Во власти (не)любви (СИ) - Аваланж Матильда - Страница 43

Мрамор и фрески, картины величайших художников и роскошная люстра, гранитная чаша для купания, установленная прямо здесь, пурпур и золото… Когда Вацлав говорил о роскоши, Джин и в голову прийти не могло, что он имел ввиду варварскую роскошь последних императоров древнего Рима.

А в центре всего этого безумия на самом настоящем золотом троне восседал сам Пий. Вот только никак не тянул он на того скромного пенсионера в шерстяной кофте. И близко нет. Был он облачен в шикарную пурпурную тогу, пышно обмотанную вокруг тела, являя миру обнаженное правое плечо и часть старческой груди, обильно покрытой седыми волосами. В довершение образа на голове его сиял венец из золотых листьев лавра.

Наверное, Джина рассмеялась в голос над чужими больными амбициями, если не одно дикое, жуткое обстоятельство. К запястьям Пия были прикреплены поводки, сцепленные со шлейками, перевивающими тела обнаженных девушек, пристроившихся у его ног. Их было пятеро, пять голых рабынь в намордниках и поводках, подчиняющихся каждому движению верховного комиссара, хотел ли он потянуться за сочными гроздьями винограда или просто почесать нос. Последнее движение заставило рабынь по его левую руку приподняться, и Джин увидела мотающиеся позади их ягодиц пушистые хвосты. Озадаченная, она нахмурилась, а через секунду поняла, что в анальные отверстия девушек вставлены пробки с навершиями-хвостами.

— На колени перед верховным комиссаром, юбка! — один из конвоиров пихнул Джин в спину.

Она могла заартачиться, но тогда, наверное, все закончится слишком быстро. Поэтому Джин подчинилась, стараясь сохранять спокойный, отстраненный вид, чтобы верховный не видел, насколько ей страшно. Страх жертвы еще больше заводит садиста.

— Пестунья Магда сообщила интереснейшую новость, — проговорил Пий, и под его пристальным взглядом ей захотелось закричать от ужаса. — Мол, будто бы я издал приказ об отмене смертной казни, и мой племянничек его тебе показал.

— Я солгала, отец, — Джина смиренно опустила голову, подумав, что это нелепое обращение к чудовищу придаст разговору душевности. — Пестунья Магда хотела казнить одну девушку, и мне стало ее жаль. Я понимаю, что моя ложь ужасна и полагаюсь лишь на ваше милосердие.

— О, так мила, бедная скромная девочка, — улыбнулся Пий, но глаза его при этом оставались такими же колючими и ледяными. — Знаешь, детка, если бы на твоем счету было только это, я, может, помиловал и тебя, и даже ту глупую мессалину… У ее хозяина были проблемы с генетикой, а нашей республике нужны крепкие, сильные, здоровые, красивые мужчины… Например, как мой племянник. Знаешь, ведь я возлагал на него такие надежды! После того, как казнили его родителей, заменил ему отца. Оберегал, обучал, любил, как родного сына! Представь себе, даже отправил на обучение в элитную Академию Вампиров…

— Такое отношение достойно восхищения, — отозвалась Джин, не понимая, к чему он клонит, и от этого испытывая еще больший страх.

— Вне всяких сомнений, — царственно кивнул Пий. — И знаешь, чем он ответил? Самой черной неблагодарностью, предательством самого жуткого, иудиного сорта! Забыв все, чему я его учил, то, на чем построил эту республику, этот обетованный рай, Вацлав влюбился. Влюбился в женщину, в порочное, дьявольское семя, в греховодное отродье, достойное лишь того, чтоб об него вытирали ноги! Влюбился без памяти, помешался, нарушил догматы, изгнав от себя лично выбранных мной для него утробу и мессалину, и превратил свой дом в храм сатанинской любви, предаваясь с этой женщиной не утехам, а любви!

Пий сокрушенно покачал головой, утирая выступившие на глазах слезы, как будто Вацлав Кнедл действительно вонзил ему нож в спину.

— Но, видимо, этого ужаса было мало, и судьба решила нанести мне сокрушительный удар. Вчера я узнал, что мой племянник полюбил эту женщину давно, во время обучения в Академии Вампиров, что, не в силах ее забыть, он сделал так, чтобы Догма объявила ее своей гражданкой, а потом, в обход всех правил, привел в свой дом и оберегал от справедливой участи и заслуженных ею наказаний. Мое сердце обливается кровью, когда я говорю все это…

Тут он зарыдал по-настоящему, прикрыв рукой глаза — шлейки натянулись, заставив рабынь в намордниках изменить позы. И контраст между доверительным тоном Пия и этими шлейками был настолько дик и ужасен, что Джин сжалась, ни жива не мертва.

