Всевышнее вторжение - Дик Филип Киндред - Страница 14
- Предыдущая
- 14/56
- Следующая
– Вот это как раз и будет окончательным освобождением, – сказал Элиас.
– Только меня вот оно не коснётся, – саркастически усмехнулась Райбис. – Я пала в борьбе.
– Пока ещё нет, – качнул головою Элиас.
– Ну так вскоре паду.
– Возможно. – По суровому лицу Элиаса Тейта невозможно было понять, что он думает.
И вдруг неизвестно откуда позвучал низкий рокочущий голос:
– Райбис, Райбис.
Райбис вскрикнула и беспомощно огляделась по сторонам.
– Не бойся, – сказал голос. – Ты пребудешь в своём сыне. Теперь ты не умрёшь никогда, даже по скончании века.
Райбис уронила лицо в ладони и тихо, почти беззвучно заплакала.
Позднее, когда в школе кончились уроки, Эммануил решил ещё раз опробовать Герметическое преображение, чтобы лучше познакомиться с окружающим миром.
Для начала он ускорил свои внутренние биологические часы, так что мысли его побежали всё быстрее и быстрее; он словно несся по туннелю линейного времени, всё ускоряясь, пока скорость не достигла огромной величины. После этого он сперва увидел плывущие в пространстве цветовые пятна, а затем неожиданно встретил Стража, иначе говоря Григона, преграждавшего путь между Нижним и Верхним Пределами. Григон предстал ему в виде оголённого женского торса, находившегося так близко, что до него можно было дотронуться. Далее он стал двигаться со скоростью Верхнего Предела, так что Нижний Предел перестал быть сущностью и превратился в процесс. Он развивался нарастающими слоями в отношении 31,5 миллиона к одному, считая по временной шкале Верхнего Предела.
Так что теперь он наблюдал Нижний Предел не как некое место, но как прозрачные картины, сменявшие друг друга с огромной, головокружительной частотой. Это были внепространственные формы, вводившиеся в Нижний Предел, чтобы стать там реальностью. Теперь он был всего лишь в одном шаге от Герметического преображения. Последняя картина замерла, и время для него исчезло. Даже с закрытыми глазами он видел комнату, в которой сидел; бегство закончилось, он ускользнул от того, что его преследовало. Это означало, что его нейронная балансировка безупречна и что его эпифиз воспринимает при посредстве одного из ответвлений глазного нерва свет и содержащуюся в нём информацию.
Какое-то время он просто сидел, хотя выражение «какое-то время» ничего уже больше не означало. А затем, шаг за шагом, произошло преображение. Он увидел вне себя структуру, оттиск своего мозга, он был внутри мира, сотворенного из его мозга, то тут, то здесь струились потоки информации, подобные живым красносияющим ручейкам. Теперь он мог протянуть руку и потрогать свои мысли в их изначальном виде, до того как они стали мыслями. Комната была наполнена их огнём, во все стороны расстилалось необъятное пространство – объём его собственного мозга, ставший для него внешним.
Затем он интроецировал внешний мир, так что теперь вселенная пребывала внутри него, а его мозг – вне. Его мозг заполнил пространство неизмеримо большее, чем то, в котором пребывала прежде вселенная. Он знал теперь предел и меру всего сущего и мог управлять миром, который стал его частью. Он успокоил себя и расслабился и тогда увидел очертания комнаты, кофейный столик, кресла, стены и картины на них – призрак внешнего мира, пребывавшего вне него. Он взял со столика книгу и открыл её. В книге он нашёл свои собственные мысли, обретшие печатную форму. Напечатанные мысли были упорядочены вдоль временной оси, которая стала теперь пространственной, единственной осью, вдоль которой было возможно движение. Он мог наблюдать, словно в голограмме, различные века своих мыслей; самые недавние выходили ближе всего к поверхности, древние же лежали в глубине под многослойными напластованиями.
Он созерцал внешний себе мир, который свёлся теперь к скупым геометрическим формам, преимущественно квадратам, с Золотым Прямоугольником в качестве двери. Ничто не двигалось, за исключением сцены за дверью, где его мать играла и веселилась среди старых, неухоженных зарослей роз на знакомой ей с младенчества ферме; она улыбалась, и глаза её сияли счастьем.
