Ренольд, я скрыл бы от сэра Дункана свое имя и постарался бы поскорее исчезнуть.

— Ну, так слушайте, чужеземец! — вскричал горец. — У сэра Дункана было четверо детей. Трое были заколоты нашими кинжалами, а четвертый ребенок еще жив, и разумеется за то, чтобы получить обратно этого ребенка сэр Камбель даст более чем за то, чтобы пытать мое бренное тело. Одним своим словом я могу обратить его горе в радость. Я знаю это по себе. Дитя мое — Кеннет дороже мне всего на свете, дороже тех сыновей, что сгнили уже в земле, и тех, что вывешены на добычу хищным птицам!

— Так это ваши сыновья висят там на площади? — спросил Дольгетти.

— Да, чужеземец, это мои сыновья, — дрогнувшим голосом отвечал Ренольд. — Ах как они были легки на бегу, как неутомимы в трудах! Если бы сыновья Диармиды не напали на них врасплох, они были бы живы до сих пор. Пережить их я хочу только для того, чтобы воспитать Кеннета в чувствах мести. Я хочу, чтобы молодой орел выучился у старого, как мстить врагам! И только для этого-то за жизнь свою и свободу я продам рыцарю Арденвуру тайну…

— Цели вашей вы достигнете гораздо скорее, — послышался чей-то третий голос, — если тайну вашу вверите мне.

Суеверный горец вскочил и отступил назад, причем цепи его глухо зазвенели. Страх его заразил и ротмистра, и он заговорил какую-то галиматью на латинском языке.

— Довольно! Замолчите с вашими заклинаниями, — раздался тот же голос. — Я такой же смертный как вы, и мое присутствие может даже принести вам пользу, если вы не станете упрямиться и примете мой совет.

Незнакомец открыл потайной фонарь, и при слабом свете его Дольгетти мог заметить, что новый товарищ их, мужчина высокого роста, одетый в ливрею маркиза. Взглянув на его ноги, он не увидал раздвоенных копыт, какие бывают обыкновенно у демонов.