Куплю любовницу для мужа (СИ) - Халь Евгения - Страница 38

— Разбиты ваши камеры. У вас же всего две на фасаде дома, правильно?

Молча киваю.

— Ну вот обе и разбиты, — подытоживает он.

— Я же только что приехала, вы же видели, — всхлипывает Тата. — Настя, за что вы так со мной?

Значит, она знала про эти две скрытые камеры. И у меня теперь никаких доказательств нет. Но мне уже все равно. Я эту сволочь и без доказательств урою. Пригрелась змея на моей теплой груди. А теперь обвилась вокруг моего горла, да так, что не вздохнуть! Но я ее придушу! Немедленно!

— Мразь, — шепчу я.

Специально поворачиваюсь спиной к ней, чтобы обмануть хоть в этом, и делаю шаг к лестнице. Пусть подумает, что я хочу подняться наверх. И вдруг резко поворачиваюсь и прыгаю на нее. А прыжок у меня балетный. Половину гостиной пересечь в таком прыжке мне раз плюнуть. Но она же этого не учла! В прыжке поднимаю статуэтку и обрушиваю на нее. Гадина приседает и истерически визжит. Да так, что аж заходится. Жаль, что я охрану вызвала. Реакция у мужиков хорошая. Один из них, тот, что стоит возле Таты, перехватывает мою руку и отнимает статуэтку.

— Эй, эй, потише, дамочка! — вскрикивает он и захватывает мои руки сильно, но очень осторожно.

— Анастасия, возьмите себя в руки! — уговаривает меня второй охранник. — Ох, и разит же водярой от вас! Вы бы хоть закусывали, что ли?

— Я не пила. Меня облили водкой!

— Хорошая отмазка, — одобрительно кивает он. — Я запомню. Буду жене так говорить.

А мне сейчас не до церемоний. Резко поднимаю колено и изо всех сил бью в пах мужчину, который держит мои руки. Он выпускает меня, краснеет и сипит:

— Япона ж мать!

Второй бросается ко мне, но я успеваю ухватить Тату за волосы и валю на пол. Прижимаю ее своим телом и бью по лицу. Наотмашь! Получай, шлюшка мелкая! За все получай!

— Хватит, успокойтесь! — второй охранник подхватывает меня под мышки, пытаясь оторвать от этой сволочи, но я вцепляюсь ей в волосы и тяну за собой.

Она истерически орет, пытаясь пнуть меня, но я коленями прижимаю ее ноги к полу.

— Не трогай ее, Вован! Она ж сейчас той, второй, скальп снимет! Она ж ей в патлы вцепилась, как летучая мыша! — сипит на полу охранник, которого я ударила. — Отпусти ее! Не видишь, что она бухая в хлам?

— Что здесь происходит? — в гостиную влетает Гордей.

— Елки ж палки — лес густой! — за ним спешит Макс.

— Это я тут лечу твою психованную малолетку, — злорадно объясняю я Гордею.

— Отпусти ее, Настя! Прошу тебя! — Гордей падает на колени рядом со мной, но Макс его отталкивает и шипит: — Не лезь! Я сам!

Он ложится на пол, прижимается ко мне и шепчет:

— Моя хорошая, отпусти ее, я тебя очень прошу!

— Нет, я ее здесь и оставлю, Макс! Ты ничего не знаешь! Эта мразь обманула тебя, меня, Гордея и даже своих родителей. Я сейчас выгляжу, как сумасшедшая, знаю. Но если бы ты только видел, что здесь произошло!

— Я тебе верю, карапузик! Я всегда тебе верю! Прости, что не выслушал до этого. Занят был. Козел я! Каюсь. Давай так: сначала отпусти ее, она же никуда не убежит, и мы все спокойно обсудим. Ну? Давай! Вот один пальчик отогнем, поцелуем его, а потом второй, и тоже поцелуем, — он осторожно разгибает мои пальцы, целуя каждый из них и высвобождая волосы Таты. — Вот так! Потихоньку, полегоньку, и все будет хорошо! Все! Все! — он осторожно перетаскивает меня на себя и немедленно садится по-турецки, обхватив меня двумя руками. — Все хорошо, слышишь? Я здесь! Я с тобой!

Освобожденная Тата вскакивает с пола и отпрыгивает в сторону, прижимаясь к Гордею. Она явно ждет, что он ее обнимет, но Гордей стоит, замерев, бледный, как мел, и неотрывно смотрит на меня и Макса.

