Луна моего сердца (СИ) - Иванова Инесса - Страница 32

Только когда чашка опустела, а на тарелке не осталось ни кусочка, я почувствовала себя значительно лучше и приободрилась. Спать больше не хотелось. Вместо этого я наскоро оделась, забрала волосы и, взяв поднос, решила отнести грязную посуду на кухню. Пора избавляться от господских замашек! В глубине души мне хотелось разорвать последние связи с прошлым и принять новую жизнь и роль. И просто заняться полезным делом, чтобы забыться, а заодно и разведать, чем закончился визит лазаря. Слуги всегда знают, о чём говорят хозяева за закрытыми дверьми.

Кроме Эосии и двух поварят в кухне никого не было. Я поставила поднос с грязной посудой в раковину и, кивнув кухарке в знак приветствия, молча прошла в столовую. Стол из чёрного мрамора был чистым, здесь больше ничего не напоминало о вчерашнем вечере. За исключением слабого запаха Рэва. Он преследовал меня повсюду в этом доме, заставляя тело вспоминать недавние ласки.

Желание прикоснуться к вещам, которые хозяин недавно держал в руках, стало навязчивым, вызывая дрожь в пальцах рук. В кабинет меня не пустят, он наверняка закрыт. Даже если Сильвия со временем снабдит меня дубликатом, надо будет ещё придумать, как обмануть Боану и её соглядатаев. Я чувствовала, что нахожусь под неусыпным надзором распорядительницы.

Однако сейчас, пока я оттягивала время, только бы не навредить Рэву и одновременно усыпить бдительность Сильвии, требующей активных действий и скорых результатов, могла не опасаться, что меня застанут врасплох.

Я быстро прошла по коридору, ведущему в гостиную. Попадавшиеся на пути слуги молча кланялись, в каждом из них мне мерещился шпион Сильвии или Боаны. Гостиная, по счастью, тоже опустела. Письменного стола у окна больше не было, видимо, его перенесли в кабинет хозяина, лишив для меня комнату всякого обаяния. Мне крайне хотелось дотронуться до вещи, неважно какой, которой он недавно коснулся, хотя что буду с ней делать, когда найду, я не представляла. Метка на бедре покалывала всё сильнее, словно помогая в поисках.

Увидев забытую корзину, полную смятых белых листков, я накинулась на неё, словно коршун на молодую горлицу. Стоило достать первый лист и разгладить его, присев на диван, как через кончики пальцев прошёл ток. “Это писал Он”, — вопила бумага, покрытая непонятными надписями.

Волкодлаки пользовались изначальным языком, когда хотели сохранить написанное в тайне. Придя в наш мир, они переняли и всеобщий язык Илиоса, но бережно хранили и наречие, доставшееся им от предков. Такая трепетность в отношении прошлого всегда вызывала во мне уважение.

Я не понимала и десятой доли информации, скрытой в смятом листке, но слова сейчас были не важны. Хоть я почти утратила Дар, интуиция, позволяющая угадывать настроение, в котором пребывал автор послания, всё ещё была при мне.

Я изучала смятую бумагу лист за листом, включая обрывки и пустые клочки, хранящие отпечатки того письма, что когда-то лежало сверху. Брошенные в корзину письма были пропитаны озабоченностью и надеждами хозяина, но ни слова не говорили о его чувствах. Деловые бумаги, за которыми гонялся Орден, они не представляли никакой ценности для того, кто не знал языка людоволков.

Стоило непосвящённым взять их в руки, как спустя час надписи менялись. Жрицы Бога мудрости утверждали, что это какой-то код, повторяющийся через некоторое время. Древняя магия не могла разгадать то, что нанесено при помощи науки. Рецепт чернил, переписанный многочисленными шпионами, тоже не приблизил разгадку.

Левое бедро пронзила резкая боль, словно в метку вонзили кинжал. Очередной лист вылетел из моих дрожащих пальцев. Тяжело дыша, я откинулась на спинку. В глазах потемнело, но боль потихоньку начала отпускать.

Я сразу поняла, почему пятно на бедре дало о себе знать. От выроненного обрывка чистой бумаги разило желанием, смешанным с отчаянием. Эмоции предназначались мне. С одной стороны, это меня обрадовало: значит, Рэв чувствует то же, что и я. С другой стороны, за верхним пластом эмоций угадывался ещё один.

