Мой чужой король (СИ) - Вознесенская Дарья - Страница 33

Верность своему королю… которая хуже предательства.

И я первая же сделала шаг назад, когда увидела, как заостряется нос и натягивается на скелет кожа на щеках у Ворона, как страшно белеют всегда темные глаза, как умирает под его ногами камень, крошась от неизвестно откуда взявшегося в трещинах льда, как теряет воздух ярл, к которому даже не прикасались…

И голос, тихий, но давящий плитами голос…

— Она — моя королева. Плоть моя, которую я признал клятвами. Ты не на нее напал — на меня. Не её пытался убить — меня. Ты не свою королеву предал, а своего короля. Я привел её под защиту этих стен и поклялся быть с ней, и я единственный, кто может принимать решение о наших жизнях… или смертях. Выше этого только боги, а ты, похоже, возомнил себя равным богам. Знаешь, что бывает с такими? Их никогда не пригласят на посмертный пир… И ты со своими подражателями его не заслужил. И будешь убит не моей рукой.

Непонятная, страшная сила отпустила уже посиневшего ярла, и Ворона тоже отпустило будто… Да только несчастно взвыли все, кто был причастен к покушениям.

Оказалось, что даже у провинившихся на Севере была возможность пировать с богами после смерти — потому как смерть эту они от меча своего короля принимали. Но Ворон отказал им и в этом. И четверо заговорщиков были казнены во внутреннем дворе замка руками мясников. Среди всех воинов, которые в презрении повернулись к ним спиной.

И оказалось… что я могу быть милосердна. И мое милосердие будет принято тем, кто не мог бы себе его позволить. Потому-то вместо пятерых голов по засыпанному снегом двору покатилось только четыре.

Ни один из убийц не признал под пытками, что их к чему-то принудила Фрид. И сама девица, резко постаревшая за те дни, что провела в клетке, не признала — несмотря на зелья и каленое железо. И я верила ей… чувствовала, что ненависть её не привела бы к таким последствиям.

— Она виновна, — сказал Ворон накануне казней.

— В том, что привыкла считать себя твоей?

— В том, что эта привычка стала одной из причин, по которой предатели решили действовать, — мужчина давил взглядом. Наедине… это воспринималось очень остро. Но я не отступала, потому что чувствовала — так будет правильно. Угодно не только богам, но и моей собственной сути. А он продолжал, — В том, что я предложил ей уехать — сразу, как появился в замке — а она не воспользовалась возможностью. В том, что надеялась на что-то.

— За это не казнят.

— У тебя слишком человеческое сердце, моя королева, — его взгляд не то что теплеет, но становится будто бы светлее.

— Я не хочу называться хозяйкой только потому, что уничтожила предыдущую. Не хочу начинать со смертей, мой король.

— А разве не с этого мы начали… наше знакомство? — вздергивает бровь, напоминая про нашу первую ночь.

— Ты имеешь в виду то, когда пришел в долины убивать её жителей? — не поддаюсь.

Хмыкнул.

— Что ты предлагаешь?

— Пусть боги решат её судьбу.

У благополучного исхода её судьбы почти не было шансов… но даже если один — на тысячи фатов вокруг — все правильней, чем рубить её голову.

Фрид уезжала, укутанная в мех, после казни. Одна, на испуганно подрагивающей лошади и с минимальной провизией. Добраться по такой погоде, когда уже и звери спрятались, и люди, до более южных поселений было почти невозможно… но тут и правда решали боги.

А я… я лишь пропела — прошептала ей вслед:

В душе твоей дурного зерна не сеяла

И ты не смей назад оборачиваться.

С Богами рассчитаешься сама.

А если задумаешь дурное — будешь взята дланью владыки боя…

И вот странно, но хоть девица была далеко, дернулась, как я сказала последнее слово. А потом сжала поводья, опустила голову и скрылась в темноте хода, соединяющего внутренний двор с внешним сквозь всю каменную стену.

Я же накинула капюшон и спрятала замёрзшие руки под меховую накидку.

