Белая ворона в академии Аусвер (СИ) - Хант Диана - Страница 7

Жрецы, опять же, посовещались (что-что, а совещаться они умеют) и обязали выплачивать долги, в которые храм влез, — ни много ни мало пятнадцать пьясов и шесть су… правильно, Мариша Зайко, который всех и взбаламутил. То есть моего отца.

В тот день он так меня выпорол…

Еле ноги унесла, пока он отдыхал, чтобы ко второй части «воспитательной беседы» приступить. Неделю носа не высовывала из сторожки, — сторож при молельне меня пригрел и даже примочки на ушибленные места ставил, а ещё кормил чёрствыми пряниками… вкуснотища!

На отца я была не в обиде, кстати. Жил как умел. Из шкуры лез, чтобы сёстрам на приданое скопить. Все сбережения тогда ему пришлось храму отдать.

Но, на моё счастье, после меня один только раз Четырёхликая «наказала» Мариша Зайко девкой, а на следующий год «одарила» двумя сыновьями сразу.

Правда, мама последние роды недолго пережила…

Вскоре в доме у нас появилась мачеха — бездетная вдова, которая приняла всех нас, как родных. Одна за другой вышли замуж старшие сёстры, потом — младшая. Не все счастливо, но… Для меня мало что изменилось.

Мачеха, наконец, родила отцу сына, потом второго, третьего… поэтому моя помощь по дому пришлась очень кстати. Словом, жизнь текла своим чередом, что та Даная.

Я нянчила братьев, по-прежнему помогала в молельне и старалась меньше маячить у отца перед глазами.

Нелюбимый ребенок не значит не любящий… Но об этом сложно говорить.

Лучше расскажу, как у меня обнаружился магический дар.

Это случилось неожиданно в первую очередь для меня самой.

Я лежала в горячке, когда однажды ночью наш дом обступили люди с факелами.

Мариш Зайко растолкал нелюбимую дочь и сообщил, что «народ требует ведьму на суд». Так сказать, «призывает к ответу».

Надо сказать, я слабо соображала из-за жара.

Помню, как трясла головой, пытаясь сообразить, что к чему, почему мачеха жмётся к печке, прижимая к себе сыновей…

Помню, как отец, пустив суровую мужскую слезу, открывает двери односельчанам…

Не били, нет. Наоборот, старались держаться подальше, выставив перед собой вилы.

Очумело мотая головой, поджимая босые ноги (обуться-то не дали), сообразила, наконец, чего от меня хотят. То есть за что судят.

Дело в том, что незадолго до обозначенных событий, меня, по словам односельчан, «застукали за волшбой».

Дело было так…

Я как раз возвращалась из молельни, когда услышала жалобный детский плач.

Скажите, в каком дистрикте не плачут дети? Да по сто раз на дню глотки рвут, и громче всех — мои же братья, так что можно было спокойно идти себе мимо. Но что-то всё же тогда меня остановило. На свою беду. Или на счастье?

Ревела во всё горло соседская девчонка, Маняшка. И не просто так ревела, а по делу.

Дело звалось «Бусик», и было оно уж целый месяц как усатым-полосатым-и-вообще-любимым-до-невозможности, а сейчас же истово барахталось в колодце. Само или какие мальчишки помогли (я, если честно, братьев заподозрила) — не известно, у колодца на тот момент только Маняшка и была.

Размазывая по чумазой мордашке слёзы, надрываясь, звала Бусика…

Что-то тогда в душе лопнуло. Да и Бусика с Маняшкой жалко стало…

Я сама не поняла, как это случилось, честно… Только тело словно насквозь прошило разрядами тока, ладони чуть не задымились… А в следующий миг над колодцем поднялся столп воды. С ошалевшим Бусиком на пенном гребне.

Прижимая к себе мокрого, несчастного до невозможности котёнка, девочка унеслась, со страхом на меня оглядываясь.

А у меня ноги подкосились, в голове шумело, а перед глазами заскакали мошки.

Мачеха, обнаружив меня у колодца, пощупала лоб и пенять не стала за то, что припозднилась. Уложила, даже компрессы на лбу меняла. Кажется… Я это всё как в тумане помню. Сильная горячка началась, а тело обмякло и было словно не моё, слушалось через раз.

Вот, именно тот случай «на суде», который состоялся на месте, не отходя от отчего дома, мне и припомнили.

