Нравится, когда ты танцуешь (СИ) - Мельникова Надежда Анатольевна - Страница 32

Я усаживаюсь на длинную деревянную скамейку:

- Сам я в куртке был и обуться уже успел, а Ника, - вздыхаю, - в кофте и тапках, боюсь заболеет, я отдал ей свою, но она какая-то бледная.

- Перенервничала, ничего, - смеется дед.

- Сейчас я вам заварю мой фирменный коктейль от простуды.

 Теперь дед возится у плиты, под его ногами скрипят половицы, сытый урчащий толстый рыжий кот вальяжно спрыгивает с подоконника на пол. Дом моего деда весьма незатейливый. Внутри бревенчатые стены без отделки, снаружи резные деревянные наличники, петушок на коньке крыши. В центр стола он ставит большой самовар. В углу сложены торфяные брикеты и поленья, под потолком сушатся пучки укропа и грибы. Обожаю бессменные белые кружевные занавески с лентами и подхватами, которые еще бабуля шила. Дед добрый, я знал, что он нас не выгонит, несмотря на мой поступок.

 Я обнимаю Нику за плечи, ее больше не колотит, но из глаз текут слезы. Дед подает ей дымящуюся чашку с вонючей травянистой жижей.

- Я всегда знал, что этим все кончится, - улыбнулся вставной челюстью, глядя на меня, - Верка звонила мне.

- Это я виновата, - плачет Ника, - из-за меня все.

Дед смотрит на меня, садится на лавку напротив, локтем упирается о колено, качает головой, тяжело вздыхая. В доме становится жарко, стягиваю через голову свитер, печь хорошо прогревает жилище.

- Ты, деточка, виновата только в том, что такой пригожей родилась, поэтому мой внук ополоумел. А так, ты больше ни в чем не виноватая, всякое в жизни бывает.

Смеемся одновременно, Ника тоже улыбается, вытирая щеки, я прижимаю ее к себе, целуя в макушку.

Позже, когда Ника с малышом засыпают, мы с дедом сидим на крыльце, за горизонтом медленно исчезает солнце.

- Мать бы тобой гордилась, - закуривает трубку дед.

Тонкая струйка дыма поднимается вверх. Запах табака приятно щекочет ноздри.

- Да уж, - усмехаюсь.

- Ты поступил, - кашляет, причмокивая, - очень благородно, она была бы рада, что вырастила такого сына, - затягивается, выпуская кольца дыма, - он бы убил девчонку рано или поздно, а сына вырастил бы ублюдком, как он сам.

- Богатым ублюдком, - смеюсь.

- Это да, но твою мать и сестру не вернешь, а вы молодые, вам жить да жить.

Дед треплет волосы на моем затылке:

 - Вроде неплохая девица, бухнулась за этого, не разобравшись. Так на тебя смотрит, будто ты золотом покрытый. Я весь вечер за ней наблюдал.

Улыбаясь, опускаю голову. По телу разливается приятное тепло.

- Такое за деньги не купишь, - снова кашляет дед.

А я хлопаю его по плечу, подымаясь по ступеням крыльца, еще раз оглядываюсь. Осень, такая разноцветная и разнообразная. В сентябре пышная, золотая, а в ноябре грустная, дождливая, и очень-очень холодная. Но осенью красиво. Листва постоянно меняет свой цвет, а потом опадает на землю, устилая шуршащим ковром. Я люблю осень, люблю ее яркие цвета. Тихонько захожу в дом. Однажды я уже любовался спящей Никой, но тогда я даже подумать не смел, чтобы замерзнув, снять с себя свитер и штаны, забраться к ней под одеяло. Почувствовав мои холодные руки, Ника просыпается, забавно хнычет, но тихо, стараясь не разбудить лежащего рядом ребенка. Тогда они спали точно так же, но теперь она улыбается, поворачиваясь ко мне, целует мою руку. Крепко прижимаю к себе, наслаждаясь ее близостью. В тонкой полупрозрачной маечке и трусиках она в тысячный раз заводит меня своей сладкой близостью, но сегодня был слишком тяжелый день, да и спящий рядом малыш меня останавливает. Постепенно засыпаю, уткнувшись носом в нежную шею, я так долго об этом мечтал. Просто спать с ней рядышком, слушая спокойное дыхание, и пусть кровать узкая и жутко скрипит, но я чувствую себя невероятно счастливым.

Я просыпаюсь среди ночи от звука разбившегося стекла. Подскакиваю на кровати, Сережка, испугавшись, начинает плакать. Несколько мгновений не могу понять, что именно происходит. На полу в центре комнаты, что-то горит, на улице слышны крики и выстрелы. В спальню влетает дед с ружьем, а я спокойно натягиваю штаны, зашнуровываю кроссовки.

