Мой чужой король (СИ) - Вознесенская Дарья - Страница 24

И, обнаженная, опустилась в горячую купель.

Горло перехватило от восторга, кожу тут же начало покалывать сотней иголок, а голова закружилась от ощущения полного, невероятного тепла, проникающего в самые внутренности…

Блаженство.

Я откинулась на камень, жалея, что так и не научилась толком плавать, и не могу сейчас перебраться на другую сторону купели, скрытую во мраке, когда не уместный сейчас звук задетого камня заставил меня напрячься и сжаться.

Даже не оборачиваясь, я поняла, что он означает.

И не только потому, что единственный, кому Даг мог позволить зайти, был мой муж…

Нет, сначала нутро опалило чужим жаром и дрожью.

— Мой король… — говорю я хрипло вместо приветствия, одновременно разворачиваясь на каменном уступе и стараясь уйти под воду как можно глубже.

— Моя королева…

Моя фраза прозвучала настороженно.

Его — почти с вызовом.

И снова меня опаляет чем-то жарким, острым, душным.

Мучительным.

Он смотрит на меня неотрывно, как один умеет смотреть. Раскрывая. А я… я ведь знаю — не видно под водой, в темноте ничего. Да и толку прятаться, если он еще в ту ночь все рассмотрел.

Потрогал.

Но все равно ежусь в смущении и желании прикрыться. Не позволяю себе. Прикрываюсь словами:

— Решил проверить? — почти утверждаю. А что еще подумать, если он появился здесь сразу после того, как мы с Дагом ушли вместе?

Словно тень наплывает на тот огонь, что разгорается внутри меня. Не мой огонь — и не моя тень. Я почти с надеждой жду, что он начнет огрызаться, и мы повздорим привычно — но я хотя бы не буду испытывать этой странной неловкости.

Ворон открывает рот… и вдруг говорит примирительно:

— Я искал тебя в лагере, чтобы показать это место, когда ярлы ушли.

Даже не получается вскинуть презрительно брови, настолько я растерялась. И ведь не похоже на ложь… но в чем тогда правда? Мы ведь враги, и его желание — доставить мне мучения, отомстить и за покушение, и за долины, и за то, что я согласилась стать его женой…

Или нет?

Можно ли поверить в то, что человек, от которого я не видела доброго слова и мысли, который выстроил между собой и остальным миром сотни ледяных преград, мог… побеспокоиться о ком-то? Обо мне.

— Даг уже показал, — говорю глухо.

Кривится.

А потом начинает раздеваться.

Я же опускаю взгляд.

Бежать ведь некуда… разве что выскакивать голышом и под его присмотром натягивать на мокрое тело одежду. Глупо. И я… я вовсе не хочу выходить из этой богами данной обители. Я первая пришла!

Крупное мужское тело одним движением входит в воду рядом со мной. Инстинктивно отшатываюсь и соскальзываю с каменной ступени, на которой стою, но тут же вцепляюсь в край природной купели и приказываю себе расслабиться и не думать о том, кто плывет позади меня.

Какое-то время тишина нарушается лишь моих дыханием и размеренными всплесками.

— Почему не плаваешь? — Эгиль выныривает близко… слишком близко. Щеки опаляет жаром от этой близости, а пальцы на ногах инстинктивно поджимаются.

Но приходится поворачиваться к нему и смотреть как можно спокойнее, чтобы только не признал за мной мои же переживания.

— Не умею.

— В долинах много рек… — он не скрывает удивления.

— А на Севере их нет вовсе, — отвечаю быстро.

— Я много… где бывал.

— А я редко выбиралась из крепости и окрестностей.

Изнутри царапает какое-то чувство. Опять не мое.

Отголосок странного удовлетворения.

— Тебя прятали?

Теперь уже я удивляюсь.

— Вовсе нет. Но я дочь короля, а не воин или странница…

— Ты — колдунья.

И звучит это как-то… нет, не зло. Непонятно.

И его удовлетворение внутри меня сменяется другим. Чем-то вязким и сладким, сбивающим воздух между нами в густой туман. Меня раздирает от всех этих моих и не моих чувств. От непонимания, откуда они берутся — без моей воли, без прикосновений к источнику. Что это вообще значит? И могу ли я от этого спрятаться?

