Горный поход - Горбатов Борис Леонтьевич - Страница 2

— Тот командир, который будет иметь в горах десяток ишаков, — горячился Кирштейн, — будет командовать горами. Да, там, где конь не пройдет, там, где человек не пролезет, там пройдет цепкий ишак.

Комроты был прав. Дивизионная партийная конференция тоже была права, уделив так много внимания ишаку.

Сегодня ишак идет с нами в поход, равный товарищ коню. Все уважение — ишаку!

Выступление было назначено на 5 июля.

«Завтра сигналист протрубит: „В поход“», писала 4 июля многотиражка. И бойцы проверяли снаряжение: все ли подогнано. Критически осматривали сапоги: выдержат ли.

Пробный поход на 20 километров, который был проделан 3-го, показал много недочетов во вьючке, в порядке движения, в снаряжении. Спешно исправлялись прорехи.

В последнюю ночь перед походом каждый постарался раньше уснуть. Нужно было сберечь все силы, чтобы бросить их щедрым потоком на выполнение приказа РВС.

Дневальный бродил около палаток, слушал, как храпят бойцы, как воют шакалы, как шумит ветер.

— Дождь завтра будет, — поежился он и посмотрел на горы.

Они затянулись ночным бесформенным мраком и потерялись, утонули в нем. Дневальный знал, что завтра горы снова будут на своем месте. Завтра они станут грозной преградой или лягут покорной тропой.

— А дождь будет!

С моря шел свежий штормовой ветер. Били о берег волны.

Дневальный вспомнил станицу, где ни моря, ни гор, а только степь армавирская, привольная, хлебная… Молча он прислонился к столбику и задумался. Подошел дежурный, пыхнул цигаркой, сплюнул, окинул теплым взглядом палатки; из них высовывались разметавшиеся во сне руки и ноги.

— Спят. Ишь ты! — усмехнулся дежурный и передал цигарку дневальному. — Так даешь горы, дневальный? А?

И весело пошел по бивуаку.

Выстроены роты. Прядают ушами кони. Замер оркестр. Горы застыли в легком утреннем тумане. Будет дождь. Может быть, и не будет. Все равно. Капельмейстер уже поднял руку. Взмахнул…

Трам-там-там…

Качнулись ряды.

В поход!

Трам-там-там…

Комиссар полка Войткевич, окончательно охрипший, напрягая последние силы голоса, кричит бойцам:

— Даешь го-оры!..

Подхватывается лозунг. Гремит над рядами. Недаром охрип комиссар. Лозунг, повторенный сотнями голосов, будет долго греметь по горам и долам Аджаристана.

Но сегодня горы еще далеко.

Мы на «нуле» у самого «синего моря». Оно бьется у наших ног, прощается.

От нуля до высоких аджарских хребтов стелется наш путь.

Даешь горы!

Ускакал уже конный взвод… Прошли, колыхаясь, танцуя на хорошем мягком шоссе, резвые кони штаба.

Вот собаки взвода связи… Вот химики… Вытягиваются стрелковые роты… Батарея на вьюках…

Вьюки… вьюки… вьюки… Они запрудили улицы, бойцы обтекают их, теряются в их потоке.

Моросит дождь.

Лагерь позади. От корня оторвались. Мы уже в походе.

Когда прошли десятикилометровую улицу Кобулет и через железную дорогу вышли на шоссе, «Сидор» запел свою песню. «Сидором», «Сидор Иванычем» обычно называется вещевой мешок.

Он вполне заслужил это почтительное отношение. В нем все имущество бойца: белье, хлеб, неприкосновенный запас (консервы, галеты), полотенце, мыло, даже иголки с нитками.

Вот снаряжение бойца. На поясном ремне — подсумок и лопатка; они тянут вниз. На спине — вещевой мешок; лямка впивается в плечи. Через правое плечо — лямка противогаза; он болтается вокруг левого бедра, словно аккомпанируя лопатке, которая бьется около правого. Через правое же плечо — ремешок фляжки; она шлепается о противогаз. Через левое, обнимая все туловище бойца, прижимаясь к нему горячим, душным объятием, надета скатка (свернутая шинель). Тут же патронташ. К скатке привьючены полотнище палатки и палки к ней, котелок, иногда еще кирка-мотыга. На правом плече — ремень винтовки или ручного пулемета.

