Марья-царевна из Детской Областной (СИ) - Баштовая Ксения Николаевна - Страница 10

Сердце колотилось где-то за грудиной, отдаваясь болью при каждом ударе.

Тахикардия. Сердечная эмболия. Вегето-сосудистая дистония. Ишемия… Что там еще с такими симптомами?

Дышать становилось все труднее, и Маша отчаянно цеплялась за боль в уже почти обожженных пальцах, как за спасительный круг, помогающий не свалиться в обморок…

Нет, диагноз, похоже, должен быть другим, без кардиолога тут не обойтись…

…Царевна стояла на пороге кухарни. Тонкая, хрупкая, едва заметная в ночной темноте. Кощей сперва-то и не разглядел пленницу. А она… Она стояла, замерев соляным столпом, то ли прислушиваясь к пению соловья, выводящего очередную бесконечно длинную трель, то ли раздумывая, куда пойти.

Царевна еще что-то держала в руках, но разглядеть это в неверном блеске звезд да в слабом освещении из редких окошек было почти невозможно, и мужчина сбежал по ступенькам терема:

— Как ты вышла наружу?

До нее оставалось всего несколько шагов, но Марья, словно и не услышала вопроса, не пошевелилась, не изменила позы, даже головы на звук не повернула. Кощей зло поджал губы, шагнул к полонянке…

…Сердце в очередной раз ударило в грудину, разламывая ребра. Из тьмы, сжимающейся все более плотным кольцом надвигалось что-то страшное, огромное, способное уничтожить одним своим присутствием. И все, что Маша смогла сделать, борясь с накатывающим на нее головокружением, это, размахнувшись, плеснуть молоком перед собой…

…В лицо что-то полетело, и Кощей автоматически вскинул руку, закрываясь…

…Тяжелое одеяло тьмы, обрушилось, словно и не было его. По ушам ударило пронзительное пение сверчков, пахнуло теплым летним ветром, над головой заперемигивались звезды… А перед Машей висело в воздухе, растекшись неопрятной кляксой, выплеснутое молоко.

— Твою… аритмию!

…Кощей медленно опустил руку. От висящей в воздухе кляксы отчетливо пахло молоком. А еще теплом веяло.

Заклятье, остановившее летящую навстречу угрозу, создалось автоматически. Соскользнуло с ладони раньше, чем мужчина смог понять, что происходит.

А вот царевна, похоже, изначально все подгадала. Оружия нигде не нашла, вот и придумала кипятком в лицо плеснуть, чтоб значит, полонителю счастье было, от ожогов потом лечиться, глаза спасать.

Тварь.

А еще несколько часов назад радостно рассказывала, что замуж согласна пойти.

А на самом деле, небось только спит и видит, как в Явь сбежать.

И ведь просто сбежать — это в лучшем случае. Вон, как шустро кипяток нашла, чтоб в лицо плеснуть!..

…Боль за грудиной отступала, в голове прояснилось, и Маша не придумала ничего лучше, как протянуть руку — осторожно, кончиком пальца, прикоснуться к повисшей в воздухе кляксе. Та словно только этого и ждала: в тот же миг обрушилась на землю, забрызгав голые ноги Орловой каплями кипящего молока.

— Шабер!

Холодная вода на кухне точно должна быть. Ожоги пусть и мелкие, но их много. До утра они, конечно, пройдут, но надо хоть чуть-чуть боль снять!

Женщина развернулась на каблуках: жених разлюбезный стоял чуть дальше, его почти не задело, первую помощь можно не оказывать, а пообщаться позже можно будет.

На плечо легла тяжелая рука:

— Далеко собралась, царевна?

Объяснять в сто пятьдесят восьмой раз, что она никакая не царевна, а так, мимо проходила, у Маши не было ни малейшего желания.

— На кухню, — буркнула она. Сейчас стоило все-таки слегка промыть кожу. Потом надо будет подумать, отчего самой Машеньке так стало плохо от выхода на улицу… А с осипшим местным жителем нужно будет разбираться уже завтра — одна ночь уже явно ни на что не повлияет. Тем более, что одноглазого в пределах прямой видимости не наблюдалось.

— Не стоит, — голос стоящего за спиной мужчины был абсолютно ровен и деловит, но у Маши почему-то мурашки по спине побежали. И морозом таким по коже продрало, что впору было шубу искать. Или температуру тела мерить. Градусов сорок по Цельсию точно будет.

