Хищная власть - Диденко Борис - Страница 34

• Предыдущая
• 34/39
• Следующая

Таким образом, можно констатировать развитие и усложнение тормозной доминанты как механизма высшей нервной деятельности. На филогенетической лестнице — от рыб до приматов — замечается повышение разнообразия неадекватных реакций: особенно они интенсивны и разнообразны у обезьян. Главный вывод отсюда: раз они достигают максимума у высших приматов, то надлежит полагать, что предковая форма человека в лице семейства троглодитид, и особенно его высшей степени, палеоантропов (троглодитов), обладала еще большим ассортиментом неадекватных рефлексов.

Кроме того, неадекватные рефлексы обнаруживали свойство имитатогенности — они вызывали подражание, что способствовало развитию специфических дистантных звуковых контактов внутри популяции.

Теперь ясно, что в высшей нервной деятельности животных налицо нечто, что характеризуется как противоположное, обратное их биологически рациональному рефлекторному функционированию. То, что это «нечто» подчас использовано в эволюции животного мира для адаптации — это лишь побочный плод. Главное же для начала человеческой истории и самого человека — это возможность превращения этого «отрицательного», даже как бы патологического явления у животных, более того, гибельного для них, в опору принципиально новой формы торможения, которая характерна для высших троглодитид, а затем преобразуется у человека в положительную норму его высшей нервной деятельности.

Из феномена тормозной доминанты вытекает, что, если суметь вызывать («раскрепощать») такие тормозимые действия, то несомненно затормозятся реципрокные (взаимосвязанные) рефлексы, бывшие перед тем в активном состоянии. Значит, наготове есть могучая машина для пресечения всех и любых, даже самых совершенных, рефлексов, даже самых сложных форм поведения животных.

Но что могло бы привести ее в действие в Природе? Что могло бы вызывать у животных эти, обычно глубоко затаенные, призраки? Существует лишь один-единственный подходящий для этого природный механизм: сила имитации, заразительная помимо какого бы то ни было подкрепления. т.е. подражательные рефлексы, подражательные действия возникающие только на внешнее проявление рефлекторного акта, производимого другим животным. И тогда сила автоматического подражания без всякого прямого подкрепления способна вызвать у другого индивида некое действие.

Это действие, вызванное неодолимой силой подражания, может быть как раз тем самым действием, которое служило у этого индивида тормозной доминантой для того или иного адекватного действия, которое проявилось бы у него в ультрапарадоксальном состоянии как неадекватный рефлекс. И в этом случае подражание превратит заторможенное действие в активное, в возбужденное, а тем самым затормозит активное адекватное действие.

Встреча восходящей кривой неадекватных рефлексов и восходящей кривой имитативности может рассматриваться как точка возникновения механизма нового уровня торможения в физиологии высшей нервной деятельности. Этот тормозной механизм и есть интердикция, или запрет.

Но сила и многообразие имитационных рефлексов и автоматического «непроизвольного» подражания у животных не представляет эволюционно восходящего ряда: имитативность наблюдается на весьма различных уровнях филогенеза животного царства Ее нарастание или падение — не заметны, видны лишь варианты. Если же рассмотреть подражательность в рамках одного отряда — приматов, то можно увидеть исключительное явление: огромнейший эволюционный подъем интенсивности этого свойства. В особенности нарастает подражательность, имитативность по линии от низших обезьян — к высшим, от высших — к ребенку человека, к автоматической подражательности у человека в патологии.

Шимпанзе способны овладеть даже методикой «выбора на образец»: выбрать или сделать что-либо по предлагаемому экспериментатором образцу — выбрать нужную фигурку, собрать пирамидку аналогичную постройке-образцу.

Здесь важен принципиальный результат: подражание у шимпанзе возможно не только действиям, но и результату действий — его форме, его строению. Это — качественный перелом, когда форма предмета способна стать относительно независимым стимулом подражательной активности. Он проявился и в эволюции «древнего камня» троглодитид на этапе ашёль, когда форма предмета обнаружила свое самодовлеющее значение наряду с его функциональным назначением.