Главным аргументом односельчан было то, что «Эда ж какая силища-то у красноглазой ведьмы?!». И — «А ежели она паводок подымет?!» А ещё — «Али землю, наоборот, иссушит, это ж без урожая останемся!».

Словом, то, что я — ведьма, было определено сходу и вверялось мне в вину априори, не требуя доказательств. Доказательства вон они — счастливый и здоровый Бусик и вцепившаяся в него напуганная и избегающая поднять на меня глаза Маняшка.

И никому невдомек, что не смогу я никакой паводок поднять! Даже если в Данае всю скотину перетопят…

Вон, из колодца непонятно каким чудом воду подняла — и вся выдохлась. Так, что тут же в горячке свалилась…

Первые выкрики «Утопить!», «Утопить проклятую ведьму!» я пропустила.

Словно сквозь толщу воды слушала вердикт жрецов, что «Вода сама разберётся, кто ведьма, а кто нет». Мол, если я и вправду ведьма, то, конечно, выплыву. А если нет… Впрочем, на эту тему семантических отступлений не было.

Я смотрела в перекошенные от ярости и страха лица односельчан и не верила. Не хотела верить. Мы же здесь все друг дружку знаем. Неужели ты, Альшанка, желаешь мне смерти? А что детям скажешь, почему тётя Роша не пришла поиграть с ними? Или ты, Малинка? Как просить с закатками на зиму помочь, или по ягодным местам меня тягать так ты первая… Нет. Я просто не могла в это поверить. Слишком оно всё напоминало фарс.

А потом поверила.

Когда отец заговорил и все разом замолчали.

— Если её сейчас Четырёхликая приберёт, искупит этим Рошка все свои грехи, — и, не глядя на меня, скрылся в доме, толкая перед собой в спину мачеху, прижимающую к груди младенца. Ромка даже не проснулся…

Я даже уточнить, это какие-такие у меня грехи, не успела.

Набросились скопом, хоть я и не сопротивлялась, всё поверить не могла… Связали за спиной руки, притащили на берег. Камень на шею повесили, пришлось на четвереньки упасть, и носом в этот самый камень ткнуться. Больно, кстати, было.

В общем, собирались уже топить, простите, «испытывать».

Ведьма всё же или нет…

Как кто-то крикнул:

— Миротворцы!

А миротворцев у нас, как и везде, боятся до одури…

После уже в толпе миротворцев мага разглядели и вовсе притихли. Потому что магов, понятно, шугаются пуще миротворцев…

Маг шёл не спеша, толпа же перед ним расступалась, что воды перед Четырёхликой. Приблизился, верёвку с шеи стянул, лицо за волосы на себя поднял… поморщился. Ну, это пережить можно было. В глазах мага интерес мелькнул, а того, кто интересен, как известно, не топят.

Откуда-то со стороны доносился голос старосты, мол, так и так, ваша светлость, имеем все основания предполагать, что девочка — ведьма.

Маг не отвечал. Вместо ответа вытянул цветной кристалл и принялся им вокруг головы водить, и, когда он загорелся, ка-ак заорёт! Если опустить все ругательства и бранные выражения, смысл его гневной речи был таков: мол, пошли прочь, смерды, ведьма ваша никакая не ведьма, а весьма одаренная магесса, и место ей в академии Аусвер, и будет она там на золоте есть и пить, и магию развивать, а по окончанию обучения останется в Преториуме, в столице, и всю долгую, полагающуюся магам, жизнь, проживёт в почёте и уважении. И родителей не забудет, конечно. Так-то.

Кстати, по ходу гневного выступления мага выяснилось, что «родителям магического таланта» полагается денежное вспоможение, за то, что вырастили такое чудо чудное и диво дивное, а особенно — за то, что отпускают «дитятко» в академию Аусвер.

Пока отец (я-то думала, он не пошёл смотреть, как меня «испытывать» будут, ан нет, рядом оказался), пьясы пересчитывал, шевеля губами, а мачеха меня в дорогу собирала, не жалея собственных ношеных вещей, маг с кристаллом братишек обошёл, а затем и остальных ребятишек дистрикта, которых спешно потащили всем селением из кроватей…

В общем, посетовал, что больше дара ни у кого нет, но потом вспомнил, что «хоть у одной есть» и вроде как утешился.