Орловой на миг показалось, что от ее ног вверх взметнулись серые, почти незаметные в ночной темноте плети тумана, но эта галлюцинация пропала уже через мгновение — когда Маша вдруг обнаружила, что она стоит уже совсем не на улице, перед дверью на кухне, а в уже знакомой комнате — той самой, где ее до этого сторожил Васенька.

Ругаться уже просто сил никаких не было.

А еще и мелкие ожоги на ногах пекли.

Маша обернулась к Кощею, сама даже не зная, что говорить, о чем спрашивать… А он зло поджал губы, отступил на шаг и, не проронив ни слова, вышел из комнаты, сильно хлопнув дверью.

— Ох ты ж, какие стукотки пошли, — тихонько пискнули из-под кровати.

Кощей стоял на пороге терема царевны, запрокинув голову к небесам.

На темно-синем покрывале перемигивались звезды. По золотому диску луны сновала стайка анчуток, пытающихся разобраться, как засунуть такое огромное счастье в заранее припасенный мешок. Легкий летний ветерок — полуночник скользнул рядом с щекой, шальным мальчишкой раскидав запахи степных трав.

Кощей вздохнул и сел на ступни терема, спрятав лицо в ладонях.

Мужчина понятия не имел, что ему делать.

Внезапно поднявшаяся волна злости на похищенную царевну уже улеглась. Было бы на что сердиться! Она и не может себя по другому вести! Она ведь полонянка! Кощей для нее враг!

А по сути — идиот, понятия не имеющий на кой леший вообще эта царевна сдалась. Традиция! Тоже мне традиция… Другой никакой дурацкой традиции нельзя было придумать? Раз в сто лет у русалок жемчуга, например, отнимать или со Спрыйей наперегонки бегать? А что? Было бы так же глупо и бессмысленно!

Где-то над головой пел невидимый соловей. Царь вскинул голову — в принципе, и не надеясь, что он разглядит птицу.

Небосвод пересек алый проблеск, крупный, с длинным полыхающим хвостом.

Огненный Змей полетел. То ли из царских хором куда-то спешил, то ли уже куда-то слетал и возвращался. Небось опять по вдовушкам шастал…

Темнит советник. Ой, темнит… Крутит, вертит…. Говорит намного меньше, чем знает…

Не зря отец предупреждал: "Не верь…" Вот только, кому не верить? Сове? Советнику? Советам?

Зря, конечно, отец не согласился! Надо было иглу перековать! И кузнец уже толковый был вызван, и попытаться можно было… Так нет же! Ломай!

И вот кстати, об игле. У самого Кощея ее ведь пока что нет. И откуда ей взяться — леший его знает. Найти? Выковать? Создать? Отец на такие вопросы никогда не отвечал: кривил тонкие губы и тихо ронял:

— Срок придет, узнаешь.

Отец на вопрос ответа не давал, а теперь и узнать не у кого. Не у Змея же спрашивать. Тот может и знает, но вот скажет ли? Да и что за эту тайну взамен попросит? Да и, если отец все-таки насчет советника предупреждал, поведает ли Огненный правду?

Ох, отец-отец…

Насколько все было проще на рубежах….

Впереди — Калинов мост, Пекло и Ниян — Пекленец с Нией. Позади — Навь, Явь и Правь с Ирием.

За рекою — Тьма. За спиною — Навье Царство…

И сжимая в руке меч, знаешь, что идет из-за рубежа, знаешь, что ты защищаешь. Знаешь, в конце концов, кто прикроет спину, а кто в нее ударит!

А здесь… Здесь и сейчас все не так.

Насколько же все было проще у Пучай — реки…

Серые воды Пучай-реки походили на платок из теплой козьей шерсти. Казалось, протяни руку, и пальцы утонут в мягком пухе, согревающем, уютном, родном… Но тот, кто скрывался под балахоном, знал, насколько коварны волны пограничной реки. Знал, что ни одна живая тварь не способна войти в седые струи. Знал, что от обессиленных, упавших с небес птиц, которым не удалось пересечь рубеж между Навью и Пеклом, уже через миг после прикосновения к густой, тягучей воде остаются лишь истлевшие кости…

Огненный змей пал на землю сорвавшейся с небес звездою, обратился в добра молодца, провел ладонью по растрепавшимся за время полета и выбившимся из под алого очелья волосам, и лишь после этого повернулся к окутанной в саван фигуре, едва заметной в ночном мраке.