Во власти (не)любви (СИ) - Аваланж Матильда - Страница 34

Был он в черных брюках, костюмном жилете и светло-синей рубашке с закатанными рукавами — красивый, холеный мужчина, в котором чувствовалась чистокровная порода и твердый характер. Мужчина, который не ищет компромиссов — он вошел в ванную, закрыв за собой дверь.

Джин взглянула на одежду чернавки, некрасивой грудой валяющуюся на коврике и, внезапно ощутив приступ решимости, нахально проговорила:

— Теперь накажете меня, комиссар?

— Возможно, — проговорил он, не отрывая взгляда от ее лица и медленно подойдя, присел на бортик ванной.

— Службу в церкви отменили, да? — поинтересовалась Джин, глядя на него снизу вверх. — Как же чертовски мне не повезло…

— Для этого должно произойти что-то действительно серьезное, — заметил он, и от выражения его призрачных глаз Джина почувствовала бешеный выброс адреналина в кровь. — Эти обязательные воскресные службы — не самое лучшее, что придумал мой дядя. Полагаю, там должны присутствовать мои утроба и мессалина, себе же вместо этого я лучше оставлю заботы о безопасности республики.

— В такой ли уж она опасности? — чарующе улыбнулась Джин, но он как будто не услышал.

Вацлав зачарованно отвел с ее лба прилипшую влажную прядь, и от этого жеста у нее перехватило дыхание. Его пальцы скользнули по ее щеке, а затем по влажной распаренной коже вниз, прямо к яремной впадинке, чуть надавив, а затем сразу же погладив это место.

И с ужасом Джин почувствовала, как реагирует на его осторожные, едва ощутимые прикосновения ее разморенное горячей водой тело, каким податливым и безвольным становится оно, как одна за одной зажигаются внизу живота звезды таинственного и запрещенного созвездия.

По ее влажной коже его ладонь двигается вниз, к полушарию скрытой пеной груди и, не веря своему телу, Джина выгибается, изо всех сил вцепившись руками в борта ванной, когда его чуткие пальцы сжимают омываемый мыльной водой нежный скользкий сосок.

— Так значит, ненавистный? — негромко проговорил Вацлав, склонившись к ее запрокинутому лицу, и его пальцы скользнули под воду, по ложбинке меж грудей, по сведенному судорогой похоти животу, туда, где налилось сладострастной истомой изголодавшееся по ласке лоно.

— Поцелуй меня, — на грани между жадным вдохом и освободительным выдохом попросила Джин прямо в его чувственные твердые губы.

Кажется, Вацлав хотел помедлить, то ли, чтобы помучить ее, то ли, чтобы не выставлять напоказ свои чувства, но не смог. Нависнув над ней с подавляющей властностью, ненасытно впился в ее полураскрытые мягкие губы, терзая ее рот, будто хотел вернуть свою душу, которую она так легко забрала с первым поцелуем много лет назад. Сметенная, раздавленная его агрессивным напором, Джина ощущает, как, реагируя на эту ломаную близость, каждый нерв ее обнаженного тела отыгрывает жгучую серенаду о любви, запрете и гордости.

Его рука в воде по закатанный рукав. Его пальцы между ее ног — могла ли она подумать, что у него такие искусные пальцы, ласкающие ее трепещущее лоно нежными, терпеливыми движениями, угадавшими и аккуратно разложившими на пюпитре каждую ноту всех оттенков ее желания?

Пены больше нет — только гладь воды, под которой ее тело сводит томительной судорогой подступающего оргазма и Джин притягивает его к себе еще ближе, намочив у ворота жилет. Упиваясь подаренными им ощущениями, Джина проводит влажной ладонью по его волосам, и онемевшие губы обессиленно зовут «Вацлав…».

Его пальцы останавливаются на бархатистых складочках и, в муке замершего перед самым своим расцветом оргазма, Джин пытается насадиться на них бедрами, а Вацлав коротко велит:

— Еще.

Его спокойствие резко контрастирует с тем безумием, которое испытывает она, и заводит ее еще сильнее и его имя, прежде ненавистное, кажущееся нелепым имя, похотливыми, сладострастными стонами срывается с ее уст.

Это нечто большее, чем близость. Нечто большее, о чем он мечтал… и о чем не мечтала она. Нечто большее, чем животный экстаз.