— Интересная песнь…

— Полагаю, и ты таких немало знаешь, — сказала осторожно, поворачивая к нему лицо, — Разве можно разубедить меня, что ты колдун?

Всмотрелся.

А потом заявил с внезапной улыбкой:

— Знаешь кого на Севере называют колдунами, считая, что кипящая кровь у мужчин проявится лишь в одном случае?

— Кого? — удивилась.

— Тех, кто женился на колдунье.

Он нашел мою руку среди меховых отворотов и повел в замок.

Вот владык потомок

Королей убивших

Не исчислить подвигов

Эгиля в многих битвах

Мы клянемся, ворон,

Щедрый — мы не знаем

Кто б с тобой сравнился…

Только Королева…

— …и Север… — уверенный продолжал длинную речь ярл Клепп, в благодарность за мое спасение ставший гласом сегодня.

— Север… — повторило множество людей, собравшихся в зале. Моих людей.

— … и каждый его житель…

— И все мы…

— … принимают новую кюну. И корона её…

— Символ власти и величия…

— …знаменует новую жизнь…

— И её преемственность…

— …как Королевы Льдов.

Прочищаю незаметно горло и говорю уверенно:

— Принимаю волю Севера и короля… как проявление высшего уважения к себе

Ворон сам водружает мне на голову тяжеленную корону.

Я успеваю её рассмотреть внимательно прежде — все это время она лежит у меня перед глазами на его щите, поблескивая натертыми боками и синевой огромных сапфиров, которые превращают обычное украшение в повод для зависти или убийства.

Столь яркая, что превращает черный круг в Ослепляющий и гладкий как зеркало щит, который выковал однажды младший из богов в своей кузнице, чтобы и в самом деле отражать нападение противника.

Я тоже в синем тонком платье — цвета теней на снегу. И немного дрожу — и от холода, и от внутренней дрожи…

Не потому, что я не заслужила.

Не потому, что я не знаю, как действовать дальше.

А потому, что моя жизнь восходит новой луной.

Та, что была дочерью короля и колдуньи — и боролась за право считаться достойным продолжением и одного, и другой. Та, что была воином, и готовилась отдать свою жизнь за спасение прочих. Та, что успела побывать рабыней, нежеланной женой, преследуемой жертвой, неуверенной в своем будущем…

Становилась королевой, способной праздновать жизнь и преображать мир вокруг. Не сразу. Не быстро. Мне понадобится огромное терпение и сила, чтобы стать частью этой природы, но именно сейчас мне подумалось, что я в самом деле этого хочу. Не из вынужденных обстоятельств.

Стать частью, чтобы стать, наконец, целостной. И принять на себя подобающую роль рядом с мужчиной, который обрел абсолютную власть в виде ответственности за людей и процветания его… моей земли.

Эгиль накидывает на меня тяжелый меховой плащь и ведет за руку к центральному столу, почти прогибающемуся под тяжестью дорогих блюд и выложенной на них еды.

На стол пока не смотрю…

Ледяной король поднимает первый кубок за свою королеву, а потом спрашивает чуть насмешливо:

— Моя корона интересует тебя будто больше, чем еда и поздравления.

— Вдруг это первый и последний случай, когда я её увижу? — не остаюсь внакладе.

Плечи его вздрагивают от смеха:

— И то верно. Спрашивай, моя королева. Я вижу такой пламень любопытства в твоих глазах, что даже твои огненные волосы меркнут по сравнению с ним.

— Это правда… что в кристаллах заключены сердца твоих врагов? — смотрю на него пытливо.

И снова усмехается.

— Так вот о чем говорят в долинах? Неужто в такие глупости можно поверить?

— Мы не глупцы! — злюсь немного.

— Ты — нет, — он смотрит как-то… по доброму даже. Но тут же мрачнеет, в одно мгновение, как может только Ворон — будто воронья тень простирается над освещенной солнцем землей, — Каждый кристалл — напоминание о тех, кто стал моими врагами.

— В прошлом или будущем? — не могу не спросить.