Повесть о красном галстуке - Пичугин Виктор Александрович - Страница 4

— Ты, я вижу, ненашенский, чужой. Откуда взялся?

Юра решил говорить по-честному. Сказал, откуда и куда идет. Сказал про гибель родных. Глаза у женщины сразу подобрели. Она распахнула калитку.

— Проходи, сирота. Покормлю тебя чем бог послал. И на дорожку заверну.

Юра шагнул во двор. В стороне лежали перевернутые сани, колеса телеги. В центре двора стояла деревянная колода с водой. Около нее дымила железная печурка. В стоящем на ней чугунке что-то кипело. Пахло вареной картошкой.

Хозяйка закрыла калитку и задвинула засов.

— Так надежнее. К нам утром фашисты заявлялись. Все подчистили. Учителя Коломийца с женой застрелили. Недавно уехали.

Они вошли в дом.

— Антихристы! Ну, погодите, обломают вам ваши зубы. Ей-богу, обломают, — повернулась к образам — Господи, услышь людское горе, сотвори фашисту гибель.

Она перекрестилась, взяла глубокую миску и вышла. Вернулась с дымящейся, разварившейся картошкой. Поставила ее на стол, подвинула Юре. Налила в большую кружку молока. Затем развернула полотенце и отрезала несколько ломтей серого душистого хлеба.

На печи кто-то завозился, послышался шепот. Хозяйка повернулась к печи, спросила:

— Что, проголодались? А ну, слезайте сюда!

— Не… нам хлебушка дай, корочку.

На Юру смотрели две пары детских глаз. Детям было не больше пяти-шести лет.

Хозяйка отрезала две горбушки и подала. Ребята приняли хлеб и, поглядывая на Юру, с аппетитом уплетали свои горбушки.

Хозяйка проворчала недовольно:

— Что-то снохи долго нет. Наш председатель всех женщин собрал. Мужиков-то он в лес спровадил, а теперь с женщинами толкует. Семеныч у нас молодец. В гражданскую многих от белогвардейской смерти уберег. Да ты чего не ешь? Ай брезгуешь?

Юра откусил кусочек хлеба. Стал медленно жевать. Отхлебнул молока. Молоко холодное, вкусное. Юра ел и радовался, что хозяйка совсем не злая, а очень добрая. И вдруг ему стало не по себе: ведь ожидавшие его Бондаренко и Прохоров тоже хотят есть. Он сидит за столом, ест, а они? Стало стыдно. Юра прекратил жевать и отодвинул от себя еду.

— Чего так? — встрепенулась хозяйка. — Не понравилось?

— Понравилось. Да еще как! Только… меня в лесу ждут и тоже есть хотят. Я лучше уйду, спасибо.

— Ты что! — возмутилась хозяйка. — Ешь. А еще лучше — веди их сюда. Картошки и молока на всех хватит. Зови!

Юра пулей вылетел за околицу, свистнул, как условились, и тотчас из леса появились Иван Бондаренко и Николай Прохоров. Юра оглянулся. У калитки стояла хозяйка и укоризненно качала головой. Выражение лица было доброе, заботливое, материнское.

Июльские дни стояли жаркие. Даже в лесу духота была невыносимой.

К группе Ивана Бондаренко присоединился молодой пограничник Рахматулин, небольшого роста и тонкий, как девушка.

К фронту пробирались ночами. Днем видели, как по всем дорогам немцы колоннами катили на восток. Бондаренко говорил:

— Хозяевами себя чувствуют, а мы по родной земле крадемся.

Однажды Прохоров спросил Рахматулина:

— Ты хвастался, ножи хорошо бросаешь. Это точно?

— Почему хвастался? — обиделся Рахматулин. — У нас все умеют. Обычай такой. Спроси Юру, я показывал ему.

Рахматулин только вчера показывал свое искусство. На дереве вырезал круг, отмерил шагов двадцать и бросил нож точно в центр круга. Юра с трудом выдернул. Кинул сам и промазал.

Юра подтвердил умение Рахматулина. Покраснел. Ему впервые приходилось подтверждать слова взрослого человека. Бондаренко понял его смущение.

— Ну что ж, проверим в деле. Штыки от винтовок подойдут?

— Должны. Только я попробую сперва, кину раза три.

С двух винтовок сняли штыки. Рахматулин выбрал дерево, прицелился и с силой бросил — раз за разом. Сталь со звоном вонзилась в ствол кряжистого дуба.

— Ого! — присвистнул Прохоров, с трудом выдергивая штыки.

Рахматулин, довольный, подмигнул Юре.

