Второй шанс (СИ) - Марченко Геннадий Борисович - Страница 13

– За Сталина, – механически добавил я.

– Это тоже кричали, – кивнул собеседник, – только сейчас о Сталине лучше не упоминать. Необстрелянные лейтенанты тогда гибли массово.

Минут сорок я записывал воспоминания о фронтовых буднях, что ели, где жили, на чём спали, какая была форма, после чего Иннокентий Павлович перешёл к следующему этапу своего повествования.

– В один из дней середины декабря наш взвод, подчиняясь приказу, пошёл в атаку. Рядом со мной разорвался снаряд, удивительно, но ни один осколок в меня не попал, правда, получил контузию и потерял сознание. А когда очнулся, вижу над собой ухмыляющуюся, тщательно выбритую физиономию в немецкой каске, которая поворачивается в сторону и говорит кому-то: «Hey, Friedrich, ich glaube, dieser russe lebt». Я упоминал, что изучал немецкий, понял, что говорят про меня, мол, русский живой. Так я оказался в плену, а дальше начался настоящий ад, потому что меня эшелоном, в набитой людьми теплушке отправили в один из самых страшных концентрационных лагерей – Освенцим, он же Аушвиц. Вы наверняка слышали о нём, а мне вот «посчастливилось» провести там почти год. До сих пор метку на себе храню.

Он закатал рукав рубашки, и я увидел на его руке ниже локтя слегка выцветшую татуировку в виде пяти цифр.

– Такие татуировки делали только в Освенциме. Каждый раз, как вспомню то время – сердце сжимается. Не дай Бог вам когда-нибудь пережить такое.

Далее Иннокентий Павлович по моей просьбе принялся рассказывать о пребывании в лагере в деталях, на что ушло, пожалуй, больше часа, за это время он ещё успел обслужить мужчину, который пришёл брать в прокат телевизор.

Далее я узнал, что мой собеседник в 42-м принял участие в массовом побеге.

– На одном из участков велись строительные работы, которые выполняли также военнопленные. Тогда-то мы и обратили внимание на то, что весь этот участок, обнесённый ограждением из колючей проволоки, оказался не закрыт с северо-западного угла. Там оставили неогороженное пространство, чтобы доставлять материалы для строительства крематориев. Эту часть территории охраняли лишь эсэсовцы, стоявшие на расположенных поблизости сторожевых вышках. И было ещё одно немаловажное обстоятельство, которое могло бы сослужить беглецам хорошую службу: если на вечерней поверке кого-то не хватало, эсэсовцы отправляли на поиски пропавшего группу из заключённых. Мы решили воспользоваться этим. Приблизительно в последних числах октября мы спрятали труп одного из умерших во время работы узников. Когда его хватились на вечерней перекличке, эсэсовцы отобрали около сотни военнопленных и отправили их на поиски. Опустился густой туман, и стало смеркаться. Оказавшись возле неогороженного участка, мы бросились в сторону постов СС. Большинству удалось через них пробиться, в их числе посчастливилось оказаться и мне.

Иннокентий Павлович снял очки и со вздохом потёр переносчицу.

– Так получилось, что рядом со мной бежали двое поляков. Так мы больше никого из беглецов и не встретили, хотя позже я узнал, что их было немало, и кому-то повезло выжить. Поляки сказали, что пойдут каждый к себе домой, там им найдётся где спрятаться. Я отправился с тем, кто шёл на северо-восток, посчитав, что с человеком., который знает польский, идти через Польшу будет легче. В Люблине мы расстались, и я двинулся дальше в сторону бывшей польско-белорусской границы.

Далее рассказ о том, как уже в районе Слуцка его приютила одна вдова, а через неё он уже вышел на партизан.

– Больше года я воевал в составе партизанской бригады, неплохо воевал, скажу честно. Оттуда наконец-то написал письмо родным (корреспонденцию тогда доставляли по воздуху), и только месяц спустя получил ответ, что родители эвакуированы в Ташкент. Позже выяснилось, что им на меня в начале 42-го похоронка пришла… А затем подошли части нашей действующей армии, партизанская бригада была расформирована, и её бойцы влились в состав 1-го стрелкового корпуса 43-й армии. Вот только оказалось, что и свои могли к стенке поставить. Майор из СМЕРШа – это такая организация…

– Да, я знаю, «Смерть шпионам».

