Мифическое путешествие: Мифы и легенды на новый лад - Гейман Нил - Страница 31

Я отвела Ореста в шатер, уложила рядом с Клитемнестрой, улеглась сама и, даже не думая спать, устремила взгляд в темноту.

Передо мной пролегло немало возможных путей. Можно пойти в шатер Ахиллеса и просить его о заступничестве не как дева – как шлюха. Воображаю, как повела бы себя на моем месте Елена, как бы она нарумянилась, как уложила волосы… Она приняла бы вид одуванчика: его так легко раздавить и так легко покорить! Елена, не в пример матери, не остановила бы пальцев на шнуровке кирасы Ахиллеса. Елена, не в пример матери, позволила бы губам не только обдать жаром дыхания его ухо. Елена, не в пример матери, смогла бы его упросить.

Можно пойти с мольбой к Менелаю: ведь я его племянница и ни в чем не повинна. А если благочестие для него – пустой звук, можно рискнуть, попытаться заменить ему утраченную Елену. То же самое может подействовать и на Одиссея – вот только я совсем неопытна в обольщении… Как бы мои неуклюжие бесстыдства не привели к тому самому, чего опасалась мать, не сделались бы оправданием для чудовищ, что отправляют меня под Калхантов нож!

Можно было бы разыскать тебя в надежде, что око ночи ниспошлет тебе милосердие. Но я уже знала, как ты поступишь, если увидишь меня разгуливающей в одиночестве по военному лагерю.

Лучшим казался такой путь: выбежать в ночную прохладу и разбудить первого же попавшегося на глаза воина.

«Веди меня к Калханту», – скажу я ему и решительной поступью двинусь навстречу судьбе.

Этот путь вел к быстрой, достойной смерти. Вдобавок он сулил пусть ничтожный, но все-таки шанс умереть, не увидев твоего лица, не узнав, как изменилось оно после предательства дочери.

Однако Орест захныкал, заворочался под одеяльцем. На лбу его выступил пот. Ясное дело: я слишком долго не давала ему уснуть, да еще взволновала тревожными откровениями… Пришлось успокаивать, утешать его до тех пор, пока ночь не пошла на убыль, и к рассвету я слишком устала для погони за смертью.

Храбростью я не блистала. Я ведь была всего-навсего девчонкой.

И вот ты явился за мной. Явился, не зная, что нам все известно. Притворяясь, будто безмерно рад грядущей свадьбе, которой никогда не суждено состояться.

Схватил ты меня за руки, закружил по шатру:

– О, Ифигения! Какая же ты красавица!

А я взглянула тебе в глаза и увидела в них слезы. Твоя улыбка казалась такой же фальшивой, как и улыбка матери, а слезы твои затопили тот уголок разума, где раньше хранилась память о дне, когда на свет появился Орест.

– Прекрати, – вмешалась мать, оттащив меня от тебя и оттолкнув в дальний угол шатра.

Орест, сидевший за моею спиной, на подушках, с деревянной лошадкой в руке, не сводил с нас взгляда.

Мать повернулась к тебе, уперла руки в бедра.

– Ушей моих достигла страшная весть. Скажи, правда ли это? Вправду ли ты задумал погубить нашу дочь?

Взгляд твой сделался пуст.

– Как можешь ты обвинять меня в подобном?

– Спрошу еще раз, и уж теперь, будь добр, ответь прямо. Вправду ли ты задумал погубить нашу дочь?

Ответа у тебя не нашлось. Ты только стиснул изо всех сил рукоять ветки да скрипнул зубами. Слезы на твоих щеках застыли без движения.

– Не делай этого.

Мать ухватила тебя за плечо, но ты стряхнул ее руку.

– Я была образцовой женой. Я делала все, чего бы ты ни потребовал. Я содержала в порядке твой дом и растила твоих детей. Я была благонравна, верна и достойна. И за все это ты платишь мне убийством дочери?

Подхватив с подушек Ореста, мать подняла его на руки, лицом к тебе. Орест заревел, забрыкался.

– Взгляни на своего сына. Как, по-твоему, примет убийство Ифигении он? Ведь он будет чураться тебя всю жизнь. Всю жизнь будет тебя бояться.

С этим мать развернула Ореста к себе.

– Орест, ты слышишь? Хочется ли тебе, чтоб отец увел сестру прочь?

Ты попытался выхватить у нее брата, но мать держала Ореста крепко. От боли и страха Орест завопил.