Это искрящиеся вожделением огненные аорты, это вплетенные таинственными символами в глянец потолка блики воды, это пересоленый экстракт высшего удовольствия, это расправившиеся за спиной изломанные крылья…

И впившись ногтями в плотный оксфорд его рубашки, Джина поднялась немного выше рая по ступеням из клавиш, на которых Вацлав мастерски отыграл ее, точно сонату фа минор. А когда ступени тысячью капель сорвались вниз, точно сложенные из дождя, не осталось ничего, кроме ее финального аккорда, отзвук которого отразился в гипнотических черных зрачках Вацлава Кнедла.

— Так что с наказанием? — с загадочной усмешкой поинтересовалась Джин, расслабленно откинувшись на спинку ванной. — Сдашь меня старой карге Магде?

— Думаю, это будет лишним, — в тон ей отозвался Вацлав и, точно не удержавшись, прикоснулся костяшками пальцев к ее пунцовой щеке. — Ведь ты уже осознала свой проступок, не правда ли?

— Истинная правда, комиссар, — кивнула она, и с нежностью накрыла ладонью кисть его руки.

— Даже не надейся, что задержишься в этом доме, ты, шлюховатая кровососка!

Джин, в этот момент, мягко говоря, слегка занятая разделкой рыбы дорадо, даже не сочла нужным поднять глаза. Вечером у Вацлава Кнедла должен состояться торжественный обед, на который были приглашены первые лица республики, исключая верховного комиссара Пия. Блюда должны быть поданы самые изысканные. Поэтому Джина даже рискнула посоветоваться с пестуньей Ганной, которая восприняла это очень благосклонно и посоветовала удивить гостей салатом Нисуаз, конфи из кролика, рыбной сковородой и апельсиновым мазуреком на десерт.

Разумеется, приготовление всего этого требовало большой самоотверженности, а потому болтать с Доротой и Вафлей, которые с воинственным видом заявились на кухню, явно намереваясь поговорить по душам, Джин было не с руки. Сказать, что утроба и мессалина Вацлава были недовольны возвращением Джины — ничего не сказать. Если раньше они ее как-то терпели, то теперь каждый их взгляд и реплика были преисполнены лютой ненависти, а уж про мелкие пакости, которые они то и дело ей подстраивали, и говорить не стоит. Самое забавное, что Джин не давала той реакции, которой они от нее добивались — она не рыдала в подушку, не возмущалась, не жаловалась, попросту игнорируя все нападки, отчего девушки бесились еще сильнее.

— Если я знала, что ты потом будешь докучать мне этими глупыми ревнивыми разговорами, Дорота, то выпила бы всю твою кровь, — пожала плечами Джин, деловито выковыривая из рыбы внутренности.

Джина Моранте, избалованная дочка Фабрицио Моранте, при виде этих кишок хлопнулась в обморок, ну, или швырнула в лицо тому, кто их ей подсунул. Но чернавка Джина, прошедшая кулинарную практику под неусыпным оком пестуньи Ганны, спокойно занималась неприятным делом, думая о своем.

— Вот тварь! — возмутилась Вафля, которая объединилась со своей извечной соперницей для борьбы с более сильным противником, то есть с Джин. — И почему ее не расстреляли или хотя бы не отправили на заводы? Повезло сучке, да, Дорот?

— Эдита… — закатила глаза Лесьяк. — Кровососке не повезло, просто это он за нее заступился, это он захотел вернуть ее в свой дом!

— Таково было решение комиссара, — Джин не сдержала усмешки, от которой Доротку буквально перекосило. — А решение комиссара Вацлава для нас закон.

— Комиссара Вацлава? — взвилась пампушка. — Так ты уже зовешь его по имени? Комиссар Вацлав, как это мило! Признавайся, пиявка, чем ты его околдовала, потому что ни разу! Ни разу с тех пор как ты переступила порог этого дома, и даже когда ты сбежала, он не коснулся меня!

— И меня тоже! — с обидой поддакнула Вафля. — Между прочим, Доротка один раз к нему в постель залезть попыталась — а это вообще против правил, мессалина должна ждать, когда господин соизволит ее захотеть, а не лезть к нему сама. Ну, комиссар-то против правил не пойдет — живо ее выставил!