— Спасибо, мне уже лучше! — я поднимаюсь с пола и обращаюсь к мужу: — Знаю, ты сейчас думаешь, что я рехнулась. Но послушай, Гордей, я вернулась домой, а тут все разбито. И это сделала твоя дорогая Таточка. Она побежала наверх, в комнату Белки, оттуда спрыгнула на крышу веранды, пробежала через сад. Там, где-то неподалеку, на одной из улиц ее ждал таксист. Он быстро подвез ее сюда, и как раз приехала вызванная мной охрана. А тут эта змея к дому подъезжает на тачке, вроде как она ни при чем. И даже обувь в машине сменила, хитрая мразь! Была в красных босоножках на "шпильках", а теперь в серебристых туфлях. Потому что в босоножках же прыгать на крышу веранды неудобно, а она…

— Я же была в этих туфлях, ты же знаешь, Гордей! — перебивает меня Тата, повисая на Гордее. — Я тебя еще спросила: подходят ли они к платью? Потому что сомневалась, и ты сказал, что очень красиво. Помнишь?

Гордей молча кивает. Ободренная его согласием, она выкрикивает:

— Она совсем умом тронулась! Я только хотела косметичку забрать, — и вдруг ее поганая мордашка кривится, и она начинает жалобно скулить:

— Ей совсем плохо, Горди! Бедная Настя! Это у нее от переживаний! Она даже цвета и модели обуви теперь не различает! Совсем реальности не видит.

— Заткнись, тварь, — снова бросаюсь на нее, но меня перехватывает Гордей.

— Замолчи, Тата! — кричит он. — Выйди отсюда! Иди в кухню! Не доводи ее!

— Я виновата, да? В чем? — рыдает она и тянет руки к Гордею.

— В кухню, я сказал! — отрезает Гордей и бросает на Тату такой взгляд, что та немедленно затыкается и тихо семенит в кухню.

— Молодец, Гора! — злорадно выкрикиваю я. — А теперь выгони ее совсем. И не только из кухни, но вообще из нашей жизни! Я…

— Настя, — перебивает меня Гордей и крепко обнимает двумя руками. — Послушай меня, Настюша, — он немного отодвигается, захватывает мое лицо в ладони и шепчет: — Я вернулся домой, потому очень волновался за тебя. Хотел проверить, как ты. Думал, что это неправильно оставить тебя здесь одну. Мне и в голову не приходило, что все так плохо. И что ты еще и напьешься.

— Я не пила, Гора! Меня облил водкой ханурик на заправке. И еще пытался облапать. Хочешь, прямо сейчас поедем туда, и заправщик тебе все подтвердит?

И тут меня осеняет страшная догадка. Вспоминаю слова заправщика:

— Не понимаю, какая муха его укусила. Он здесь каждый день бродит. Сшибает у водил на пузырь. И никогда никого не трогает. Он вообще тихий!

— Гора, я поняла! Поговори с заправщиком! Это Тата наняла этого ханурика, чтобы он меня водкой облил! Она знала, что ты подумаешь, будто я пьяная и несу чушь. А я не пила, Гора! Ни капли! Ты же знаешь, что я почти не пью!

— Милая, хорошая моя, послушай меня, — Гордей обнимает меня, прячет мою голову у себя на плече, гладит по волосам. — Я страшно виноват перед тобой! Мне не нужно было соглашаться на это все. Потому что ты у меня хрупкая, воздушная, с тобой так нельзя! Но я все исправлю, моя дорогая! Клянусь тебе!

Закрываю глаза. Я словно вернулась в прошлое, когда Гордей не выпускал меня из объятий. Когда он все время хотел трогать меня, целовать. Закрывать меня от всего мира. И мне тогда казалось, что между мной и этой страшной реальностью стоит каменная стена: мой муж. Уютная, любимая, нерушимая стена, сквозь которую не пройдут ни бури, ни ураганы. И если даже весь мир покатится к чертовой матери, я останусь за этой стеной. Что еще нужно женщине для любви? Только это! Знать, что мужчина всегда защитит, закроет собой. Наверное, я очень примитивная. Но в моем понимании это и есть любовь.

Как-то зимой мы с Гордеем ужинали в ресторане. Была страшная вьюга. И когда мы вышли, то из-за снежной стены долго не могли найти машину. Гордей все давил на кнопку чип-ключа, машина где-то пищала, отпирая двери, а мы не слышали, где именно из-за воя ветра. Мы брели в темноте и холоде. Я тогда споткнулась и чуть не упала. Гордей подхватил меня на руки и поцеловал, согревая мои заиндевевшие губы.

— Ну все, — обреченно сказала я. — Сейчас мы умрем! Просто замерзнем здесь и наутро люди найдут наши заледеневшие тела.

— Тебе не нужно умирать, — прошептал Гордей, продолжая целовать меня. — Я умру вместо тебя!