Второй шанс (СИ) - Марченко Геннадий Борисович - Страница 73

– Вам, Максим, ни в коем случае нельзя бросать это дело, вы талантливый писатель. Вот только, как сказал советский поэт Лев Озеров, талантам нужно помогать, а бездарности пробьются сами. Вы же в Союзе писателей не состоите, а без этой корочки вам трудно будет опубликовать ваш роман. Но я хочу верить, что вам хватит настойчивости его опубликовать.

Потом я понёс рукопись Шульгину, и в следующую нашу встречу он встретил меня словами:

– Молодец, сынок, с удовольствием прочитал. Вот только в нескольких местах закрались неточности.

Теперь мне пришлось уже семь страниц перепечатывать, я и в очередной раз пожалел, что у меня нет компьютера. Сколько времени и нервов я бы сэкономил… Да и денег, как-никак бумага и прочие расходные материалы стоили пусть и не таких больших, но всё же денег.

Я предчувствовал, что и Козырев-старший найдёт к чему придраться, так оно и вышло. Впрочем, его придирки оказались не столь серьёзными, чтобы из-за этого рвать волосы на голове и прочих местах, где у меня волосы ещё и не думали расти. Однако пришлось снова садиться за машинку, обошлось, правда, одним вечером.

И вот наконец окончательный вариант рукописи лежит передо мной. Но расслабляться пока рано, впереди ещё долгий путь, на котором сгорят миллионы, а то и миллиарды нервных клеток, и я ещё не раз прокляну тот миг, когда решился сесть за сочинение этого романа. И ведь как в воду глядел.

Первым делом я направил свои стопы в местное отделение Союза писателей РСФСР. Подумал, что с рекомендацией пусть и провинциальных, но и всё же писателей, у рукописи больше шансов оказаться в печати. В прежней жизни я так и не удосужился вступить в писательскую организацию. А зачем? Ради корочки? В СССР эта корочка давала хоть какие-то привилегии, вроде путёвки в санаторий, а после развала страны ты ничего с этого не имел, только платил какие-то взносы. Тем более что при Советском Союзе я ещё толком и не писал, так, кропал в стол какие-то рассказы.

В общем, заранее узнал телефон председателя пензенского отделения СП Николая Адриановича Бузыкина, созвонился, и на том конце провода вальяжный голос с таким тоном, будто делал мне одолжение, сказал:

– Хорошо, приносите свою рукопись… м-м-м… завтра, до четырёх часов дня, я ещё буду на месте.

Он мне не понравился априори, а когда я его увидел – чувство антипатии ещё более усилилось. Бузыкин оказался невысоким толстячком с бегающими глазками за толстыми стёклами очков в роговой оправе, и от него реально пованивало, словно бы он не мылся пару недель как минимум, и месяцами не меняет труселя с носками. Он ещё и брился как-то непонятно, то там, то сям торчали светлые волоски. На голове волосы были редкими и жирными, а перхоть усыпала плечи его рубашки – пиджак висел на спинке стула. Когда же он начал говорить, и из его пасти с зубами, обрамлёнными коричневатой каймой, дохнуло тухлой рыбой, меня едва не вывернуло прямо на его стол. На всякий случай я откинулся на спинку стула и постарался дышать ртом, хоть так немного нивелируя волну исходящих от собеседника миазмов.

– Так вам, говорите, всего пятнадцать лет? – переспросил Бузыкин. – Вы учитесь в училище, и умудрились написать целый роман? Да ещё на такую серьёзную тему?

Его коротенькие, толстые пальчики споро развязали тесёмки папки и выхватили из её внутренностей первый лист, затем второй, третий… Он быстро пробежал текст глазами, после чего крякнул, поёрзал в своём кресле и вперился в меня сквозь стёкла очков.

– Судя по первым страницам, всё не так печально, как я себе представлял… А почему вы мне принесли копию из-под копирки?

– Первый экземпляр я берегу для издательства.

– Вон оно что, – хмыкнул он. – Надежды юношей питают.

Бузыкин побарабанил пальцами по столу, не стесняясь присутствия несовершеннолетнего, закурил «Союз-Аполлон» и выпустил в мою сторону струю дыма.

– Знаете что, юноша, давайте-ка я оставлю эту папочку у себя, ознакомлюсь с рукописью, а денька через три приходите. Скажем, в пятницу, так же, к четырём часам. Если вещь действительно стоящая, там уже будем общаться с вашими родителями. которые как совершеннолетние обязаны представлять ваши интересы…. Хм, надо же, первый раз встречаю столь юного писателя.

