Приключения елочных игрушек - Никитин Сергей Константинович - Страница 4

На маленьком речном катерке, носившем мятежное морское имя «Прибой», плыли на практику студенты-географы. Они наносили на карту путь реки и ее притоков, пойменные озера, луга, лесные массивы, возвышенности и болота, поречные города и деревни. Спали практиканты в кубрике, а еду и чай готовили на кострах.

Мы с Алешей попросили капитана «Прибоя» взять нас с собой, и капитан, мой хороший товарищ, разделил с нами рулевую рубку.

Когда не было впереди мелей и крутых поворотов, капитан доверял Алеше штурвал. Не каждому мальчику выпадает в жизни такое счастье — вести настоящий корабль, подавая вниз мотористу краткие команды: «Полный вперед! Самый полный!» Кроме того, в таких случаях капитан давал Алеше еще и свою фуражку с «крабом», которая съезжала ему на уши, а на шею вешал тяжелый бинокль, приближающий далекие предметы в пятнадцать раз.

Как-то около полудня из трюма вылез голый по пояс, блестящий от пота и масла моторист и сказал, что надо пристать к берегу, потому что «мотор гонит масло».

А может быть, мотор вел себя вполне исправно, а просто недалеко, за высоким лесистым берегом была деревня, где у моториста жила семья.

— Пусть мотор пока остынет, — сказал моторист.

Он помылся, надел чистую рубашку и поднялся по тропинке в лес, а студенты тем временем повесили над костром три ведра — одно для супа, другое для каши, третье для чая, — потому что все равно приближался час обеда.

Знойный июльский полдень не в тягость всему живому у реки. Горячий над берегами и прохладный над водой воздух постоянно в движении, и этот полуденный ветер вольно гуляет над широкими плесами, разводя плескучую волну. Она с тихим хлюпаньем бьет в берега, зеркально сверкает на солнце, и тогда говорят: «Река играет…»

Наш катерок привалился бортом к самому берегу, закрепленный чалкой за корень огромной ивы. От ее горячей коры шел горьковатый запах — запах жаркого лета. Чуть ниже по течению в серебристо-синюю воду вдавался желтый клин песчаной косы. Пестрые коровы стояли по брюхо в воде и уже не пили, а только наслаждались прохладой воды и ветра, сносившего жгучих слепней. К нам подошел пастух в кепке, простреленной дробью, без козырька, и спросил, не везем ли мы на катере соль.

Студенты предложили ему отсыпать из пачки, сколько нужно.

— Нет, — сказал пастух, — мне нужно пуд, или лучше два.

— Зачем же вам столько?

— У нас в деревне пруд ушел, — сказал пастух, — так карася в грязи осталось удивительное количество. Все дно так и шевелится. Теперь будем бочками солить.

Студенты всполошились. Всем захотелось ухи из карасей.

— Далеко деревня? — спросили они.

— Да нет, сразу вот тут, за изволоком.

Четверо взяли корзинки и побежали вверх к лесу.

— Пущай промнутся. Молодые, здоровые, — посмеиваясь, сказал пастух, когда студенты скрылись в лесу.

— Так нет, что ли, карасей-то? — спросил я.

— Какой карась, — спокойно ответил пастух. — У нас в деревне не то, что пруда, колодца нету. Мы водой по трубе из скважины пользуемся.

— Злой ты, старик, вредный, — попенял я ему.

— Я не вредный, — так же спокойно возразил пастух. — Я шутить люблю. Сколько этого народа кажное лето на моего карася поддается, так просто, я тебе скажу, удивительное количество. А хочешь, парнишечка, я тебе сейчас живого лисенка представлю? — обратился он вдруг к Алеше.

— Опять, наверно, шутите? — надулся на него Алеша.

— Нет, не шучу. Вон, гляди-ка.

Он взял Алешу за плечо и показал на высокий берег. Там деревенская дворняжка — невообразимая помесь пойнтеров, сеттеров, пинчеров, гончих — заходилась в неистовом лае, то ложась на живот, то вскакивая, то скребя задними ногами землю.

— Вишь, загнала в камни лисенка и лютует, не отходит.

— А где же лиса? — спросил Алеша.

— Лиса, надо быть, затаилась. Покуда здесь собака да люди, нипочем не объявится.

