Хранительница его сокровищ (СИ) - Кальк Салма - Страница 15

— Что? Белила, свинец и уксус?

Лизавете приходилось что-то читать о косметике времён Елизаветы Тюдор, когда как раз любили бледную кожу, алые губы и яркие глаза. И о том, какими жертвами всё это достигалось. Но одно дело читать, а другое — видеть своими глазами!

— Это мне сказал один здешний послушник, Гвидо, точнее, он сначала был послушником, а потом оказалось, что он маг. И его отдали учиться к алхимику из ордена Луча, господину Кастелло, на год, а недавно он вернулся. И рассказывал, чем ему там приходилось заниматься. А у того алхимика целый дом подмастерьев, потому что заказов много, а он один. И дамские белила и румяна — это ещё не самое сложное, так сказал Гвидо. Но он всегда работал в перчатках, и говорил, что не понимает тех дурочек, которые всё это на себя намазывают. Но такие притирания намного дешевле, чем у той же госпожи Клары, поэтому их многие покупают.

— То есть, мне повезло? — хмыкнула Лизавета.

— Конечно! Господин Астальдо сказал — для вас найти всё самое лучшее.

— И теперь, когда я смотрю людям в глаза, да ещё и накрашенная, то что они думают?

— Что вы очень красивая, вот что они думают! Просто вы выглядите совсем не так, как обычная накрашенная дама. У вас лицо как у человека, а не как у дамы с картины, и не как у посмертной маски. У вас как-то так получилось, что вы как будто и не накрашены вовсе, а глаза яркие. Ярче, чем обычно. А одеть вас по-придворному — так и вовсе!

— Что ты такое говоришь, с чего вдруг красивая? Я старая и толстая.

— Это вы толстых не видели, — замахала руками Аттилия. — По вам видно, что вы жили в хороших условиях и не голодали. У вас очень ухоженная кожа, и волосы тоже.

Ничего себе заявочки! Лизавета в теории знала, что каноны красоты в разное время очень отличались, но столкнуться на практике… Ладно, это мнение девочки. Возможно, мужчины думают иначе.

— А сколько лет твоей матушке? — вдруг догадалась спросить она.

— Тридцать шесть, — без запинки ответила Аттилия.

А по виду — не меньше, чем пятьдесят восемь. Но… Лизавета вспомнила ещё об одном аспекте.

— А сколько у неё всего было детей?

— Всего — тринадцать. Нас осталось восемь, два братика и три сестрёнки не выжили. И с одной стороны, столько детей — это хорошо, потому что помощь родителям. А с другой — всех же надо кормить, сёстрам приданое выделять, но его, правда, всё равно нет, а братьям — помогать обустраиваться. Я думала, Паоло с лодкой-то женится точно, а он, бестолочь, проиграл её в кости. Так что мне очень повезло, что я маг и что я здесь.

— А во сколько лет твоя матушка вышла замуж?

— В пятнадцать. А отцу было уже больше двадцати, он копил на лодку, и накопил, а дом он купил уже после смерти деда, тот немного денег оставил. Это мне было лет пять, а братьям — и того больше. Скажите, а что было нужно от вас его преосвященству?

— Он хотел знать, какой я веры. А я — никакой.

— И вы ему сказали? — удивилась девочка.

— Именно. Он долго не мог поверить, а потом велел прийти завтра на полуденную службу. Это в шесть часов, так?

— Точно, — кивнула Аттилия. — Я провожу вас, не беспокойтесь. Вы должны туда успеть после встречи с госпожой Агнессой.

- Значит, буду успевать. Скажи, ты знаешь, куда мы положили баночки от госпожи Клары?

— Конечно, — девочка с готовностью вскочила и открыла одну из дверец комодика.

Там стояли банки с пробниками и шкатулка с декоративкой.

— Замечательно. Сейчас мы пробуем покрасить мне голову, а потом я иду мыться, нет, мы идём мыться, а потом — намажусь, почитаю немного, и спать.

Косметика госпожи Клары замечательно снялась её же лосьоном. Аттилия очень боялась подступаться к краске, но тут у Лизаветы был немалый опыт — она красила волосы лет с двадцати, сначала просто в разные цвета, посмотреть, что будет, а потом уже нужда заставила. Краска была приятной кремовой структуры, легко нанеслась кистью, а по истечении времени — легко отмылась.

И после уже знакомой процедуры нагревания воды и мытья Лизавета намазала кремом лицо, стопы и руки, почитала немного книгу и уснула.

