Опасная красота. Поцелуи Иуды (СИ) - Юраш Кристина - Страница 40

Трепетные аккорды и эмоциональный надрыв в голосе певицы стирают грани между музыкой и жизнью, между мной и им, и все, что нас окружает, незаметно уходит в какую-то параллельную вселенную.

В реальности остается только он и я. Только соприкосновения, в которых так много смысла и чувственности. Только ткань моего платья о его китель. Только его синие, похожие на ледники, глаза, которые меня не отпускают. Только парные шаги и движения настолько в такт, как будто мы с ним сливаемся и перетекаем в единое целое, предугадывая не то, что жесты, мысли друг друга.

Медленно. Гораздо медленнее, чем того следует.

Раз-два-три-раз-два-три по тонкому-тонкому, хрупкому и очень скользкому льду, который может проломиться в любую секунду, чтобы бурный водоворот поглотил и понес куда-то вниз, на самое дно.

Туда, где он меня, нервную, задыхающуюся от возбуждения, разденет…

Крепко сжав мои пальцы своими в перчатках, Коул Тернер перекручивает меня и возвращает в исходное положение, отчего я на мгновение всем телом прижимаюсь к нему, чувствуя пробирающую с ног до головы нервическую дрожь.

А в следующее мгновение чуть приседаю, и моя нога скользит у него между ног. Как того и требует танец, делаю круговое движение носком туфельки по паркету, и радужка глаз неотрывно смотрящего на меня кардинала становится темно-синей, словно в Северно Ледовитом океане начался шторм.

Лежащая на моей талии рука Его Высокопреосвященства опускается на пару сантиметров ниже, на бедро и, кажется, даже сквозь кожу перчаток и тонкую ткань моего платья он ощущает гладкость в том месте, где должна быть полоска трусиков.

Шторм достигает своих двенадцати баллов, и тем он яростнее и страшнее, потому что его красивое холодное лицо неподвижно и не выражает абсолютно никаких эмоций.

Смотрю в его глаза, трепещущая, смятенная, захваченная этим ледяными валами, и просто умираю, а затем под откровенную и фатальную концовку песни, в которой маячащие где-то рядом страсть, счастье и свобода уходят, уступив место злому року, Тернер откидывает меня назад в последней поддержке.

Позабыв про дыхание, я не могу отвести взгляда, а он, неприлично надолго задержав мою руку в своей, подносит ее к губам и прикладывается к костяшкам моих пальцев.

Очарованье длится еще несколько мгновений, пока дрожат замирающие аккорды музыки, а затем реальность вторгается в этот сладкий сон.

Окружающие хлопают с улыбающимися и добродушными лицами, делая вид, что ничего из ряда вон выходящего не произошло, и в отдалении я вижу привалившегося к косяку Кастора Троя, который смотрит без своей всегдашней ухмылки, смотрит серьезно и мрачно.

Особо довольным он не выглядит, а, по идее, должен был быть.

Я помню про то, что он велел. Но минуту назад не помнила, клянусь. Не помнила ни о чем, кроме синих глаз Коула Тернера…

Интересно, что меня ждет, когда об этом узнают нравственники? Снова будут настаивать на клировании? Впрочем, я уверена, что сестра Гурович непременно выдумает для меня что-то похуже…

— А я и не предполагала, что ты такая, Моника… — негромко проговорила Фелиция.

Итан Энглер куда-то испарился, и она сидела за столиком вместе с двумя сотрудницами из бухгалтерии — все трое определенно как будто вознамерились просверлить во мне большую дыру.

— Какая? — поинтересовалась я, оглядываясь в поисках своего клатча.

— Умалишенная! — выпалила Фели, как-то нехорошо, недобро усмехнувшись. — Отказать Леоне и пригласить на танец Тернера! Это дико, понимаешь, Никки? Дико! Не узнаю тебя! Как будто подменили… Как будто совершенно другой человек!

— Боюсь, тебе придется искать новую подругу — несчастную забитую серую мышку, чтобы на ее фоне казаться красивее и увереннее в себе, Фели. Прости, но я теперь пас, — спокойно сказала я. — Ты сумочку мою не видела?

Мой черный блестящий клатч действительно как сквозь землю провалился, а у меня там все деньги и документы, между прочим.

— Ее забрал Трой, — вмешалась Сандра Уорик, коллега Фелиции из бухгалтерии. — Сказал, чтобы ты нашла его.

