Портрет моего мужа - Демина Карина - Страница 3

— Вообще я хотела бы остаться при университете, — призналась я, прикидывая, с чего завтра начать. Кристаллы почти выросли, пора было формировать узор, но я сомневалась, использовать ли традиционные молды или же попробовать из менять структуру опосредованно. Лённрот полагал эту мою идею чушью, но… кристаллов я вырастила с запасом, если взять один, никто не заметит. — Продолжить работу над темой…

— А твой Мар…

— Говорит, что ему все равно, лишь бы я была счастлива.

И я решилась.

От одного кристалла беды не будет, и вообще, как можно не опробовать такой инструмент? В университетской лаборатории и то похуже будет, хотя к чести Королевского Совета финансировали нас отлично. Но…

Я вытащила малую кисть.

Попробую.

Мы сочетались браком спустя три дня. Древний храм, сложенный из белого известняка. Жрец и малый чиновник с большой амбарной книгой, в которую наши имена вписывались медленно, будто даже этот, равнодушный с виду человек, продолжал сомневаться.

Мы не пара.

Все знали, что мы не пара.

Кроме меня…

Нет, следующие несколько лет я была беззаветно, бессовестно счастлива. Мар снял небольшую квартирку на территории кампуса. Так делали многие, к чему терять время на дорогу, да и что есть в городе такого, чего нет в университете?

Я получила место в аспирантуре.

Мар вынужден был отказаться от преподавания.

— Пойми, дорогая, не мое это… студенты, отчеты… занудство бумажное. Я за прикладную науку… и вообще дело семейное внимания требует. А ты занимайся своими потоками и ни о чем не думай.

Я и занималась.

Спорила с Лённротом, который сперва к замужеству моему отнесся скептически, кажется, вообразив, что я в самом ближайшем времени брошу науку ради семьи… не знаю, честно говоря, если бы Мар тогда попросил, может, и бросила бы.

Любовь.

Опасное, мать его, чувство.

Но Мар не просил. Он уезжал и возвращался, привозил с собой ландыши и шоколад, устраивал вечера на крыше. Плед. Вино. И университетские голуби, толстые наглые птицы, которые, правда, казались мне забавными. Мы сидели и говорили… да обо всем на свете.

Он умел слушать, мой Мар.

И пусть сам признавал, что понимает едва ли треть, но… это звучало не обидно.

Моя маленькая умная девочка…

Опять что-то придумала.

Надо оценить идею и оформить патент. Не морщи носик, я сам этим займусь.

В конце концов, мы же семья, ты только бумаги подготовь, отчет там и вообще.

И я готовила. И испытывала невероятную гордость, как же… первый патент принес нам тысячи крон — так, во всяком случае, мне сказали. Второй и третий не меньше. Четвертый Мар и сам вытащил из кипы моих записок, в которых он копался упоенно.

Я бы, говоря по правде, не стала бы завязываться с такой-то мелочью. Оказалось, что вовсе и не мелочь, а принципиально новый тип соединения, который снизил энергопотери в ведущих узлах…

Ты и представить себе не можешь, девочка моя, что это значит в промышленных масштабах.

Мар кружил меня по крыше, и голуби ворковали, словно нашептывая, что жизнь удалась. А я… я задыхалась от переполнявшего меня счастья.

Пять лет.

Семь патентов и ворчание Лённрота, что наука, конечно, хорошо, но мне бы и семьей заняться. Ребенка там родить… теперь я понимаю, что он знал.

Да все, мать его, знали, кроме меня.

Благословенная слепота, от которой меня избавила Лайма. Она была маленькой и хрупкой, будто выточенной из куска горного хрусталя. Светлые до полупрозрачности волосы. Кожа настолько белая, что гляделось это едва ли не отвратительно. И огромные наивные глаза…

Вы меня не знаете…

Легкое платьице, едва прикрывавшее колени. Кружевной платочек и браслет с крупными сапфирами. Между камнями висели колокольчики, и браслет при каждом движении позвякивал. А Лайма не умела стоять не двигаясь.

Нас не представляли друг другу, и в любом другом случае я бы не стала разрушать семью, но… понимаете…

Лайма была беременна.