- Ты полицию вызвал? – качаю головой, пытаясь стряхнуть сон. - Быстро нашел, паскуда, - добавляю совсем тихо.

Дед утвердительно кивает.

- Это он, Олег! – воинственно машет оружием дед.

- Да уж понял, не дурак. Как думаешь долго буду ехать?

- Здесь же все наши местные ребята работают, они у меня в школе учились. Не бросят старика в беде. Это тебе не город, - заряжает дед ружье, - здесь от глазка не отходят, если на площадке бабу насилуют.

Ника старается справится с одеждой, но руки трясутся.

- В погреб, быстро, - оглядываюсь на окна, где по стеклу ползут новые трещины, - какой же идиот, собственный сын же здесь.

Веду Нику с ребенком на кухню. Возле стола с силой тяну металлическое колечко, открывая деревянную крышку, обитую утеплителем. Заставляю их спуститься по старой, окутанной паутиной лестнице, узкое помещение заставлено трёхлитровыми банками с огурцами, помидорами и патиссонами вперемешку с морковью и кабачками. Перед тем как закрыть крышку, касаюсь Никиного лица, нежно улыбаясь ей.

- Когда все закончится замуж за меня пойдете, Вероника Игоревна?

Ника испугана, но улыбается:

- Побегу, Олег Николаевич!

-  Вот и славно, - закрываю погреб, погружая их с малышом в темноту.

Сердце разрывается от любви, а тело трясет от страха. Я люблю своего сына, люблю Олега, люблю жизнь. Паника мешает дышать полной грудью, я не взяла даже телефон, чтобы сделать хоть что-нибудь. Я могу только дрожать и слушать, как сильно колотится собственное сердце, грозя остановиться от ужаса. В погребе холодно, пахнет сыростью и почти полностью темно. Лишь узкие полоски лунного света из окон, проникая между досками, рисуют серебристые узоры на земляном полу.

- Теть, Вера, - слышу его шаги по половицам и непривычно резкий для любимого голос, - знаю, что спишь! Ход делу давай, вооруженное нападение не забудь добавить!

Больше он ничего не говорит. Сидя на последней ступеньке деревянной лестницы, я не чувствую боли от неровных драных досок с острыми краями, шепчу молитву губами, когда после шума двигающейся мебели, слышится звон разбивающихся стекол, топот и чересчур много незнакомых голосов. В нос ударяет резкий запах дыма, становится еще холоднее, как будто тепло моментально ушло из дома, а порывы холодного ветра накатывают мощными волнами, голые ступни немеют. Мне так страшно, что я не могу даже плакать. Не знаю, что там творится, я умру здесь от неведения того, что происходит наверху.

 Сына Сергей не тронет, но Олега? Я не смогу без него, никогда не любила мужчину так сильно: как воздух, как рассвет, как землю под ногами, как саму жизнь. У всех есть недостатки, никто не идеален, а у Олега их нет. Он лучшее, что со мной случалось, но такое не может длиться вечно. Так не бывает. Жизнь отберет у меня это неземное счастье, потому что я и так получила слишком много. Слышу стук собственных зубов, колотящихся друг о друга.

- Олееег!

Вздрагиваю, узнав отвратительный голос мужа.

Ненавижу! Я сама бы его убила, если бы могла!

- Выходи, подлый мой друг! – произносит нараспев.

Но любимого больше не слышно, он не отвечает. Подымаю голову, потому что сверху сыпется песок, на крышку погреба кто-то становится. Сжав собственный рот и ротик малыша, беззвучно рыдаю, закусив губу до крови.

- Сына найти и отнести в машину! На девку плевать, подарю любому, кто захочет, а говнюка этого мне отдайте, сам придушу голыми руками! – его голос звучит необычно, он явно под «чем-то».

Теперь по дому ходит столько ног, что я даже не могу разобраться, как далеко они от погреба, в какой комнате. Слышу крик деда Олега, выстрел и грохот, не могу понять, что произошло, стоны перемешиваются с матами и ударами. Прижимаю сына крепче. Темнота защищает и убивает меня одновременно. Я не знаю, что там, но догадаться несложно, я снова молюсь, пусть только Олег останется жив. Но жизнь жестока, она отбирает все самое лучшее, манит, показывая счастье, а потом вырывает цветы любви с корнями. Я больше не верю в сказки и не думаю, что все будет хорошо, потому что хорошо уже было, а дальше только конец.