Возвращение росомахи
(Повести) - Зиганшин Камиль Фарухшинович - Страница 1

О Камиле Зиганшине и его прозе

Проза Камиля Зиганшина подробна, натуральна и вместе с тем высоко духовна. Звери, птицы, деревья, скалы, реки присутствуют в ней не в качестве фона, на котором разворачиваются действия, а, наполненные добротой и талантом художника, живут, дышат и разговаривают, пытаясь донести до читателя простую мысль: человек не царь Природы, а лишь ее часть, и, если честно, не лучшая.

Его повести об обитателях тайги «Щедрый Буге», «Маха, или История жизни кунички», «Боцман» сразу покоряют и очаровывают сочностью, красочностью языка, живописными картинами природы, прекрасным знанием повадок зверей и, что немаловажно, увлекательным сюжетом. Их с удовольствием читают люди любого возраста. И в его романах о старообрядцах «Скитники», «Золото Алдана», выдержавших не одно издание, также много глав посвящено диким животным.

Прожив несколько лет в дебрях Уссурийского края, Камиль научился и думать, и чувствовать по-звериному. Смотреть на всё глазами своих героев. Благодаря такому взгляду изнутри и мы — читатели — проникаемся любовью, уважением к ним, нашим меньшим братьям, как говорил Сергей Есенин.

В повести «Возвращение росомахи» писатель использовал для эпиграфа слова Дерсу Узала из одноименной книги В. К. Арсеньева: «Звери тоже люди, только говорят на своем языке и ходят на четырех ногах!» Это кредо и самого Камиля Зиганшина.

К сожалению, в обществе бытует упрощенное представление о жизни животных. Их поведение упорно и эгоистично трактуется как совокупность рефлексов и инстинктов. Мол, нет у них рассудочной деятельности, что она присуща только человеку! Но, если приглядеться, действия и поступки многих животных, как домашних, так и диких, каждодневно доказывают: не всё в их поведении объясняется инстинктами. Они… мыслят! Примитивней, упрощенней, чем люди, но мыслят! У каждого из них, как и у людей, свой характер, свои привычки, свои цели. А жизнь иных сообществ организована до того гармонично и целесообразно, что впору и людям поучиться.

Обо всём этом новая повесть Камиля Зиганшина о росомахах — редких и, пожалуй, самых загадочных обитателях тайги, о которых ходят невероятные легенды.

Приглашаю читателей погрузиться в необычный, первозданный и волнующий мир Природы и понять его.

Николай Николаевич Дроздов,

профессор географического факультета

МГУ им. М. В. Ломоносова,

автор и ведущий телепередачи

«В мире животных»

ЩЕДРЫЙ БУГЕ

Повесть

о необыкновенных и удивительных приключениях

охотника-промысловика в глухой дальневосточной тайге

15 октября 1974 года.

Под нами величественная панорама безлюдной, дикой местности: хребты, межгорные впадины, быстрые пенистые речки. В той стороне, куда мы летим, особняком возвышается плотная группа скалистых гольцов.

Пассажиров в вертолете двое. Я и мой наставник Лукса, удэгеец лет пятидесяти.

Опытный промысловик расположил меня к себе с первого взгляда. Невысокий, худощавый, подвижный. Сильные руки, словно кора старого дерева, испещрены глубокими трещинками морщин и перевиты набухшими венами. Мороз, ветер, солнце, дым костров продубили его скуластое лицо с реденькой растительностью над верхней губой и на подбородке. В черных прямых волосах несмелый проблеск седины. Живые темно-карие глаза, словно магниты, невольно притягивают взор. Впечатление такое, что они все время смеются, радуясь жизни. Глядя в них, и самому хочется улыбнуться и сделать что-то хорошее, доброе.