Теперь, думал Эммануил, я изменю мир, включённый мною внутрь меня. Он взглянул на геометрические формы и позволил им чуть-чуть наполниться материей. Пролёжанная синяя кушетка, предмет нежной любви Элиаса, медленно поднялась на дыбы, её очертания поплыли и начали меняться. Эммануил освободил её от причинно-следственных связей, и она прекратила быть пролёжанной, сплошь в пятнах от пролитого каффа кушеткой и стала вместо этого хепплуайтовским шкафчиком с полупрозрачными, костяного фарфора тарелками, чашками и блюдцами на темных, красного дерева полках.
Он восстановил – до некоторой степени – время и увидел, как Элиас Тейт бродит по комнате, то входит, то выходит; он увидел слои бытия, спрессованные в последовательность вдоль временной оси. Хепплуайтовский шкафчик присутствовал лишь в недолгой группе слоев. Сперва он сохранял пассивную – либо отсутствие, либо покой – моду существования, а затем был втянут в активную – либо присутствие, либо движение – моду и примкнул к перманентному миру филогонов на равных правах со всеми представителями этого класса, пришедшими прежде. Теперь в его вселенском мозге хепплуайтовский шкафчик, наполненный великолепной, костяного фарфора посудой, навечно стал неотъемлемой частью реальности. С ним никогда уже не произойдёт никаких изменений, и никто, кроме него, его больше не увидит. Для всех прочих он остался в прошлом.
Он завершил преображение заклинанием Гермеса Трисмегиста:
Verum est… quod inferius est sicut quod superius et quod superius est sicut quod inferius, ad perpe-tranda miracula rei unius.
Что означало:
«Истинно говорю, то, что внизу, подобно тому, что вверху, а то, что вверху, подобно тому, что внизу. И всё это только для того, чтобы совершить чудо одного-единственного».
Эти слова были когда-то начертаны на Изумрудной скрижали, вручённой Марии Пророчице, сестре Моисея, самим Техути, который был изгнан из Пальмового сада, но прежде успел дать всем тварям имена.
То, что внизу – его собственный мозг, микрокосм, – стало макрокосмом, и теперь он, микрокосм, содержал в себе макрокосм, иначе говоря, то, что вверху.
Теперь, осознал Эммануил, я занимаю весь мир, я везде, и везде в равной степени. А значит, я стал Адамом Кадмоном, Первочеловеком. Движение в трёх пространственных измерениях стало для него невозможным, ведь он и так уже был во всех местах, и двигаться ему было некуда. Единственная возможность движения, единственная возможность изменения реальности лежала вдоль временной оси; он сидел, созерцая мир филогонов, миллиарды филогонов, возникавших, взраставших и завершавшихся, движимых диалектикой, подлежащей всем преображениям. Это его радовало, вид многосложной сети филогонов был приятен для глаза. Это был Пифагоров космос, гармоничное соположение всех вещей, каждая на своём, единственно верном месте, каждая вечна и нерушима.
Теперь я вижу то, что видел Плотин. Более того, я воссоединил внутри себя разобщённые сферы, я вернул Эн-Софу Шехину. Но лишь ненадолго и лишь локально. Только в микроформе. Всё вернётся к тому, что было прежде, как только я сниму своё воздействие.
– Просто думаю, – сказал он вслух.
Это Элиас вошёл в комнату, спросив с порога:
– Чем это ты тут занимаешься?
Причинность обратилась; он сделал то, что умела Зина: заставил время бежать назад. Он расхохотался от радости и тут же услышал звон колокольчиков.
– Я видел Чинват, – сказал Эммануил. – Узенький мост. Я мог его пройти.
– Ты не должен этого делать, – предостерёг Элиас.
– А что означают колокольчики? – спросил Эммануил. – Колокольчики, звенящие вдали.
– Когда ты слышишь отдалённый звон колокольчиков, это значит, что близок Саошьянт.
– И ещё Спаситель, – сказал Эммануил. – Кто он, Спаситель?
– Это, наверное, ты, – сказал Элиас.
– Иногда мне просто не терпится вспомнить.
- Предыдущая
- 14/56
- Следующая