Я двумя пальцами подняла отлетевший к ножке кофейного столика клочок и сделала ещё одну попытку прочесть эмоции, которыми было наполнено отсутствующее письмо, некоторые фразы писались с нажимом и отпечатались на смятой бумаге. Хозяин относился ко мне настороженно, это я и так знала, но откуда в нём желание отомстить? За что?

Боль сделалась терпимой, ноющей, как зубная болезнь. Прихрамывая, я подошла к масляной лампе и попыталась разобрать, что написал Рэв. На белой поверхности видны были отпечатки пера, но как я ни напрягала зрение, слов не разобрала, несмотря на то, что оборотень почему-то в послании изъяснялся на всеобщем языке.

Поискав по карманам карандаш, которым записывала советы Боаны и её поручения по хозяйству, я заштриховала им весь клочок бумаги, чтобы лучше видеть отпечаток того, что скрывалось в письме. Прочесть удалось не всё, но на этот раз бумага приоткрыла мне мысли Рэва.

О чём я тут же пожалела. Взгляд затуманился от наполнивших глаза слёз. Это не могло быть правдой! Даже того, что удалось разобрать, с лихвой хватало на то, чтобы додумать остальное. Хозяин решил выкинуть меня, словно использованную вещь, потерявшую блеск новизны. Выдать замуж, прикрыть брачным венцом мой позор. И всё, конечно, из благородных побуждений!

Обрывок предложения ясно говорил о его намерениях: Волкодлаку приспичило жениться. А я, стало быть, помеха на пути к его счастью. Легкоустранимая.

Я присела на диван, исчерченный клочок с проступившими белыми буквами, медленно кружа, осел на пол. Рыдания душили меня, не давали вздохнуть полной грудью. Я изо всех сил сдерживала их, слёзы капали на сплетённые пальцы.

Какая я всё-таки дура! Истории о том, как мужчина охладевает к женщине, едва добившись её, уже стали привычными. Их рассказывали гувернантки и метрессы в доме моего отца, чтобы напугать молодых девиц и заставить их крепче беречь свою честь. Но обычный сюжет предполагал, что пара встречается хотя бы несколько раз, прежде чем произойдёт охлаждение. В моём случае хватило и одного.

Действие отвара на Рэва закончилось, это понятно. Неясно лишь одно: почему я не освободилась от дурманящей страсти?

Краем сознания я понимала, что веду себя глупо, и моя роль вовсе не в том, чтобы добиться любви хозяина, но сердце не слушало и болело, как от удара. Ноги сделались ватными, я так и осталась сидеть на диване, не в силах встать и подняться наверх.

Меня никто не тревожил. Двери в гостиную были прикрыты, и я дала волю своему горю. Напряжение последнего месяца вымотало и истощило меня. Боль в бедре была пустяковой по сравнению с той, что жгла мне грудь. В эти моменты я хотела только одного: умереть.

Спустя какое-то время я поднялась в спальню, выпотрошенная горечью утраченных надежд. На пути мне встречались слуги, но я шла, будто во сне, не замечая их и не отвечая на вопросы, смысла которых не понимала.

Только когда закрылась дверь комнаты, я немного пришла в себя. Слёзы иссякли, в оцепенении я прошла в ванную и, включив холодную воду, долго смотрела на себя в зеркало, ничего в нём не видя. Холод сковал пальцы, стоило опустить руки под струю, но мне стало намного легче. Я залезла в пустую ванну и, задрав подол платья, направила воду на круглую метку. Бедро заломило, я ожидала, что от пятна пойдёт пар, но внешне оно никак не отреагировало. Боль сделалась почти переносимой.

Силы покинули меня, возникло ощущение, будто я тряпичная кукла, брошенная в угол и накрытая старыми тряпками. Ненужная и непригодная.

Я вышла из ванной, оставляя за собой мокрые лужицы на дощатом полу. Дрожа от холода или от душевных мук, присела на покрывало и уставилась в одну точку. Голова болела, думать о настоящем или будущем я сейчас была неспособна.

За дверью послышался приближающийся шум. Кто-то торопливо шёл по ступенькам. Несколько человек. Пятно на бедре снова заныло. Серия коротких ударов в дверь, приглушённый голос Боаны. Слов я разобрать не смогла, как и сдвинуться с места. Так и сидела на постели с мокрой юбкой, прилипшей к ногам.