Немножко.

Так она сказала и мило зарозовелась. А я, помню, стояла и пыталась понять, что этой странной девочке нужно от меня. Она же, ободренная молчанием, говорила и говорила…

Мар меня не любит.

Быть может, когда-то и любил, но давно. Я ведь понимаю, что любые чувства рано или поздно умирают, особенно если над ними не работать.

Как?

Ежедневно и ежечасно.

Хорошая жена не бросит мужа ради науки. Хорошая жена следит за собой и уж точно не станет носить унылую серую форму и плевать, что в лаборатории без нее делать нечего. И вообще, к чему хорошей жене лаборатории? Она домом должна заниматься.

Каким?

Тем, который принадлежал Мару. Он, конечно, требовал реконструкции, чем, собственно, Лайма и занялась…

Дом?

Мое удивление защищало от боли. Какое-то время. А Лайма говорила, говорила и говорила… и главное, я понимала, что она не врет. Она… она была слишком уверена в собственном превосходстве, чтобы опуститься до лжи.

Я ведь…

Все знали, что Мар женат.

Кто все?

Его семья, которая этого брака не одобряла категорически. Его друзья, полагавшие, что Мар поспешил. Друзья его друзей. Знакомые. В свете только и разговоров, насколько Мару приходится тяжело… и да, их познакомила Сауле. Что в этом дурного?

Лайма не собиралась влюбляться.

Лайма просто…

Небольшой роман, который ни к чему не обязывает, но получилось так, что их роман затянулся. Насколько? Лайма наморщила носик. Три года уже… Мар? Нет, он ничего не обещал, да и она не требовала, понимала, что разводы в их кругах не приняты, даже если супруга попалась настолько неудачной. О нет, Мар ничего такого не говорил, но и без слов понятно.

Он меня не любит.

Стыдится.

Поэтому и прячет за стенами университета. Он ведь и в город меня не вывозит, если подумать, не говоря уже о том, чтобы поселить в доме, как это положено. Он даже ко двору меня не представил, что было почти откровенным нарушением правил, но… Мару простили.

Вошли в положение.

Чувствовала ли я, как мир рушится? Мой такой уютный замкнутый мирок, в котором я была абсолютно счастлива? О да… то есть земля из-под ног не уходила. День не стал менее солнечным. Напротив, для всех все было обыкновенно.

Университет.

Парк.

Студенты на скамейках. Кто-то бренчал на гитаре, кто-то пел, кто-то, забравшись на край древней чаши, норовил дотянуться до ледяной струи фонтана и поймать каплю удачи. Бродили по дорожкам треклятые голуби. Щебетала Лайма, окончательно уверившись, что опасности я не представляю. Помилуйте, какая опасность от нейты, не способной сотворить заклинание выше пятого уровня. Позвякивали колокольчики на браслете. А я… я пыталась понять, когда же именно пустила свою жизнь псу под хвост. Выходило, что давно…

— Понимаете, я бы не стала нарушать правила, — Лайма коснулась платочком щеки, на которой блестела россыпь искусственных звезд.

Вживленные кристаллы — писк современной моды… и ей они шли.

— Но… столько времени, а ты так и не забеременела, что совершенно недопустимо.

Гладкие ноготки.

Идеальная кожа.

Белесая вязь родового узора, который начинался на левом предплечье, поднимаясь выше, при этом не выглядел ни пошлым, ни странным, но этаким вполне естественным продолжением кружевного сарафана.

— А я… у меня будет ребенок, — Лайма убрала платочек в крохотный клатч, украшенный теми же сапфирами. — И как мать я должна позаботиться о его будущем…

— Мар…

— Не знает, — она, вдруг разом утратив былую робость, подхватила меня под руку. — И не стоит ему говорить. Муж чины порой ужасающе упрямы. Он вбил себе в голову, что несет за тебя ответственность.

Почему я не послала ее подальше?

Почему позволила увлечь себя? Шла по дорожке, по желтому камню, слушала, как цокают тонкие каблучки и раздумывала, что ж я за дура-то такая…

— Но мы-то знаем, что ты человек взрослый… тебе, несомненно, казалось, что ты сделала удачную партию…