Это мне крайне не понравилось, потому что хотя бы в гостях у Дрезднера я надеялась выдохнуть и хотя бы на пару часов почувствовать себя свободнее, чем я есть на самом деле.

— Моника, подожди! — сбивчиво позвала Фели каким-то совершенно другим тоном, нежели тон привычного превосходства, в котором она обычно разговаривала со мной. — Послушай! Прости, я не хотела! Мне так жаль… Давай поговорим, пожалуйста! Я не хочу тебя терять…

— Мне нужно найти Троя и отобрать у него свою сумочку, Фел, — я покачала головой, с трудом удерживаясь от того, чтобы вернуться и начать с ней разговор по душам. — Может быть, мы поговорим в другой раз?

Я отчаянно нуждалась в подруге, которой бы смогла все рассказать, но понимала, что не могу поведать свои тайны Фелиции, даже если бы доверяла ей на все сто процентов. Такое не рассказывают даже самым близким.

Такое хранят в обмотанной цепями шкатулке на самом дне своей души.

В общем-то, ходить по чужому полутемному дому, когда хозяева находятся где-то в гостиной, где играет музыка и проходит торжество, довольно странно. Но я припомнила, что по этикету, который мы изучали в Социальном училище, в больших богатых домах во время приемов такое не то, чтобы было принято, но не возбранялось.

Собственно, Троя даже искать не пришлось — он обнаружился на втором этаже, в библиотеке, где, развалившись в кресле у камина, с самым что ни на есть обстоятельным видом изучал некий лист бумаги.

В котором я с ужасом узнала свое письмо, адресованное Итану Энглеру — ведь за всеми этими потрясениями я так и не вынула его из пластикового конверта с документами. Как-то не поднялась рука…

Все мои самые важные бумаги валялись тут же, на столе, рядом с настежь распахнутым клатчем: паспорт, страховка, медицинская книжка, теперь уже бесполезные документы на квартиру…

— О, привет, зайчонок! — этот мерзавец даже не поднял взгляда от листа. — Если ждешь похвалы, то, боюсь, придется тебя разочаровать. Я недоволен твоим подходом к Коулу Тернеру. Ты должна действовать незаметно, чтобы не привлекать к себе внимание чертовой кучи народа, а теперь этим заинтересуются нравственники, которые молятся на своего непорочного лидера. Незаметно, но более, как бы это сказать… напористо. Никаких возвышенных чувств. Только похоть.

— Что ты… вы себе позволяете? — задохнувшись, я попыталась вырвать у него свое письмо, но он, дразня, отвел руку в сторону, вынуждая меня позорно прыгать за ним, как в детской игре “Тузик, достань!”. — Это грязно! Мерзко и недостойно читать чужие письма! Отдайте!

Каждый раз, когда я думала, что его низости нет предела, Трой открывал все новые и новые грани.

— Разумеется, недостойно, — легко согласился Трой и наконец-то отдал мне письмо, хотя, по сути, это уже не имело смысла — он прочел до последней строчки. — Зато, как я погляжу, твоей любви достоин Итан Энглер. Очень трогательное признание, правда. И эти стихи собственного сочинения… Ты просто очаровательна, знаешь об этом? А мне напишешь?

Я прижала листок к груди, и от унижения у меня на глаза навернулись слезы. Пусть я вряд ли бы уже отдала свое признание Итану, но оно было очень личным.

И, разумеется, некрасивые красные пятна по всему моему лицу — признак волнения и стыда, не заставили себя долго ждать! Мне было ужасно осознавать, что он прочитал самое мое сокровенное, и теперь так запросто издевался над этим!

— Итан — самый достойный человек на свете! — задыхаясь от стыда и гнева, выпалила я, собирая свои вещи и запихивая их обратно в клатч. — Он вне конкуренции! Он очень благородный, искренний и настоящий. В отличие от тебя!

В сердцах я смахнула на пол свой паспорт, который упал прямо к ногам Троя. Нагнулась за ним, но было поздно — он уже прижал книжечку в зеленом переплете ботинком.

— Итан Энглер — самый достойный? — Трой ухмыльнулся до того паршиво, что мне захотелось наплевать на паспорт, который я в данный момент пыталась вытащить из-под носка его идеального начищенного ботинка, и просто бежать, куда глаза глядят. — А чего ж он тогда, достойный твой, на тебя и не смотрит даже?