— Где лисенок? Где лисенок? Ребята, собака лисенка нашла! — загалдели студенты, услышав наш разговор.

Они гурьбой побежали наверх, спотыкаясь о круглые камни, падая и карабкаясь дальше на четвереньках. Собака залилась еще неистовей.

Вскоре лисенок, завернутый в куртку, был принесен вниз, на палубу катерка. Он не делал попыток к бегству, прижался возле рубки к полу и, попрядывая ушками, глядел в одну точку блестящими влажными глазами. Лопатки остро торчали у него на спине. Студенты дали ему говяжьей тушенки, но он ее есть не стал.

— Не желает городской пищи, — насмешливо сказал пастух. — Ему, шельмецу, подай мышку, или птенца живого.

— Привыкнет, — сказали студенты.

Они порешили на том, что лисенок просто боится их, оставили перед ним тушенку и ушли на берег.

Но прошел час и два, пастух, пообедав с нами, угнал свое стадо, а лисенок все лежал на том же месте, прижавшись к полу. Он был длинный и тоненький, как змейка, способный проникать в узкие норы, стлаться по земле в зарослях травы, извиваться между стволами, камнями, корнями, и выглядел среди громоздкой обстановки катера совсем беспомощным и жалким. И шерсть у него была некрасивая — цвета полинялой рыжей тряпки с сероватым оттенком. Лишь на самой спинке, искристо вспыхивая в лучах солнца, струилась красноватая полоска, словно быстрый огонь по сухой траве.

За эту полоску студенты назвали его Огоньком.

Весь день Огонек вел себя смирно, лежал на палубе в тени от рубки и только весь съеживался, если кто-нибудь проходил мимо. Но с наступлением вечернего затишья, когда река словно остекленела и на берег, на воду легла синяя тень леса, он забеспокоился, забегал, поскуливая по-щенячьи, вдоль борта и укусил за палец студента, пытавшегося его схватить.

Стали устраиваться на ночлег. Студенты сделали из брючного ремня ошейник, надели его на лисенка и привязали толстой веревкой к поручням. Потом оставили перед ним говяжью тушенку, трех уклеек, миску с водой и ушли в кубрик спать.

Спустилась теплая, беззвездная июльская ночь. Прозрачно светилось небо, и этот отраженный свет солнца из-за края земли был так силен, что прибрежные кусты и наш катерок отбрасывали на темную воду еще более темную тень.

Капитан тоже ушел в деревню, искать моториста, и в рубке остались только мы с Алешей. Он долго ворочался у меня под боком, потом затих…

И уж не знаю, приснилось мне это, или было наяву, но только я слышал, как Алеша поднялся, натянул на себя курточку и вышел на палубу. Мне казалось, что стены рубки стали прозрачно-голубыми, как небо, и я видел все, что происходило на палубе. Плавно, точно он, перебирая ногами, летел над палубой, Алеша подошел к Огоньку, а тот сказал ему:

— Я хочу в лес.

— Иди, — ответил Алеша. — Я освобожу тебя.

Он снял через голову лисенка ременный ошейник и повторил:

— Иди. Видишь, с катера перекинут трап? Беги по нему и карабкайся между камнями на высокий берег, где растет лес.

Но лисенок опять, как днем, прижался к полу.

— Я боюсь, — сказал он. — Ночью здесь охотится сова и схватит меня на открытом месте даже в камнях.

— Я отнесу тебя к лесу, — сказал Алеша, — хоть и сам боюсь, не знаю чего.

— Не бойся, — сказал лисенок. — Кто может тронуть здесь человека?

Алеша взял лисенка, прижал его к груди и ступил на трап.

— К-ко-го-о несешь? — заорала вдруг из-под берега лягушка, шумно завозившись в осоке.

— Я несу лисенка в лес, где его нора, — ответил Алеша.

— Доброе дело, — проскрипела лягушка.

И опять я видел, как Алеша с лисенком на руках стал подниматься на крутой берег, плавно перелетая с камня на камень.

— Стой! Кого ты ночью несешь к лесу? — раздался вдруг из-под камня чей-то шепелявый, словно старческий голос.

— А ты кто? — спросил Алеша.

— Я еж.

— Почему же ты не показываешься?

— Я боюсь совы.

— А я несу лисенка, который тоже боится совы.

— Доброе дело, — сказал еж. — Ступай дальше.