Итак, налицо огромное нарастание имитативной способности в филогенезе приматов. Есть основание для экстраполяции этого вывода на следующий этап эволюции: сила и диапазон имитативности еще более возросли в семействе троглодитид, ответвившихся от понгид (антропоидов, или антропоморфных, высших обезьян), начиная с позднего плиоцена. Глубокие олигофрены — идиоты и имбецилы — в необычайной степени имитативны (эхопраксичны) по сравнению с нормальным человеком. Феноменальная имитативность наблюдается подчас у микроцефалов.

Если от патологии перейти к норме, то можно увидеть высочайшую имитативность в раннем онтогенезе у нормальных детей. У ребенка в доречевом возрасте подражание имеет больший размах и диапазон, чем у обезьян, в том числе у их детенышей: эволюционные предки современного человека обладали более сильной имитативностью, чем обладают высшие обезьяны.

По мере созревания нормального человека, с возрастом, имитативность подавляется. Она не исчезает вовсе, но сокращена, снижена, трудноуловима. Это можно проиллюстрировать на фактах нашего речевого восприятия. Рецепция звукового сигнала, т.е. физических звуков чужой речи, у человека занимает 100 миллисекунд, затем в течение 150 миллисекунд наступает беззвучная, крайне редуцированная имитация услышанных звуков. 300-400 миллисекунд уходит на распознавание звуков уже по фонемам как речевых символов, т.е. их фонетическое «понимание». И если первая стадия свойственна всем животным, то быстро протекающая в мозгу вторая стадия говорит об эпохе высокого развития имитации в непосредственной эволюционной предыстории человека, тогда как третья — о переходе к утонченному пониманию речи современным человеком.

Прямым доказательством всего сказанного об имитативности гоминид послужат обработанные камни, сохранившиеся в отложениях четвертичной эпохи.

Все те многочисленные пресловутые «орудия труда», которыми пользовались Homo habilis'ы (в сущности едва ли всерьез отличимые от прочих австралопитеков), археоантропы и палеоантропы. Для психолога эти огромные серии палеолитических изделий, повторяющихся в несчетных количествах, свидетельствуют прежде всего об автоматической наработанности соответствующих действий их создателей. Номенклатура орудий насчитывает для нижнего палеолита свыше 20 названий, для среднего — свыше 60, для верхнего (позднего) — свыше 90. Согласно современным экспериментам, изготовление каменного «орудия» требует от нескольких минут до максимум получаса.

Произведем небольшой арифметический расчет. Подсчитаем на какое число поколений приходятся прогрессивные сдвиги в технической эволюции палеолита. «Поколение» условно определим отрезком времени в 30 лет (таким образом, от начала Римской Империи до нынешнего времени сменилось около 70 поколений!). На историю изменений в технике и наборе изделий нижнего палеолита падает цифра порядка минимум 50 000 поколений. Если разбить этот нижнепалеолитический прогресс даже на 20 этапов (что дает очень дробную шкалу мельчайших, едва уловимых археологических сдвигов), то на каждый этап придется величина порядка 2 500 поколений. Даже в среднем палеолите на малейший сдвиг в технике изготовления орудий приходится величина порядка 200-300 поколений. Это несоизмеримо ни с какими явлениями и процессами индивидуального сознания и речевой информативной коммуникации. Тут очевидные явления этологического порядка. Эти камни свидетельствуют о трансляции от индивида к индивиду именно имитируемых манипуляций, движений, комплекса движений. Изобилие на многих палеолитических стоянках незавершенных кремниевых изделий тоже свидетельствует о том, что конечный результат лишь отчасти выверял комплектность этих подражательных действий. Т.е. «ума» еще не хватало для того, чтобы взять, да и доделать незаконченное ранее орудие.

• Предыдущая
• 34/39
• Следующая