К вечеру Бондаренко с Рахматулиным ушли в разведку. Юра с Прохоровым остались вдвоем. Прохоров вспоминал свое детство, город Калач Воронежской области.

Через несколько часов разведчики вернулись. Рахматулин подошел к Прохорову и протянул ему новенький немецкий автомат. Прохоров опешил.

— Да ты чё? А себе?

— Берите, мой в другой раз будет.

Иван Бондаренко похвалил:

— Вот это работа! В миг двух фашистов уложил, ни один пикнуть не успел. И два автомата добыл. За выполнение боевого задания бойцу Рахматулину объявляю благодарность.

— Служу Советскому Союзу! — отчеканил Рахматулин.

Юра подошел к нему, обнял, тихо спросил:

— Меня научите так бросать?

— Пожалуйста! — Рахматулин ласково потрепал его за вихры.

Старшина развязал вещмешок, достал кусочек сала, ломоть засохшего хлеба и разделил все на равные части. Принимая свою порцию, Прохоров произнес благодарно:

— Ну, бабуля, живи сто лет!

Никто не засмеялся. Все были благодарны ворчливой, но доброй старушке… Бондаренко ел не торопясь, задумчиво. Когда кончил, сказал:

— Есть идея. Получится — мигом до фронта доскочим. В селе в крайнем доме старик что-то паял: канифолью пахло. А напротив два мотоцикла стоят, о них и думаю. За одну ночь мы бы ого куда махнули! Разузнай, Юра, не будет ли для нас какой ловушки. Там теперь спохватились, могут облаву устроить. Ну как, справишься? Говори, не стесняйся. Дело это не детское, никто не осудит.

За эти дни Юра привык к опасностям. Они стали для него постоянной, обычной жизнью. О страхе уже как-то не думалось.

…Дед Остап сидел во дворе и паял старенькую кастрюлю. Рядом стояли две миски и чайник.

Юра подобрался к дому огородами, но во двор войти не решался. Окликнул тихонько деда, но тот и ухом не повел. Может, глухой? И так бывает. Поднял камешек, метнул в деда. Тот удивленно поднял голову, огляделся. Юра махнул ему рукой. Дед поднялся, подошел.

— Деда, а деда, пустите переночевать?

Дед молча посмотрел на него и открыл калитку.

— Здрасте! — громко поздоровался Юра.

— Чего орешь! — сердито обрезал дед. — У меня офицеры в хате. И потом это… если пожрать, зря время теряешь. Не проси, все забрали. А что спрятал, взять не могу, увидят. Так что будь здоров! Обоим нам есть кого проклинать.

В последних словах деда было столько ненависти, что Юра решил ему довериться.

— Понимаете, — зашептал он, — меня командир отряда к вам прислал. Просил узнать, сколько немцев в селе? И в хате, где мотоциклы стоят?

— Чё, чё? — изумился дед. — Какой командир, какой отряд? Никого не знаю!

Послышался скрип половиц. Кто-то выходил на крыльцо.

— Офицеры, — засуетился дед. — А ну дуй отсюда! Ишь ты, отряд объявился, командир какой!

На крыльце появились немцы. После ужина они вышли на свежий воздух покурить. Делая вид, что чинит забор, дед шепотом зачастил:

— Передай своему командиру, как кокнули сегодня двоих, фрицы всполошились. На трех машинах еще прикатили. Человек сто. Посты с собаками установили. А где мотоциклы, там человек десять… Небось ваших рук дело?

Юра неопределенно пожал плечами.

Сзади подошел офицер. Дед сразу закричал на Юру:

— Тебе чё, повторять? А ну, качни забор, проверим, крепко ли закрепили?

Юра изо всей силы качнул, но забор не шевельнулся. Офицер бросил на Юру удивленный взгляд:

— Малщик? Щей такой?

— Внук мой. Забор чинить помогает. Чтоб не упал. Бух — понятно? — Дед показал, как может упасть забор.

— Винук? — переспросил немец. — Сын твой сына?

— Во-во! Он самый. От дочери. Сына нет.

— А мамка… э… фрау молодой?

— Дочь-то? Найн, найн. Старая и заразная. — Дед изобразил, какие муки испытывает от болезни его дочь.

Офицер брезгливо поморщился и длинно затянулся дымом.

— Чё смотришь? — набросился дед на Юру. — А ну нажми еще разок. Устоит — нет?

Юра снова нажал, но забор опять не шевельнулся.

— Вот теперь порядок, — миролюбиво произнес дед и тихо добавил: — Заходи во двор, раз фриц тебя видел.