Второй шанс (СИ) - Марченко Геннадий Борисович - Страница 30

– А зачем?

– Ну как зачем?! Престижнее, чем какое-то училище, опять же, перспективы…

– Так я же музыку люблю! – Валя посмотрел на меня так, как смотрят на глупеньких детишек. – Родители хотели, чтобы я стал скрипачом, у меня все данные. Я в музыкальной школе скрипкой занимался. А в предпоследнем классе «заболел» гитарой, даже тайком от мамы с папой стал брать частные уроки игры, платил педагогу из своих сбережений, с денег, которые мне давали на карманные расходы. Даже умудрился вот эту «ленинградку» с рук купить, правда, прятать её пришлось в музыкальной школе. Ближе к выпускному во всём родителям сознался, папа просто за голову схватился. Но когда он понял, что я точно не хочу быть ни вторым Менухиным, ни даже первым Гольцманом – ему и маме оставалось принять мой выбор как должное. Тем более что я всё равно хочу поступать в вуз, правда, в музыкальный, после культпросвета поеду поступать в Московский государственный институт культуры. Впрочем, мне кажется, родители – и папа в особенности – не теряют надежды, что я когда-нибудь одумаюсь и снова возьму в руки скрипку.

Назавтра я на второй перемене около десяти утра галопом домчался до Совета ветеранов и вручил Шульгину папку с первыми тремя главами. Тот обещал вдумчиво прочитать стопку из пятнадцати машинописных страниц максимум за полчаса, и я сказал, что забегу снова после уроков.

Не успел вернуться в училище, как попался на глаза директору.

– А, Варченко, а я тебя ищу… Ну что, слышал, хор уже вовсю репетирует? Когда сможешь представить на мой суд своё творение?

Хм, да пожалуй что, получается у нас уже почти идеально. Ещё одна-две репетиции – и можно выходить перед публикой. О чём я и сообщил Николаю Степановичу.

– Лады, – кивнул Бузов, – тогда в пятницу после уроков я буду в актовом зале, посмотрю, что вы там нарепетировали.

А я на следующей перемене поймал Ладу и отвёл в сторонку.

– Слушай, я когда тебя провожал домой, обратил внимание на проводку в коридоре. Сколько ей лет?

Лада наморщила лобик, делая в уме какие-то подсчёты. считая в уме, напрягая память – Можешь не напрягаться, там невооружённым глазом было видно, что проводка старше тебя раза в три. И она в любой момент может замкнуть, что однозначно приведёт к возгоранию оплётки. И если рядом никого не окажется, то это почти гарантированный пожар. А представь, если подобное случится ночью, в том же коридоре или подвале, у вас же полы там деревянные, лестница деревянная. Огонь пойдёт снизу, и людям останется только выпрыгивать в окна, если они до этого во сне не задохнутся от дыма. Жители первого этажа ещё, может, и не покалечатся, а вот второго… Когда у вас последний раз появлялся инспектор пожарной охраны?

– Ой, я не знаю…

– Думаю, очень давно, иначе он точно обратил бы внимание на состояние проводки и настоял бы на её замене. В общем, если в одну прекрасную ночь не хотите сгореть заживо, срочно принимайте меры.

– А что мы должны сделать? – захлопала белесыми ресница Лада.

– Ну прежде всего написать всем домом заявление в пожарную охрану, пусть придёт инспектор, составит акт, согласно которому вам должны заменить всю проводку в здании. Если инспектор в течение недели после подачи заявления не появится, или появится, но в течение месяца проводку вам не заменят – пишите коллективное письмо в газету.

Что ни говори, а в советское время печатное слово имело реальную силу. Альтернативы в виде интернета пока не имеется, поэтому газеты сейчас читают все, и вряд ли кому-то было приятно, когда на него все указывают пальцем. А ещё можно было получить втык от начальства, в этом тоже мало приятного.

Лада приняла мои слова к сведению, пообещав их сегодня же передать родителям, а я отпросился с последней пары во врачебно-физкультурный диспансер. Тот располагался на Володарского, в двух шагах от Привокзальной площади и в пятнадцати минутах пешего хода от горисполкома.

Врачи в моём организме не обнаружили ничего такого, что могло бы помешать мне выступить на чемпионате области, и окрылённый этим вердиктом, я снова заявился в Совет ветеранов. Уже как на работу хожу, усмехнулся про себя, переступая порог кабинета.

