На Забайкальском фронте
(Документальные повести, очерки) - Котенев Алексей Яковлевич - Страница 7

— Беззаботному, расхлябанному Габаю почетное оружие? — удивился старшина. — Да вы что — смеетесь?

— А почему бы и нет? — ответил вопросом на вопрос замполит. — Парень он неплохой. А поет как! Заслушаешься! Так может петь только человек с хорошей душой. Правда, серьезности ему действительно не хватает. Но отличником он вполне может быть. Приказом этого, конечно, не сделаешь. Тут надо другое… Надо затронуть его сердце, разбудить душу. Я думаю, что записка от бывшей летчицы заставит его призадуматься над своим поведением.

Капитан Дроботов поглядел на замполита, потом перевел взгляд на старшину и, качнув головой, сказал:

— А ведь лейтенант дело говорит. Гудов у нас и так отличник. Надо нам других подтягивать.

— Возможно, я ошибаюсь, — с обидой в голосе пробурчал старшина, — чего-то недопонимаю. Наверно, устарел. Собирался после войны на сверхсрочную остаться. Но, пожалуй, не стоит. Поеду в свою Линовку сады разводить. — Он тяжело вздохнул и вышел из землянки.

Под вечер выстроили роту. Лейтенант Ивушкин вышел из каптерки и стал перед строем. В руках у него был новенький вороненый автомат с круглым магазином — пистолет-пулемет конструктора Шпагина. Лейтенант окинул строй взглядом, негромко заговорил глуховатым голосом:

— Товарищи! В наш полк поступила большая партия вот таких автоматов. Это великолепное боевое оружие. Как видите, оружейники все силы отдают для победы. Несколько автоматов получила и наша рота. В одном из них мы обнаружили записку. — Замполит показал всем небольшой тетрадочный листок. — Вот что в ней написано: «Дорогой мой неведомый друг! Своими искалеченными в бою, обожженными в огне руками я сделала тебе этот автомат. Бей беспощадно гитлеровских захватчиков. Мсти за муки и страдания нашего народа. Мсти за мои раны, за мои слезы, за мою кровь. Мсти за почерневшие от ненависти сердца. Мсти за все, за все! Желаю тебе большого солдатского счастья и больших удач в бою! Бывшая военная летчица Тося Филимонова. Почтовый ящик 74386». — Замполит сделал небольшую паузу и уже громче, с накалом продолжал: — Израненная, искалеченная девушка пришла на завод, чтобы делать для нас автоматы. Нелегко стоять смену у станка, но она трудится. Так можем ли мы учиться вполсилы, если наши отцы, матери, сестры отдают для победы все, на что только способны! Имеем ли мы право учиться вполсилы, если Родина дает нам все, чтобы победить врага! — Лейтенант прошел вдоль строя и, остановившись на левом фланге, продолжал: — Каждый боец нашей роты может и обязан стать отличником боевой и политической подготовки. Может и должен стать отличником и красноармеец Габай.

Сказав это, Ивушкин приказал солдату выйти из строя. Габай широко шагнул вперед, громко топнул каблуком, небрежно повернулся и, высоко подняв голову, чуть заметно улыбнулся, как бы говоря стоявшим перед ним товарищам: «Это дело для нас знакомое. Можете прорабатывать…» Да, он был вполне уверен, что его сейчас начнут упрекать за то, что опоздал в строй или за посредственную оценку по физкультуре. А может быть, за грязный подворотничок или оторванную пуговицу. К этим упрекам и нотациям он уже настолько привык, что у него против них, как выразился однажды старшина, «выработался иммунитет». Весь его вид как бы говорил: «Давайте, давайте, воспитывайте, если времени не жалко!»

Но замполит вдруг сказал:

— Этот автомат мы решили вручить нашему замечательному ротному запевале и будущему отличнику Олесю Габаю. Думаю, что он оправдает наше доверие. Ведь запевала должен быть запевалой в любом хорошем деле.

Замполит подошел к Габаю и вручил ему автомат. Растерявшийся солдат с недоумением взял оружие, вопросительно поглядел на лейтенанта. Он подумал, что произошла какая-то ошибка или розыгрыш. Лицо у запевалы густо покраснело, на лбу выступил пот. Он попробовал было улыбнуться, но губы не слушались. В землянке, где была построена рота, стало душно, чаще затикали ходики, громко выстукивая над самым ухом.