Он сидит напротив и успокаивающе поглаживает собак. Я же с волнением всматриваюсь в проплывающие под нами кряжи древнего Сихотэ-Алиня и никак не могу поверить в то, что моя заветная юношеская мечта исполнилась: я принят на работу в Лазовский госпромхоз Хабаровского края штатным охотником и скоро окажусь на промысловом участке, охватывающем бассейн ключа Буге — левого притока реки Хор…

Вертолет вошел в крутой вираж и, сделав два круга, мягко опустился на заснеженную косу, отделяющую устье ключа от реки. Наши собаки, Пират и Индус, ошалевшие от грохота двигателя, спрыгнули на снег, едва открылась дверь. Мы же, прежде чем выйти, сбросили на косу нехитрый багаж. Ми-4 прощально взревел и, обдав нас колючим вихрем, взмыл в небесную синеву.

Мы огляделись. Над нами торжественно и необъятно высоко голубело небо. На снегу ни единого следочка. Мне представилось, что это чистый лист бумаги, на котором нам предстоит записать историю охоты длиной в сто двадцать дней.

Вокруг громоздились типичные для этих мест крутобокие сопки, щетинящиеся, словно встревоженные ежи, островерхими, темными елями и более светлыми разлапистыми корейскими кедрами. На противоположном берегу, над Хором отрог, обрывающийся в речную гладь неприступной двухсотметровой стеной. Его гребень украшали огромные, источенные временем каменные иглы и зубчатые башни, напоминающие развалины старинной крепости.

Хор еще не встал и тянулся холодной, черной лентой, разрезая белое покрывало. Сквозь прозрачную воду были видны лежащие на дне пестрые, обезображенные брачным нарядом и трудной дорогой к нерестилищу кетины. Уровень воды в реке упал, и часть рыбин оказалась на галечном берегу. Наши собаки тут же воспользовались возможностью полакомиться. В их довольном урчании слышалось: «Райское место! Тут голодать не придется!»

Так получилось, что Лукса в преддверии сезона остался без напарника. Его товарищ Митчена, деливший с ним радости и невзгоды промысловой жизни в течение многих лет, совсем потерял зрение и перебрался к дочери в райцентр — Переяславку. Это обстоятельство меня и выручило. Лукса, правда не без колебаний, согласился взять меня — городского, неопытного очкарика на свой участок.

Хотя день только начинался, удэгеец поторапливал: предстояла большая работа по обустройству становища.

Взбираясь на берег, услышали задорный посвист. Его невозможно спутать ни с каким другим лесным звуком — рябчик! Судя по мелодии, петушок. Лукса движением руки остановил меня, а сам спрятался за ствол ели и, достав самодельный манок, ответил более глухим переливом курочки. По треску крыльев было понятно, что рябчик перепорхнул ближе. Он опять подсвистел. Хлопки послышались совсем рядом. Тут и я разглядел петушка. Вытянув шею и нетерпеливо переступая по ветке березы, он высматривал подружку.

— Живой, — радостно прошептал охотник. — Четвертый сезон так встречает. Совсем свой стал.

Луксин «свояк» подлетел еще ближе и с явным интересом разглядывал нас. Вынырнувший из кустов Пират, не разделяя чувств хозяина, с лаем запрыгал под деревом. Петушок встрепенулся и, спланировав, растворился в буреломной чаще.

Надо сказать, наши четвероногие помощники резко отличались друг от друга. Пират — рослый, нахрапистый, с хорошо развитой мускулатурой, быстрой реакцией и нахальными глазами. Индус, напротив, — вялый, тщедушный. При появлении Пирата он поджимал хвост и отходил в сторону. Столь же резко собаки различались и по окрасу. Пират белый, только кончики подвижных ушей и хвоста черные, а Индус серо-бурый. Попал он в нашу компанию случайно. Когда мы загружали в удачно подвернувшийся вертолет мешки со снаряжением и продуктами, на краю поляны сидел и наблюдал за нашей беготней одинокий пес. Я на ходу кинул ему кусок хлеба. Тот, не жуя, проглотил его и бочком, не сводя с меня грустных глаз, подошел к трапу.