Мать повысила голос, перекрикивая его вопли:

– Он возненавидит тебя или начнет тебе подражать! Ты вырастишь сына душегубом! Этого тебе хочется, да?!

Тогда ты толкнул Ореста к матери, в гневе отошел от нее, остановился возле меня и протянул ко мне руку. Я съежилась, подалась прочь.

– Ну вот, Клитемнестра! Довольна? – спросил ты. – Перепугала девочку. Она могла бы пойти со мной, думая, будто ее ждет свадьба. А теперь от страха будет сама не своя.

Склонился ты надо мною, коснулся моих волос. («Счастье, что ты родилась девчонкой», – сказал ты, игриво дернув меня за косицу волос на затылке.) Поцеловал меня в лоб. («Понимаю, – сказала Елена, – нелегко тебе будет услышать об этом, но отец твой – из тех, кто без колебаний убьет даже грудного младенца».) Я вздрогнула, отодвинулась к стенке шатра.

– Чего тебе хочется? – спросила я. – Чтоб я блаженно, доверчиво взяла тебя за руку и, будто коза за хозяином, пошла за тобой туда, в лагерь, взглянуть на бьющихся в тумане воинов? Но я ведь уже не маленькая.

В ответ ты презрительно, зло усмехнулся.

– Или я ошибаюсь? – продолжила я. – Может, тебе угодно, чтоб я начала отбиваться, кричать? Чтоб, как Орест, закатила истерику, а после ты вспоминал бы мои рыдания и корил бы себя за ужасный поступок?

Ты встряхнул головой, точно встревоженный конь.

– Да в своем ли ты уме?

Я рассмеялась.

– Стало быть, я права! Я для тебя уже превращаюсь в идею. В нелегкое решение, принятое великим правителем. Ну так не обольщайся. Трудным это решение сделалось только из-за тебя самого. А ведь нужно-то было всего лишь отречься от клятвы и пощадить мою жизнь.

– Тогда Менелай с Одиссеем повели бы войска на Микены. Разве не видишь? У меня нет выбора.

– А разве ты не видишь, что выбор здесь – вовсе не за тобой? Моя жизнь – не товар для мены. Как ею распорядиться, решать мне и только мне.

– Нет, ты не понимаешь…

– Отчего же, вполне понимаю: ты хочешь, чтоб я пожалела тебя перед смертью.

И тут в голове моей засвистел ветер. Полотнища шатра всколыхнулись. В воздух взвились песчинки. Пряди волос, выбившиеся из кос матери, затрепетали.

– Знаешь, отец, ведь я ни минуты не верила в то, что сказала Елена. Скажи, был он похож на Ореста? Был ли похож на Ореста мой старший единоутробный брат, которого ты насмерть расшиб о камни?

Ты полоснул непокорную дочь испепеляющим взглядом.

– Так-то ты молишь меня пощадить твою жизнь?

– Может быть, этого будет довольно?

Ответ я знала заранее, однако набрала полную грудь воздуха и…

– Не убивай меня.

Я позабыла, что такое мольба.

Когда от меня не осталось почти ничего, я обнаружила, что тот разговор с Еленой начал выглядеть совсем по-иному. Не отвлекаемая, не сбитая с толку собственным эго, я сосредоточилась на новых подробностях, увидела за ее словами новые побуждения. Может, я считала Елену кичливой лишь потому, что так о ней говорили все? Может, ее поведение – не бахвальство, а попросту честность?

В тот вечер, сидя под оливой, заметив, как я восхищаюсь чертами ее лица, Елена вздохнула. И я до сих пор видела в ее вздохе только гордыню. А что, если это была не гордыня – усталость? Что, если ей, смертельно уставшей на каждом шагу иметь дело с завистью и вожделением, просто хотелось чего-нибудь незатейливого – к примеру, взять племянницу за руку?

– Придет время, и ты тоже станешь красавицей.

Возможно, этим она старалась меня ободрить?

– Но не такой же прекрасной, как ты, – возразила я.

– Да, со мной в красоте не сравнится никто.

Голос ее звучал ровно… но каково это – когда все твои достоинства неизменно сводятся к одной непревзойденной красе?

Услышав от нее ужасные вещи об отце, я бросилась бежать и ворвалась в толпу в поисках матери. Занятая серьезным разговором с одной из спутниц Елены, мать даже не сдвинулась с места, когда я потащила ее в сторону. Только утерла мне слезы да велела найти Иамаса: пусть, дескать, мною займется он.