Незабываемая ночь - Верейская Елена Николаевна - Страница 1

Воспоминания Ирины Дмитриевны Тарабановой

Вчера я разбирала наш семейный архив и среди разных ненужных бумаг нашла юношеский дневник брата Володи. Я прочла его с большим волнением, особенно начиная с тех страниц, где он описывает свой приезд в Петроград в 1917 году.

И так ярко вспомнилось то время… наша встреча… и эта незабываемая октябрьская ночь. И меня неудержимо потянуло сесть за стол и шаг за шагом записать пережитое и виденное мной в те великие дни.

Самого раннего детства я не помню. Очень-очень смутно осталось в памяти какое-то бесконечно долгое путешествие. А потом — уже ясно — начинаю себя помнить веселой и озорной девчонкой, в большом и богатом доме бабушки. Меня все балуют: бабушка, няня. Володя старше меня на девять лет. Я его обожаю, но видеться с ним мне приходится мало. Он очень редко бывает дома, а когда и бывает, то сидит в своей комнате и занимается или у него гости — гимназисты. То, что Володя — гимназист, наполняет меня уважением к нему и гордостью.

Я инстинктивно чувствую, что и бабушка и няня, а особенно приставленная ко мне француженка гувернантка, относятся к Володе далеко не так, как ко мне, и не поощряют нашу дружбу. И при них Володя со мной сух и сдержан. Но зато редкие минуты, когда мне удается удрать от всех в его комнату и мы с ним шалим и возимся, — о! это самые счастливые минуты!

Особенно не любит Володю гувернантка француженка. Она находит, что Володя «плохо воспитан», и боится, что он «испортит» и меня. Я ее терпеть не могу. Она страшно надоедает мне своими наставлениями: это «неприлично», то «не принято». И Володя ее терпеть не может, и мы с ним за глаза называем ее «метлой». Ее фамилия Баллэ, — это в переводе значит: «Метла».

Почти во всех комнатах висят и стоят на столах портреты нашей с Володей покойной мамы в красивых рамках. Мама в детстве, мама в юности… Няня часто говорит о ней и всегда при этом горько вздыхает. Я тоже вздыхаю, — мама давно умерла, я ее не помню совсем.

Когда мне было лет семь, я вдруг обратила внимание на то, что у всех детей, которые вместе с родителями приезжали к нам в гости, есть и мамы и папы. Я спросила няню: а где же мой папа?

— А у тебя папы никогда и не было, — уверенно ответила мне няня, и я успокоилась. Но когда — через год или два — мне тот же вопрос задал один из гостей, мальчик постарше меня, и я ему ответила, что папы у меня и не было, он засмеялся и сказал:

— Какая чепуха! Это тебя обманывают. У всех детей бывают и мамы и папы.

Я была озадачена и сразу побежала к няне.

— Чего этот мальчишка тебе голову морочит! — очень рассердилась няня. — Говорю тебе: не было у тебя никогда папы.

Я дождалась, когда уйдут гости, и с тем же вопросом обратилась к бабушке. Бабушка нахмурилась и сказала:

— Няня правду говорит: папы у тебя не было. И не приставай ни к кому, глупостей не спрашивай.

Но я уже не могла успокоиться. Я спросила гувернантку. Она поджала губы и строго отрезала:

— Ирэн, я вам запрещаю задавать такой вопрос кому бы то ни было. О таких отцах не говорят!

Она сделала сильное ударение на слове «таких».

С этого дня на мою беспечную жизнь легла тень. Я поняла, что тут — какая-то тайна, что от меня что-то тщательно скрывают. Мне очень хотелось поговорить об этом с Володей, но я не решалась. Да и Володе было не до меня: он держал выпускные экзамены.

Как-то я, подходя к бабушкиной спальне, услышала тихий разговор. Я притаилась у двери, прислушалась.

— Что сталось с нашей птичкой, нашей Иринушкой… Капризная стала, упрямая, своевольщица… — сокрушенно говорила няня.

