Злой город - Силлов Дмитрий Олегович "sillov" - Страница 2

Сотник раздул ноздри, отчего его плоское лицо приняло хищное выражение. Так и есть, топится урусская печь в деревянной юрте с труднопроизносимым названием «изба». За время похода Тэхэ научился на изрядном расстоянии по запаху отличать дым костра от дыма печи. Даже то, что в ней готовится, распознавать научился. Особенно это хорошо у него получалось с голодухи. А сейчас все ордынское войско особо не жировало, кроме разве что ханов, больших нойонов и всякой льстивой саранчи, к ним приближенной. Потому Тэхэ ясно различил, поймав широкой ноздрей едва уловимую струйку дыма, – в пока невидимой за пригорком избе готовили вкусное варево с названием, очень похожим на чжурчженьское[15] – «щи».

Привычным движением Тэхэ пристегнул к хвосту плети железный шар, не глядя, едва касаясь, провел ладонью по рукояти сабли и оперению стрел, шевельнул лук в саадаке[16] – легко ли вынимается? – и, коротко взмахнув плетью, посылая отряд вперед, вонзил пятки в бока своего коня.

Ранняя весна – всегда переполох в крестьянском хозяйстве. За долгую зиму накапливается всякое по мелочи. В колодце разная дрянь обнаруживается ни пойми откуда – закрывай его деревянной крышкой, не закрывай, все равно по весне чистить надо.

В конюшне крыша потекла – как снег подтаял, сверху Бурке на загривок закапало. Забор вон покосился, править надо.

Степан решил начать с забора. Оно, конечно, не основное, но работы немного, до полудня можно управиться. А уж после и остальным заняться.

Подправив топор точильным камнем, Степан вышел из дому.

Эх, погодка, любо-дорого! Небо ясное, солнышко светит пока нежаркое, но уже яркое, весеннее, радостью душу наполняет. В огороде с раннего утра жена Дарьюшка в землице копается, коленями на подстеленной рогоже, а душой и руками вся в земле. Хоть и рано пока что-либо высевать, но пусть возится. Огород – бабье дело, может, заранее с землей-матушкой по-женски о чем-то договаривается. Не зря ж городские удивляются, когда Степан овощи со своего огорода на ярмарку возит – и где такое выросло пузатое да румяное? Где-где, да у вас же под боком, на огороде у изверга[17] Степана, что пару лет назад решил отдельно от города своим умом жить.

На завалинке лежал кулек из домотканой холстины. Из кулька раздался писк. Правильно Дарьюшка решила сына на свежий воздух вынести. Пусть растет богатырем, а для начала к весенней свежести привыкает. Закаленный воин и в зимнюю стужу не погибнет, и, случись чего, в трескучий мороз живым из полыни выплывет.

Степан подошел к забору, примерился, пристукнул было обушком кол, вытолкнутый кверху размокшей землей, замахнулся для второго удара – и застыл на месте.

Конский топот. Копыта частой дробью с чавканьем падают в грязь. Звук из-за избы. Всадник! К добру или к худу?

Степан сноровисто вертанул в руках топор, слегка присел, приготовился. Долгие годы жизни в Козельске, стоящем на границе Руси и Дикого поля[18], хочешь не хочешь, приучат каждого горожанина держать в руках оружие. Много с того Поля нечисти на Русь выплеснулось, а та, что нынче по русским землям гуляет – страшнее всех.

Орда.

Захлестнула как половодье огненное от края до края, и горят города словно муравьиные кучи в лесном пожарище. И накроет ли тот пожар Козельск али мимо прокатится – одному Господу Богу ведомо.

Из-за угла избы вылетел всадник. Лихо осадил коня, привстал на стременах, вздел меч кверху…

Тьфу!

Степан опустил топор.

Племяш в гости пожаловал! Удаль молодецкую девать некуда, мечом салютует, словно князю, что рать в поход собирает.

– Тимоха! Ну, напугал, чертяка!

Степан положил топор на завалинку, одним прыжком подскочил к коню и, схватив в охапку спешившегося родственника – даром что витязь в полной воинской сброе, – приподнял его над землей, словно отрока.

– Т-ты чего, дядька Степан?!

– Того! Думаешь, одному тебе удали молодецкой девать некуда?

Степан поставил слегка задохнувшегося от медвежьих объятий племянника на землю.