Здесь нет ничего лишнего. Ни один боец не откажется, скажем, от шинели, палатки, фляжки, котелка. Все это нужно, в походе же — нужнее всего. Но слишком уж много ремней. На коротком привале начнет боец освобождаться от ремней — половина времени и ушла.

Все эти лямки, ленты, ремни, шнурки впиваются в тело бойца, душат и давят его. Это и есть «песня Сидора».

На эту песню бойцы ответили по-своему, так, как ни в одной армии ни один боец не станет отвечать: ответили рационализацией.

На коротких привалах, разложив на том же злосчастном «Сидоре» лист бумаги, написали бойцы в первый же день похода обвинительный акт ремешкам и лямкам и начали предлагать всякие усовершенствования.

Этим вопросом болели натурально все. Болела спина каждого, поэтому предложений масса.

На ходу, на маршах, быстро пускались в ход эти приспособления. Появились иные способы носки скатки. Появились подвижные войлочные подкладки под особо назойливые ремни.

К середине похода красноармеец Ширяев предложил свой проект снаряжения бойца. Почему Ширяев? Мы знали его в полку как драматических дел мастера и неутомимого исполнителя ролей пьяниц и вредных старичков. Изобретателем мы его не знали.

Он был болезненный, физически слабоват, должно быть, «Сидор» угнетал его больше всех — вот он и изобрел.

По его проекту было изготовлено снаряжение, которое признали удачным и передали в штаб армии.

В походе всегда жарко. Дождь ли, ветер ли, если идешь в полном снаряжении, всегда жарко.

Рубахи мокрые, хоть выжми.

Еще не было гор, они только приближались, наступали на нас или, вернее, мы подступали к ним, а они уже приготовились к обороне, угрожая крутыми тропами, обрывами, дождями, подъемами.

Кобулеты славятся влажностью воздуха. Словно потеет земля, изморенная горячим аджарским солнцем, потеет море соленым потом, и этот пот густой сизой влагой плывет над Кобулетами.

А дорогу заманчиво перебегали ручьи и источники. Богатая водой почва щедро швыряла воду: на!

Стали выбегать из строя; горячими, пересохшими губами никли к источнику, умывались, брызгались: вода, вода — цхали. Освежающая, холодная, циви цхали — холодная вода. А потом, пройдя немного, начинали проклинать эту самую цхали.

Нельзя пить на походе. Потом изойдешь, жажду растравишь, живот взмутишь…

И на первом привале закипела работа: даешь соцсоревнование на водный режим!

— Покажем образцы водной дисциплины.

— А ну, Петро, кто из нас крепше? Давай уговор: не пить до бивуака…

В газетах — ротных, взводных — подвергли потом осмеянию первых смалодушничавших, сдрейфивших перед цхали бойцов.

«Это — злоупотребление собой», — писали о нарушении водной дисциплины во взводных газетах.

Но цхали еще долго не была побеждена на походе, и только потом, когда втянулись, подчинили ее бойцы своей воле.

А шли хорошо.

По четыре, четыре с половиной километра отмахивали в час. Отставших не было. Симулянтов не было. Рвались бойцы в горы: какие они такие есть, чем страшны, чем красивы горы эти самые, что об них разговор большой идет и синеют они в небе, никого не спрашиваючись? Да возьмем мы их, подчиним себе, нехай нас от врага боронить будут, республику нашу Советскую, край наш просторный, новый. Даешь горы!

И подступали, подступали яростно. И уж побежало шоссе на подъем. Медленно, но верно побежало.

Так пришли в селение. Называют его, как и то, из которого мы вышли, тоже Кобулетами. Кто Старыми Кобулетами, кто Верхними Кобулетами. Бойцы вначале путались, а потом назвали Вторыми Кобулетами и в воспоминаниях так и говорили: «Вторые Кобулеты, где мы еще без обеда остались».

Да, с обедом пришлось плохо. Привыкшие к лагерной жизни, к обеду по расписанию, по веселому сигналу горниста («Бери ложку, бери бак, нету хлеба — иди та-ак»), бойцы столкнулись с тем, что обеда еще нет.