— Да, да… — вздохнула бабушка, — неужели это переходный возраст наступает? И я не узнаю внучки…

— А мадам не думает, что у Ирэн просто очень плохая наследственность? — язвительно спросила гувернантка по-французски. — Так же, как у ее брата! Он очень дурной юноша. Чего можно ожидать от детей такого…

— Прошу вас замолчать, мадмуазель! — оборвала ее бабушка и даже ударила ладонью по столу. — Я оказала вам доверие, рассказав о нашем горе, а вы позволяете себе издеваться…

— О-о, мадам!.. — обиделась Метла.

Я дальше не слушала. На цыпочках бросилась я от двери, прибежала в детскую, упала на кровать и зарылась лицом в подушки.

Так вот оно что!.. «Плохая наследственность»… «Чего можно ожидать от детей такого»…

Какого «такого»? Кто же он, наш с Володей отец? «О таких отцах не говорят»… Знает ли Володя, кто он? А вдруг и Володя рассердится, если я его спрошу… Все равно я спрошу, я спрошу его!

Я вскочила и бросилась к Володе.

Его комната была заперта на ключ. Уходя из дому, Володя всегда запирал свою комнату, что очень раздражало и няню, и Метлу. Когда об этом говорили бабушке, она только молча пожимала плечами.

Я остановилась у запертой двери. Ах, да! Володя ушел на последний выпускной экзамен… Ну, что же… Он вернется, и я спрошу!

Но спросить мне так и не пришлось. Новое горе в тот же день свалилось на меня. Придя с экзамена, Володя заявил всем, что гимназию он кончил, а в университет решил поступать в Харькове и на днях уезжает туда.

Я была потрясена. Едва ли я тогда нашла бы нужные слова, чтобы объяснить свое состояние, но сейчас я понимаю: я восприняла отъезд Володи, как предательство, как измену. Я замкнулась в себе и ни о чем не спросила его.

Бабушка Володю не удерживала. Наоборот, мне казалось, что она рада его отъезду. Они никогда не были близки. Няня поплакала, поворчала, и я видела, как они то и дело о чем-то шепчутся с бабушкой.

Володя лихорадочно готовился к отъезду. Ему было явно не по себе со мной. Сейчас, когда прошло столько лет и столько пережито, я понимаю и свое, и его тогдашнее состояние. Мы очень любили друг друга, и в эти дни перед разлукой нам обоим хотелось о многом поговорить. Но меня оскорблял его отъезд, и самолюбие не позволяло подойти к нему. А Володя… Володя чувствовал мою отчужденность. Володя чувствовал, что неправ, оставляя меня в полном неведении. Но рассказать мне правду и потом сразу уехать и оставить меня одну в этом — чуждом ему — окружении он тоже не считал себя вправе. И он решил отложить разговор со мной до того времени, когда я подрасту. Он в те дни и не подозревал, какие сомнения разрывают мое девятилетнее сердчишко.

Володя уехал. Прощание было как-то наспех, какое-то сдержанное. Плакала только одна няня. Мы поцеловались с Володей; он обещал писать, просил, чтоб я писала. Я сухо сказала: «Хорошо». Но потом я проплакала всю ночь, сунув голову под подушку, чтобы не услышала Метла, спавшая в соседней комнате за раскрытою дверью.

Вскоре после отъезда Володи уехала от нас и гувернантка. Я заметила, что отношения ее с бабушкой стали натянутыми, — очевидно, в результате подслушанного мной разговора. Я еще больше возненавидела ее и сознательно и нарочно стала изводить капризами, упрямством, дерзостями. Когда она, после какого-то бурного объяснения с бабушкой, ушла от нас, я вздохнула с облегчением; кажется, и бабушка, и няня тоже.

Я пыталась просить бабушку отдать меня в гимназию. Мне так не хватало подруг! Бабушка и слышать не хотела. Я училась дома, ко мне ходили учительницы по всем предметам, немка и француженка.

Так прошло два года. Я училась хорошо, много читала. Книги для чтения отбирала мне бабушка из своей — довольно большой — библиотеки. Володя писал редко. Его письма были коротки и сдержанны. Я отвечала ему такими же. Шли дни тихие, однообразные…