– А вы начитанный молодой человек… В общем, майор из СМЕРШа заинтересовался моей личностью, подозревал, что я специально был заслан немецкой разведкой к партизанам, а татуировку мне сделали для правдоподобности. Майор то ли звёздочку себе зарабатывал, то ли орден… Его даже не убеждали показания партизан, что я участвовал с ними в боевых операциях и лично отправил на тот свет около полутора десятков фашистов и их прихлебателей из числа полицаев. Письма из дома тоже оказались для майора филькиной грамотой. Но тут, на моё счастье, пришёл ответ на запрос по месту моего призыва, что да, служил такой Иннокентий Морозов в составе 44-й стрелковой дивизии, но пропал без вести под Волоколамском в декабре 1941 года. Описание внешности совпадало, но и это не могло убедить майора. В итоге пришлось ждать, пока в часть прибудет нарочный, который знал меня лично, он и признал во мне того самого пропавшего без вести Морозова. Правда, и тут майор встал было в позу, хорошо, что его командир вмешался, дал мне, так сказать, вольную. Только после этого я вернулся в действующую армию, и закончил войну в Венгрии. После Победы наш стрелковый корпус был передислоцирован вместе с управлением 1-й ударной армии в состав Туркестанского военного округа, а оттуда уже я демобилизовался весной 46 года, спустя пять лет вернулся в родной Ленинград.

– Я всё хотел спросить, а как же вы в Пензе оказались?

– Так сердцу не прикажешь, влюбился в вашу пензячку.

– И решили переехать на её малую родину?

– Если вкратце, то так и было. Не получилось у моей избранницы сойтись характерами с моими родителями, а я был так влюблён, что помчался за ней. Я не жалею, у нас родились двое прекрасных детей – мальчик и девочка, уже и внуки есть. Долго преподавал немецкий язык в школе. Да и к городу я привык. Тихий, зелёный, люблю, знаете ли, вечерами гулять по историческому центру.

– И что же вас, педагога, привело в прокат?

– Хм, – несколько смутился Иннокентий Павлович. – Скажем так, не сошлись характерами с новым директором школы. Тот попросту унижал педагогический состав, в том числе женщин, а я не стал этого терпеть, и во время конфликта не выдержал, дал ему пощёчину. Закончилось всё скандалом, мне пришлось покинуть школу, в другие школы города вход мне был заказан, а ехать в район преподавать я не захотел, не в том уже возрасте. Вот и пришлось мне искать другую работу. Хотя репетиторство никто не отменял, по воскресеньям хожу по домам, преподаю немецкий.

На часах уже четверть седьмого. Я решительно захлопнул блокнот, поблагодарил собеседника за рассказ, напомнив, что мне перед тренировкой нужно ещё успеть заскочить домой. А завтра мы с мамой обязательно придём за машинкой. Мама сегодня работала во вторую смену, иначе меня ждала бы трёпка за то, что ушёл утром в училище и пропал. Про себя подумал, что идти в Совет ветеранов, пожалуй, смысла особого нет, бывший фронтовик мне и так достаточно рассказал, незачем распыляться и пытаться объять необъятное: есть главный герой, вот пусть и прёт по своей колее, не сворачивая.

Или всё же желательно сходить, засветиться? Опять же, связи какие-никакие, кто знает, вдруг они пригодятся в будущем… Например, при издании книги.

Уже в дверях Иннокентий Павлович поинтересовался, не буду ли я так любезен принести ему почитать тот самый рассказ, на котором я набивал руку.

– Так заиграли рукопись, паразиты, – притворно вздохнул я. – Пошла по рукам – и с концами. Да и тетрадку с черновиком я уже, пожалуй, не найду. Могу, конечно, попытаться по памяти перепечатать…

– Нет-нет, – замахал руками Морозов, – не стоит. Пишите роман, вот его я с удовольствием почитаю.

Дома успел на ходу соорудить себе бутерброд с варёной колбасой (прокатными сушками сыт не будешь), схватил сумку с трико и кедами и помчался на тренировку. Надеюсь, кусок хлеба с парой кружков колбасы мой молодой организм усвоит быстро, да и особой тяжести от бутерброда в желудке, если честно, я не чувствовал.