— Эта женщина — ты, Джина Моранте, — переход от рыданий к яростному обвинению был настолько резким, что она дернулась, как от удара. — Ты — тот яд, что медленно убивал Вацлава все эти годы, ты испортила его, отравила его, лишила веры в правильность решений верховного комиссара и любви к своему государству… И ты поплатишься за то, что отняла единственного родного для меня человека, грязная, мерзкая, шелудивая мразь! Ты станешь моей шавкой, послушной, верной псиной, подставляющей мне все свои дырки, целующей мои ступни и подмывающей меня своим языком после туалета. И лишь когда ты пройдешь все ступени моей дрессировки, я отдам тебя ему. Отдам жалкое, трясущееся, сломленное ничтожество! И тогда ты попросишь его пристрелить тебя… И он сделает это, не задумываясь. Сделает, и исцелится.

Она рванулась к выходу, надеясь только на одно — что автоматчики откроют по ней огонь, избавив от дикой, уродливой судьбы, которую ей уготовил Пий, но была не убита спасительным выстрелом, а парализована зарядом электрошокера.

Все, что она могла — ронять слезы на мраморный пол, пока ее волоком тащили к ногам Пия.

Дочитав последнее письмо, Торстон Горанов положил его на стол и откинулся в кресле, постукивая пальцами с идеальным маникюром по гладкой столешнице. На ней лежали не оригиналы писем Вацлава Кнедла Джине Моранте, а копии, которые кто-то придумал снять. Эти копии гуляли по академии вот уже несколько дней, но в руки профессора русской литературы они попали только сейчас.

Некоторые места в письмах были настолько бесстыдно-откровенными, что Торстон качал головой, читая эти абзацы. Качал головой и все больше погружался в глубокую задумчивость. Разумеется, над бедным девственником сейчас потешается вся академия и наиболее горячие цитаты Кнедла передаются из уст в уста… Разумеется, он выглядит наивно и жалко, ведь та, которой все это посвящено, наверное, единственная, кто принципиально эти письма не читала и избегала всякого упоминания о них. Разумеется, человеку ничего не светит, Джина Моранте принадлежит и будет принадлежать лишь одному Торстону — он все сделал для того, чтобы ублажить богатую наследницу…

Разумеется, разумеется, разумеется… Уж кто-кто, а безответно влюбленный в Джин Вацлав Кнедл — тот, кого меньше всего следует опасаться ему, Торстону!

Ведь все, как по накатанной, идет по его идеальному плану, цель которого — жениться на наследнице медицинской империи Фабрицио Моранте. В общем-то, этот гениальный план — обогатиться за счет супруги Торстон придумал давно, но ему и в голову не могло прийти, что в его рамках ему удастся совместить приятное с полезным. Ибо Джина Моранте была не только обеспечена, но и диво, как хороша. О, она умела играть и флиртовать, а про то, что вытворяла в постели, лучше вообще не вспоминать, иначе он возбудится прямо сейчас! Пожалуй, он в любом случае бы позволил себе с этой сладкой девочкой увлекательный роман, разумеется, без продолжения, но, учитывая состояние ее папаши, сам бог велел возникнуть более серьезному и возвышенному чувству! Главное — не спугнуть своенравную вампиршу ранними разговорами о женитьбе, быть блестящим, остроумным, привлекательным и, конечно, по полной ублажать ее в сексе. Впрочем, с этим у него точно не должно быть проблем, подумал Торстон самодовольно.

Моранте уже крепко висела на крючке, кажется, эта избалованная денежками своего папы и повышенным мужским вниманием дева даже стала в него потихоньку влюбляться. Его неординарный и абсолютно ей не ожидаемый ход с переодеванием в синекожего демона на Ночь Веселых оказался гениален. Все было хорошо — и первый секс, и поцелуи у всех на глазах, и совместная поездка в солнечное Грацаяльское княжество, к золотистым пляжам и лазурному морю, которую они задумали после окончания этого триместра… Все было хорошо и спокойно, все шло по плану…