Или я не имею права бежать от этого дара — наказания, потому что именно так со мной и поквитались, что не к тому я применила собственное колдовство?

Говорят, боги расплакались от жалости, увидев первый раз людей. И эти слезы попали на человеческие тела и напитали их дополнительной силой, помогающей выжить в непростом мире.

Колдуны, целители, последователи появились именно тогда. Их боги — покровители были не только великими творцами, но и главными обманщиками, и приносили при помощи своих сил не больше добра, чем зла.

Колдунов почитали, но опасались — как тех, кто знает слишком много и кто может очень много. Даже уважение было основано на этом — опасно не уважать божественные силы. Но им никогда не доверяли. Восхищались, боялись, просили о помощи, помогали сами или гнали прочь, а то и уничтожали — по-разному относились. Но не доверяли до конца, также, как не доверяли богам — игры и тех, и других в понимании простых людей были слишком изощренными.

Я не могла сказать, что ощущала в себе божественные силы. Я просто чувствовала лучше, чем другие — кровь, болезнь, течение жизни и смерти внутри человека, страхи или злость, похоть, радость. Я будто лучше видела существование нашего мира, осязала и обоняла его на другом уровне и могла найти верные слова, чтобы повлиять. Меня учили обращаться с травами и наговорами, я умела передавать немного сил через прикосновения, знала, как успокоить ребенка с помощью особой колыбельной, могла даже осознанно вплести в свой голос силу и приказ и уговорить дикого зверя не трогать меня.

Но я не верила как в собственное всемогущество, так и в мощь тех, кому предрекали сравняться с богами — и я, и они оставались лишь людьми, окропленными божественными слезами.

И совсем не находила объяснения тому, почему я раздвоилась будто — и смотрю и на него, и на себя, и чувствую его так…

Дело ведь не в брачных клятвах. Будь подобное между всеми супругами, я бы об этом хотя бы краем уха слышала. И не в том, что я понемногу схожу с ума. Может, дело в том, что у Ледяного короля давно выморозило собственные чувства и теперь мне предназначено чувствовать за двоих?

Или дело в проклятии, которое сработало не так, как я рассчитывала?

Я снова совершенно теряюсь — в темноте, в пару, в его присутствии…

— Колдунья… — повторяет он хрипло, — Я ведь отказался от тебя — но что ты делаешь каждый раз такое, что я снова подхожу к тебе?

— И снова я «делаю», — морщусь, — Ты уже сообщал о моем притворстве и кознях. Но сам подумай, разве я настолько глупа, чтобы портить и без того дурные отношения? Или в это легче поверить?

— Как и тебе, если это связано со мной, — усмехается немного криво.

— Ты — лед! И многим принес смерть зазря, будто у твоей короны слишком мало острых зубцов!

— А ты — пламя, которое хотело меня сжечь, — и снова это не звучит зло. С интересом будто.

— Не я первая, не я единственная, — говорю запальчиво, забывая, где мы, насколько мы близко, — Ты бьешься со своими врагами, но не прекращаешь их уважать. А меня…

— Тебе нужно мое уважение? Той, что поступила вероломно под покровом ночи?

— Я защищала свой народ!

— Я тоже.

— Разве защитой можно назвать то, что ты постоянно ведешь их в бой? — всплескиваю руками сердито и все-таки теряю равновесие и снова слетаю со уступа, погружаясь в воду.

Он резко выбрасывает руку вперед и притягивает к себе.

Остро.

Горячо.

В унисон.

Я дышать забываю, а он… резко выдыхает, отталкивает почти и снова уплывает в темноту.

Решаю воспользоваться тем, что Эгиль-Ворон занят собственным отдыхом. Тру горячее от смущения лицо, промываю волосы и быстро выбираюсь на кажущийся теплым уже камень, где обтираюсь тканью, предусмотрительно прихваченной Дагом.

Я поспешно натягиваю свою одежду, не поворачиваясь лицом к купели — сгорю ведь от стыда, если смотрит — и ухожу не менее поспешно.