Каторжанин (СИ) - Башибузук Александр - Страница 25

Стерлигов с любопытством покосился на меня:

— Простенько, но симпатично и очень подходит к случаю. Сами написали?

Пришлось соврать, что да. Ну а что я скажу? Что это стихи человека, который еще не родился? То, что он из будущего, я знал точно, вот только фамилии никак не мог вспомнить.

Ну а потом я устроил бал Майе и Мадине. Лука мастерски наяривал на единственной в деревне гармони, ну а мы всласть наплясались. Я даже научил сестер средневековому танцу под названием кароль и фокстроту из будущего, соврав что сам их придумал.

А еще через сутки все мы отправились в дорогу.

День отправки ознаменовался еще двумя смертями.

Рано утром нашли в коровнике Настю, девушка висела в петле, в той же рубахе и веночке, в которых сжигала японцев.

А уже когда собирались отчаливать, вдруг обнаружили, что куда-то запропастился Нил Фомич. А после недолгих поисков обнаружили его в клетушке, где дед всегда обитал.

Старик лежал, вытянувшись по струнке в домовине, долбленном из цельной колоды гробу, в чистом исподнем, на иссохшем лице застыла одновременно благостная и суровая улыбка, а в сложенных на груди руках он держал, все еще теплившуюся восковую свечку.

Меня так тронула смерть Фомича, что я даже хотел перенести отправку на следующее утро, но потом, после спешных похорон, все-таки дал команду отчаливать. Куда, и так времени нет…

Последним на борт лодки заскочил здоровенный котяра, размером почти с рысь — единственная домашняя животина, оставшаяся в деревне. Непонятно зачем, японцы первым делом перестреляли всех собак и кошек. Кошак держался независимо, шипел аки змея, но после доброго шмата лососины, даже позволил мне погладить его по холке. Правда для порядка прикусил руку, но не сильно.

А дальше… дальше начался ад.

Мне раньше казалось, что плыть по реке — это приятное и необременительное занятие. А что тут трудного, иди себе по течению, глазей по сторонам и наслаждайся живописными пейзажами.

Может так и есть, где-нибудь на Волге или на Днепре, но, черт побери, только не на гребанных сахалинских ручьях, только по дикому недоразумению названными реками.

Живописных пейзажей хватало. Но остальное…

Относительно спокойные участки, щедро разбавляли стремнины, с диким бурным течением, а их, в свою очередь, сменяли отмели, через которые приходилось сотни метров тянуть лодки как заправские бурлаки, или вообще перетаскивать по суше, обходя пороги и завалы из топляков.

За двое суток мы прошли всего полтора десятка верст и почти полностью выбились из сил, но, к счастью на оставшемся отрезке пути до Малого Тымово, Пиленга наконец угомонилась и получилось немного отдохнуть.

Вечером, когда оставалась всего полторы версты до поселка, караван причалил к берегу. Наспех обсушившись у костерка, мы похлебали ушицы из кеты, слегка сдобренной крупой, после чего я устроил военный совет.

К слову, мое лидерство в военных вопросах никто не собирался оспаривать, Собакин, тот вообще, как-то сразу признал во мне своего кумира и даже начал во многом копировать, а капитан Стерлигов, оказался достаточно умным для того, чтобы сразу понять, что мешать не стоит. За ополченцев я не говорю, да и кадровые солдаты качать права не собирались. Все они, как один, добровольно согласились воевать дальше, а это уже о чем-то говорит.

Как выразился унтер Семен Потапыч Серьга, основательный и красномордый мужик с бравыми усиками а-ля кайзер Вилли:

— Солдатская доля такая, вашбродье, помереть, когда прикажут, опять же, за правое дело, святое, можно сказать, тока обидно будет, если без толку сгинем. Ты ужо постарайся, чтобы толк вышел, а мы подсобим чем сможем. Ты боженькой в темечко целованный, тебе и рулить, а то, что каторжанин бывший, так я всякого навидался, уж поверь, иной варнак поболе человек, чем какая-нить морда при погонах.

А вообще, послужившие вволю солдатики, со временем обретают интуитивное чутье, с кем из начальства можно голову сложить не за понюшку табаку, а с кем еще пожить. В этом я убедился, еще когда шастал по Европе в банде рутьеров…

Твою же мать… опять выскочило… Боль Христова! Нет, чтобы вывалить все и сразу, так выдает по чайной ложке. Рутьеры, рутьеры… Кто такие и какого хрена они шастали по Европе, бог весть. Но не суть.

В наличии шестьдесят два ствола — сорок два солдата, шестнадцать ополченцев, ну и я с Собакиным, Стерлиговым и Лукой. Хотя вру, пяток гражданских придется оставить с караваном — тут остаются только бабы, старики и дети. Сгинем мы — сгинут и они, а так остается шанс дойти до места.

Ну и айны, правда в моей команде их осталось вполовину меньше: Тайто и еще трое. Остальные перестали высказывали особенного желания воевать с косоглазыми. Староста успел развить контрпропаганду и опять загнал их под свое влияние. Вот же мудило бородатое…

Итого получается шестьдесят бойцов — вполне достаточно, для того, чтобы кошмарить японские гарнизоны.

С вооружением более-менее прилично — вместо берданок я выдал ополченцам Арисаки. С патронами тоже нормально, японских вдоволь, а к мосинским трехлинейкам поменьше, но тоже хватает. Ну и пулемет, как главный и единственный резерв. Так сказать, последний довод королей. Или короля?

Диспозиция простая как пять копеек, надо постараться тихо снять посты, если таковые имеются, а затем застать японцев врасплох неожиданной атакой. Желательно с нескольких сторон.

До Тымово от Дербинского и Рыковского, где тоже расположены японские гарнизоны, идут сравнительно хорошие, как по Сахалинским меркам, дороги. Но от этих поселков до Тымово добрых полтора десятка верст, то есть, если даже каким-то образом японцы умудрятся сообщить о нападении, помощь придет не раньше, чем через десять-пятнадцать часов, к тому же ночью никто никуда не двинется, будут ждать утра.

То есть, мы прекрасно успеем сделать свое дело и смыться по реке.

— Господа офицеры, — я развернул карту. — Обсудим диспозицию. Павел Иванович, вы говорили, что в вашем отряде есть бывший приказчик из Тымово? Пригласите его к нам…

Через пару минут к костру прибежал совсем молодой парнишка, худенький, но жилистый, подвижный, со смышленой живой рожицей.

— Фрол я! — солидно представился он, пригладив вихры на голове. — И Фрола сын. Семеновы мы отродясь были. Чего изволите, ваши благородия?

— Из Тымово ты?

— Нет, ваше благородие, из Верхней Армудани, а в Малом Тымово приказчиком служил, у купца Карлюкова Ивана Фомича, значитца. Оный из каторжников вышел, майданщиком был, а как на свободу выкупился, дело свое открыл и трактир…

майданщик — подпольный торговец на российской каторге.

— Хорошо, рассказывай, что да как в поселке, а лучше нарисуй, — я вырвал из тетрадки лист и дал его парню вместе с карандашом.

— Дык… — приказчик нерешительно пожал плечами. — Я вроде малевать не обучен. Может написать, чего? Грамоте как раз учен.

— Вот так… — Стерлигов взял карандаш и начертил на бумаге квадратик. — Схематично. Квадратик — это дом, реку и дорогу — разными линиями. Как будто сверху на поселок смотришь.

— А-а-а! — парнишка просиял. — Это можно-с…

— И рассказывай, — добавил я. — Связь, то есть телефонные линии к Дербинскому и Рыковскому есть?