Когда прозвучала команда «Разойдись!», Габай еще несколько секунд стоял на своем месте, потом медленно, в раздумье, пошел в угол казармы. Ему не хотелось ни с кем говорить, а тем более шутить, как делал это всегда. В нем росло какое-то неприятное чувство: будто он кого-то обманул.

Обмана и фальши Габай не выносил. Если опаздывал в строй — никогда не сгибался, чтобы встать незамеченным, шел во весь рост. Если нарушал дисциплину — не прятался за спины товарищей, признавался в открытую. А тут получалось так, будто он выдал себя за кого-то другого, скрыв свои недостатки.

В конце недели Габай по совету Ивушкина написал бывшей летчице письмо, в котором поблагодарил ее за прекрасный подарок и заверил, что будет беречь его как зеницу ока. Больше писать ему было нечего: фашистов бить не имеет возможности, а отличных успехов в учебе не достиг — хвалиться нечем. Отдав почтальону солдатский треугольничек, ротный запевала загрустил еще больше: все думал, как выйти из создавшегося положения, жалел замполита. Сколько в роте замечательных ребят, а замполит по молодости лет допустил такую оплошность — оказал честь не тому, кому следует.

Олесь невольно замечал, что солдаты стали относиться к нему суховато, сдержанно, давая понять, что начальство чтит его не по заслугам. Однажды, входя в казарму, он услышал знакомый голос ефрейтора Гудова:

— Ребята, давайте споем. Вон за песню какие подарки раздают!

Чтобы избежать подобных колкостей, Олесь стал внимательнее следить за внешностью, проворнее действовать на занятиях. Как же отставать от товарищей с именным автоматом в руках!

Примерно через месяц Габай получил от бывшей летчицы Тоси Филимоновой ответное письмо. Она рассказывала об успехах своей бригады, о счастье, которое приносит ей труд.

«…Когда фашисты подбили мой самолет, то, наверно, поминали меня, проклятые, за упокой. А я живу, да еще как! Работа кипит, и не надо мне ни отдыха, ни покоя. Идут мои новенькие автоматики на фронт и мстят врагу свинцовыми пулями. Родные мои! Как я хочу, чтобы каждая моя машина несла смерть врагу. Дорогие мои, берегите, изучайте наши машины, сумейте вовремя исправить. Любите их так, как любила я когда-то свой самолет. Я получаю сотни писем от бойцов. Они пишут мне о своих боевых делах, о своих думках. Пишите и вы мне, как овладеете оружием. Если вы еще в запасной части, пишите о своих успехах в боевой и политической подготовке, если уже воюете — докладывайте, как бьете проклятых из наших автоматов».

Прочитав письмо, Олесь решил начистоту поговорить с замполитом роты. После ужина он увидел его около штабной землянки и сказал сдавленным от волнения голосом:

— Товарищ лейтенант, пора исправлять ошибку. Я больше не могу так.

— Какую ошибку? — не понял Ивушкин.

— Ну насчет автомата. Вы же мне его по ошибке дали. Чего зря волынку тянуть? Сегодня получил от нее письмо. Просит написать про успехи. А что я ей напишу?

— Письмо получили? — обрадовался Ивушкин. — Это очень хорошо. Пойдемте в мою землянку. Все ушли в кино. Вот мы с вами и почитаем, что она пишет. Да еще песню с вами споем.

— Мне теперь не до песен.

— Что вы так приуныли? — Лейтенант поднял к небу глаза, как-то приятно прищурился и с удивительным наслаждением воскликнул: — А погодка-то, погодка какая! Чуете ли вы весну, красноармеец Габай? Неужели не чувствуете?

Над военным городком спускались сумерки. Чуть-чуть подмораживало. С крыши штабного автобуса падали редкие капли, точно старались разбудить дремавшую землю.

Минут пять спустя они уже были в землянке лейтенанта. Олесь с интересом рассматривал стоявшие на этажерке книги, висевшие на стене карты. Узнал, что замполит, оказывается, сегодня тоже получил письмо от заводских девчат — подруг летчицы.

Лейтенант снял китель, сел на табуретку. На нем была майка, такая же голубая, как его глаза. На лоб спадали светлые волосы, расчесанные на косой пробор. Быстро прочитав письмо, Ивушкин весело воскликнул:

— Великолепное письмо! Молодец летчица!