А тем временем альбом наконец был готов, и мы с Валентином у него дома отобрали песни для Вишневского. Получилась урезанная версия, в которую вошли, само собой, «Никогда он уже не вернётся из боя», а также «Незнакомка», «Ковчег», «Ищу», «Франсуаза» и «Созвездие пса». Бонусом я всё же, подумав, записал ещё и «Crazy Frog».

На следующий день, во вторник, я из телефона-автомата созвонился с Вишневским. А уже на следующий день заявился на проходную телецентра. Вишневского вызвали по внутренней связи и, забирая у меня бобину, он пообещал сегодня же её прослушать.

– Позвони мне завтра, и я скажу, какие вещи подойдут для записи в студии.

Я позвонил, и из всего списка оказались вычеркнута лишь «Созвездие пса».

– Понимаешь, старик, – объяснял мне в трубку Вишневский, – слишком уж взрослая и мрачноватая для вашего молодёжного ансамбля песня. А остальные вещи подойдут. И подумайте над образом, в чём будете выступать. Хотя бы костюмы у вас есть? Это хорошо… У нас, кстати, имеется своя костюмерная, можем на месте что-нибудь придумать. Теперь давай определимся со временем… Эта неделя у нас напряжённая, студия будет всё время занята. Мы можем вас записать на следующей неделе во вторник или в среду, ближе к вечеру, нормальный вариант?

– Нормальный, – согласился я. – Нам что с собой брать, кроме инструментов?

– Аппаратура у нас есть, и усилители, и пульты с микрофонами, всё имеется. Так что берите только инструменты и как-то попробуйте привезти барабанную установку. Сможете решить этот вопрос?

Я заверил Вишневского, что решим, и повесил трубку. А в пятницу я вновь переступил порог Союза писателей, надеясь услышать от Бузыкина, что роман хорош и он обязательно его рекомендует к печати. Однако реальность оказалась куда печальнее.

– Я прочитал ваше произведение, – хлопнул он пухлой ручкой по папке. – И даже не за неделю, а за два дня. Сюжет интересный, затягивает. Но…

Он поднял указательный палец, всем своим видом показывая, насколько сейчас важное последует заявление.

– Но! Текст сыроват и требует дополнительной правки. Да-да, сыроват и, предвидя ваши возражения, молодой человек, я для примера возьму, ну, скажем, вот этот лист из 3-й главы. Вот здесь мы читаем:

«Ещё два дня назад Виктор и помыслить не мог, что его, как какую-то скотину, будут пинками гнать в уже набитую пленными до отказа теплушку. Кое-как он протиснулся вперёд, к дальней стене, и сполз на холодный, дощатый пол, сжатый со всех сторон сейчас больше похожими на побитых ворон, а не на бойцов Красной Армии людьми. Один из них, с замотанной грязными и красными от проступившей крови бинтами правой половиной лица, несмотря на отчаянность своего положения, задорно подмигнул Виктору единственным глазом:

– Не дрейфь, братишка, прорвёмся! Ты из какого батальона?

– Я? – растерялся Фомин.

– Ну не я же! Видок у тебя какой-то не армейский. Куда форму дел? Небось, в ближайшей деревне у какой-нибудь бабёнки пересидеть решил, натянул тряпки её мужа, который сейчас сражается под Москвой, а тут немцы. Так?

Он засмеялся было каким-то хлюпающим смехом, но тут же смех оборвал – боец перекосился от боли, со стоном приложив ладонь к перебинтованной части лица.

– А меня вот осколком поранило. Щёку разворотило и глаз вытек. Думал, помру, а ничего, перевязали – и снова винтовку в руки. Мне бы в госпиталь, да поубивало наших много, а фрицы прут и прут, вот и пришлось одноглазому воевать. Да не навоевал много… Лейтенанта убили, и кто-то орать начал, что сдаваться надо. Смотрю, один из окопа высовывается с поднятыми руками, второй… А мне что, больше всех надо? Так-то по-любому сдохну, а здесь ещё какой-никакой шанс. Тоже выкарабкался наверх, руки поднял и кричу, мол, сдаюсь, не стреляйте. Попинали они меня, конечно, немного, не без того, но главное, что живой. Говорят, в концентрационный лагерь нас теперь повезут, в Польшу или Германию. Я поляков не люблю, пущай в Германию лучше везут, там цивилизация, может, со временем в работники какой-нибудь буржуй из ихнего колхоза меня возьмёт. А потом, глядишь, и отпустит жену повидать с дитём… Да, меня, ежели что, Фёдором кличут, а тебя как?»