А утром был тот самый подъём. Быстрое умывание, завтрак на скорую руку, одеться и пойти к Крыске Агнессе.

Её кабинет находился на первом этаже, недалеко от кабинета Лиса-Астальдо. Она уже была там, что-то отмеряла из большой бутыли в склянку.

— Доброе утро, госпожа Агнесса, — кивнула Лизавета.

— Доброе утро, — буркнула та. — Раздевайтесь, сорочку тоже снять, и ложитесь, — и кивнула на деревянную лавку, застеленную простынёй.

Лизавета разделась — до трусов и лифчика. Подошла и села на лавку.

— Я непонятно сказала, что следует раздеться? — Крыска повернулась и нахмурилась. — Эти вещи вам никак не помогут, а мне только помешают.

Лизавета молча сделала, что просили. Потом до неё дошло — Крыска понятия не имела о том, что человек может носить что-то под сорочкой. Ничего, пусть привыкает.

А дальше Крыска подошла, коснулась её лба холодными пальцами, и более Лизавета не помнила ничего.

Проснулась она от Крыскиного раздраженного голоса:

— Просыпайтесь! Да просыпайтесь уже! Я не сделала с вами ничего такого, чтобы вы не могли прийти в себя, встать и уйти отсюда!

Лизавета честно попыталась встать, но у неё закружилась голова.

— Извините, — тихо сказала она и легла обратно.

Крыска подошла, потрогала лоб, уши, правую кисть. Что-то потёрла в районе висков, потом взяла обе руки и надавила, да так, что Лизавета даже пискнула.

Но голова перестала кружиться, и стало можно сесть, а потом встать. Одеться, сказать «угу» на слова о том, что завтра ей надлежит явиться в то же самое время, и выйти наружу.

Тело разбила слабость, голова снова закружилась, нестерпимо хотелось пить. И спать. И на воздух. Было похоже на упавшее давление, наверное, нужно выпить кофе.

Аттилия скатилась по лестнице со второго этажа.

— Ой, госпожа Элизабетта, да на вас лица нет!

— Наверное, пройдёт. Ты можешь принести мне воды? И немного кофе? Черного и сладкого? А я пока выйду на улицу.

— Ой, могу, конечно, но давайте, я вам помогу.

Аттилия взяла её под руку и вывела во двор. Ближайшая лавочка оказалась в спасительной тени, и Лизавета рухнула на неё. Девочка заверила, что она мигом, и убежала.

Во дворе происходило занятное: господин Сокол, её дражайший телохранитель, гонял пятерых парней. Они нападали на него, он легко расшвыривал их по кустам олеандров. Лизавета так увлеклась, что даже немного забыла о слабости и головокружении.

Впрочем, господин Сокол собрал учеников вокруг себя, что-то им сказал, и они радостно убежали ещё в одну дверь. А сам он подобрал с края колодца плащ и подошёл к ней.

— Госпожа Элизабетта, с вами всё в порядке?

— Не слишком, но я надеюсь, что это ненадолго.

— Что случилось? Чем вы были заняты с утра?

— Лечебными процедурами.

— Кто вас лечит? Астальдо? Террано?

— Госпожа Крыска, — она сказала быстрее, чем подумала. — Простите, госпожа Агнесса.

Он усмехнулся.

— Похожа, похожа. И что она с вами делала? — а сам сел рядом и взял её правую руку, принялся нажимать на подушечки пальцев.

— Не знаю. Я спала.

Дверь хлопнула, оттуда вынесло Аттилию.

— Госпожа Элизабетта, вот! Ой, здравствуйте, господин Фалько, — девочка улыбнулась и благовоспитанно опустила взгляд.

В руках у неё был поднос, там стоял большой стакан воды, две чашечки кофе, сахарница и пара пирожных на тарелочке.

— Благодарю, — Лизавета взяла свободной рукой стакан и мгновенно выпила воду.

Сокол отпустил её вторую руку. Кажется, от его манипуляций был толк — головокружение прошло.

— Господин Фалько, вы ведь тоже любите арро? Возьмите, пожалуйста, — Аттилия кивнула на чашечку.

— Спасибо, дитя, — тот только кивнул.

Лизавета же взяла чашку, нюхала, потом размешала сахар — он здесь более крупный, чем дома, и коричневый. Пила маленькими глоточками, не глядя, что там вокруг. Потом взяла пирожное и сьела.