– Садись, – кивнул на стул Шульгин, почему-то переходя на «ты».

Лицо его было не в пример серьёзнее, чем когда мы общались вчера – утренний забег с папкой не в счёт. Он положил свою широкую ладонь на папку с рукописью, вернее, с первыми тремя главами книги.

– Прочитал я твой опус. Ну что я могу сказать… Те, кто тебя хвалили – не покривили душой.

На его выбритом до синевы лице расцвела улыбка, демонстрируя миру фарфоровые зубы.

– Не ожидал, честно скажу – не ожидал от подростка, что он так сможет писать. И придраться не к чему, разве что по мелочам, но это мы с тобой попозже обсудим. И про папу-стоматолога – ой как верно написал. У меня случай был… лет пять назад нас, председателей Советов ветеранов собрали в Москве на очередное совещание. А тут как назло у меня зуб разболелся, и так сильно – хоть на стенку лезь. И что самое обидное, как раз в воскресенье, когда поликлиники не работают. Но меня в беде не бросили, отвезли к какому-то дежурному хирургу. Тот мой зуб посмотрел, и заявляет, что удалять жалко, вполне можно обойтись пломбой, но придется ждать до завтра. А я ему – и так уже обезболивающего две таблетки принял, не помогает, не смогу я до понедельника дожить. И тогда он мне как бы по секрету говорит, мол, есть у меня знакомый врач, Лев Самуилович, ставит пломбы – всю жизнь стоят. Тот и в воскресенье принимает, правда, дома. Если хотите – могу позвонить, подъедете, он вас примет. И дорого, спрашиваю, берёт? Оказалось, отечественную пломбу ставит за пятнадцать рублей, а импортную в тридцать. Я как услышал – у меня чуть второй инфаркт не случился. Нет уж, говорю, может, он и впрямь пломбы на всю жизнь ставит, но я свой не оцениваю ни в пятнадцать рублей, ни тем более в тридцать. В общем, вырвали мне тот зуб. И вот как прочитал я начало твоей книги – так сразу вспомнил того самого Льва Самуиловича. Вот же семя…

Ничего себе, какие совпадения пошли по врачам с характерными национальными признаками, как всё чудно переплелось! А с другой стороны, чего отставник возмущается?! Такие Самуилычы и Гольцманы реально помогают людям, даже государство смотрит на это сквозь пальцы, лишь бы отстёгивали в госбюджет. А вообще, как бы ни вопили сторонники социалистического строя, что СССР – наше всё, а минусов хватало. На хрена товарищ Сталин прикрыл НЭП? Чем он ему помешал? В конце концов, можно было найти какой-то компромисс: разрешить частникам вести мелкий бизнес, а крупные предприятия национализировать. И разрешить приток иностранного капитала, с сохранением у государства контрольного пакета акций. Я не экономист, но кое-что читал, в том числе когда засылал своих попаданцев в «эпоху развитого социализма», и некоторые выводы для себя сделал.

Ничего такого, конечно же, я Шульгину говорит не стал, иначе он меня отсюда не то что коленом под зад, а сообщит о крамоле в соответствующие органы. Там на мой возраст не посмотрят, конечно, не посадят, но из комсомола я вылечу с такой характеристикой, что о светлом будущем отдельно взятого Максима Варченко при социализме останется только мечтать. Разве что я мог бы заявить, мол, не говорил я ничего такого, врёт всё отставной полковник. Но кому поверят – студенту училища или ветерану, фронтовику, орденоносцу, если судить по планкам на пиджаке? Поэтому я предпочёл за лучшее оставить своё мнение при себе, приготовившись дальше слушать товарища Шульгина.

– Момент меня там один зацепил, – продолжил он, вернувшись к моей книге. – Это где ты описываешь, как пленных загоняли в теплушку, а политрука с перебинтованной головой заставили раздеться на морозе догола и закололи штыками, предварительно выколов глаза. Как тебе удалось так ярко описать эту картину… Читал, а у самого кулаки непроизвольно сжимались. До сих пор стоит перед глазами.

Да уж, я неплохо постарался, когда описывал экзекуцию. В рассказе Морозова такого эпизода не было, я его сам придумал, для усиления эффекта обставив смерть несчастного политрука такими подробностями, чтобы любой нормальный человек, прочитавший этот отрывок, испытал эмоции аналогичные тем, что испытывал сидевший напротив меня полковник в отставке.