И у обоих рты до ушей. А как же иначе? Считай, с осени друг друга не видели. Зимой на дальний дядькин хутор не шибко проберешься – заносы снежные, да и воевода Козельский строг к гридням[19], особо по гостям не разгуляешься. Спасибо, хоть сейчас отпустил витязя на побывку.

– Ну, здорово, племяш! Сказывай, какими ветрами к нам на выселки занесло?

– Здрав будь, дядя Степан, – выдохнул ратник. – Уффф! Кабы не латы, все ребра бы переломал! Ну и силища у тебя!

– На латы и рассчитывал, – хитро улыбнулся Степан. – Нешто мы печенеги, чтобы свою родню увечить? Ты лучше сказывай, каким ветром тебя к нам занесло?

– Да вот, спросился у десятника родных навестить, – улыбнулся Тимоха. – Почитай, сто лет вас не видел!

– Ну, коли так, проходи в дом, – сказал Степан.

– Так это… Я тут смотрю чуток не ко времени пожаловал, – кивнул на отложенный топор витязь.

– Ради такого дела забор подождет.

– Дядь Степан, так, может, я подсоблю?

– Подсобишь, подсобишь, а как же, – хмыкнул Степан. – А то в детинце[20] топорами да секирами за зиму не намахался. Пошли в дом. И не прекословь, когда старшие родственники говорят!

– Как прикажешь, дядь Степан, – покорился Тимоха. – Только дозволь сначала коня искупать.

– Это можно, – согласился Степан. – Первую воинскую заповедь ты хорошо усвоил – сперва конь да оружие, а опосля все остальное. Дорогу к речке не забыл поди?

– Не забыл. Я мигом!

– Погоди, вместе пойдем, – сказал Степан, направляясь к конюшне. – Я своего Бурку заседлаю, застоялся за зиму, пусть разомнется. До реки вскачь кто кого обгонит не забоишься с дядькой помериться, как когда-то?

– А то! – расплылся в улыбке витязь. Степан улыбнулся в ответ.

– Да и сами искупаемся. Водица хоть еще и холодна, да целебна. Кто ранней весной в реке купается, от того весь год болезни бегут как черт от ладана.

Из конюшни послышалось ржание. Заслышав шаги хозяина, конь подал голос – мол, здесь я, про меня не забудьте!

Степан открыл скрипучую дверь и вывел рослого гнедого зверя. С первого взгляда ясно было – не крестьянская это кляча, а настоящий боевой конь с широкими бабками и породистой головой, красиво посаженной на мощную шею.

Увидев гридня, бурка вытянул шею и, тонко заржав, ткнулся мягкими губами парню в ладони – мол, где угощение-то?

– Узнал, – хмыкнул Степан, накидывая седло на широкую спину коня. – Чисто собака какая. Только что хвостом не виляет и кости не грызет.

– Ох ты, батюшки, забыл совсем, – спохватился Тимоха, развязывая седельную суму и доставая оттуда объемистый узелок и пряник. – Вот гостинцы вам. И тебе, – сказал он, протягивая пряник коню. Бурка угощение схрумкал мгновенно, после чего кивнул головой – спасибо, мол, старый знакомец, уважил.

Степан же возмутился.

– Ты что, племяш, удумал? Али решил, что ежели живем на отшибе, так нам и гостя накормить нечем?

– Да бог с тобой, дядя Степан, – улыбнулся ратник. – Это ж пряники. Таких пряников, как в Козельске пекут, во всей округе не сыщешь. Вон, Бурка особо не артачился, знает, что вкуснее козельских пряников не сыщешь.

– Ну, положим, моя Дарьюшка печет не хуже, – проворчал Степан. – Но все равно спасибо. Пускай покуда на завалинке полежат – вернемся с речки, под медовуху разберемся с твоими гостинцами.

Ребенок при виде отца и дяди выпростал ручонки из холстины, замахал ими и радостно засмеялся.

– Ишь ты, дядьку признал! – удивился Степан, кладя узелок с пряниками рядом с сыном.

На голос ребенка обернулась молодая женщина, до этого настолько увлеченная своим огородом, что ни топота копыт, ни разговора мужчин не услыхала. Поднялась с колен, отряхнула подол, подошла, но стала в сторонке – негоже бабе первой в мужской разговор встревать.