1972. «Союз нерушимый...» (СИ) - Щепетнов Евгений Владимирович - Страница 17

— «Правда, что вы убивали людей в Америке?»

— Это были не люди. Это были бандиты, которые хотели убить меня и других людей. Я их убил, о чем не жалею.

— «У вас американские награды! И вы считаете себя патриотом нашей страны? Да вами должны заняться компетентные органы!»

— А они мной и занимались, эти самые органы. И не нашли в моих действиях ничего криминального. А наград американских у меня пока что одна — от полиции Нью-Йорка, за спасение двух полицейских от верной смерти, и за помощь в нейтрализации уличной банды. Вот, пока что и все.

— «Вы правда победили Мохаммеда Али?»

— Правда. Два раза. Я не хотел его бить, но он оскорбил русский народ, оскорбил русских женщин. За то и получил по морде.

— «Вы богатый человек? Сколько у вас денег?»

— Я богатый человек. А сколько у меня денег — не знаю. Миллионы. И что характерно — ни одного из этих миллионов я не украл.

— «Почему вы ездите на кадиллаке, а не на советском автомобиле?»

— Потому, что кадиллак лучше, и потому, что могу.

— Ну да ладно. Наверное — на сегодня хватит вопросов. Давайте я вам чего-нибудь спою. Только не очень много, хорошо? А то, наверное, все уже устали. Оля, подай гитару, пожалуйста…

Я играл и пел минут сорок. Исполнил песни, которые пел на девятое мая. А потом — песню на стихотворение Пастернака. «Никого не будет дома…» Обожаю эту песню. За ней — «Город золотой». Следом — «Я в весеннем лесу пил березовый сок». Закончив ее петь, сказал в зал:

— Поверьте, нет лучше, чем наша родина! Красивее! Роднее!

Зал громко хлопал, кто-то закричал: «Браво!». А я посидел, подумал, и поманил Ольгу:

— Оля, иди, исполни пару-тройку песен. А я пока передохну.

Ольга, смущаясь, поднялась со своего места и пошла на сцену. Я передал ей гитару, а сам спустился в зал и сел в первом ряду, возле Махрова.

— Колись, чего приехал? Сам, лично! — спросил я Махрова, довольно щурившегося, как сытый кот.

— Потом скажу, не здесь — ухмыльнулся Махров — После всего будет банкет. Сейчас накрывают в столовой. Или уже накрыли. Кстати — деньги министерство культуры выделило! Гордись!

— Уже горжусь — хмыкнул я, и оглянулся на Высоцкого, который с интересом слушал балладу о ведьмах — сам решил, что ли?

— Нет. Оттуда — позвонили — он показал в потолок — да я и сам хотел тебя увидеть. Давно уже не общались. Ты куда-то пропал… Все тайны, тайны. Нет, не спрашиваю — куда ты время от времени исчезаешь. Понимаю, государственная тайна. Ладно…тут тебе кое-что передали.

— Кто? Что передал? — насторожился я.

— Коробку. Потом отдам. Оставил в кабинете директора. И записка: «Карпов знает, что делать». Кто передал? Прислали фельдпочтой. Оттуда. Ну и…все.

Ольга исполнила еще четыре песни, встала, поклонилась под аплодисменты зала, и объявила:

— На этом, с вашего разрешения, вечер прошу считать завершенным. Спасибо вам, что пришли, мы были очень рады с вами встретиться!

— Мало! Еще Карпова! Карпова давайте! Пусть споет! — закричали из зала, я вздохнул, встал, осмотрел зал.

— Так время уже позднее, товарищи! Небось устали!

— Не устали! Детское время! — хохотнули в зале, и по рядам прокатились смешки. Народ не спешил расходиться, ждали. И тогда я предложил:

— У нас тут знаменитый гость! Владимир Высоцкий! Попросим его что-нибудь исполнить? Раз уж попался в наши загребущие руки! Володя, уважишь народ?

Высоцкий встал, под гром аплодисментов улыбнулся, махнул рукой, и начал протискиваться между рядами. Подошел ко мне, пожал руку, а потом мы с ним обнялись. Ей-ей я был рад его видеть. Все-таки человек он если и не однозначный, то совсем не пропащий, это точно. Никогда не гадил своей родине. В отличие, например, от того же Окуджавы, который настолько ненавидел свою родину, что в конце жизни ни одного доброго слова о ней не сказал, и даже умирать уехал за границу. Не знаю, за что он так ее возненавидел. Его никогда не преследовали по политическим мотивам, он жил — как сыр в масле катался. Мажор. И за что Окуджава возненавидел Россию?

И кстати сказать — история с Окуджавой для меня лично очень и очень печальна. Потому что песни его на самом деле хороши.

Вообще, для меня это всегда было если не трагедией, то…поводом досадовать и расстраиваться. Ну вот к примеру — Акунин. Я читал про приключения Фандорина, и мне было очень интересно. Очень. А через некоторое время в голове Акунина что-то щелкнуло, и на мой взгляд — он просто спятил. Сделался патологическим русофобом, махровым оппозиционером. Везде, где только мог — поносил свою родину, которая его подняла, дала ему все, что могла дать, и больше того. Живет себе во Франции, в поместье, купленном на деньги, заработанные в России и эту самую Россию поносит почем зря. После этого я уже не мог читать книги Акунина. Противно! И песни Окуджавы тоже больше не слушаю. Возможно, что это неправильно, возможно — надо отделять автора от его творчества. Автор может быть полнейшей мразью, но его творчество на самом деле замечательно. Ну…это как из грязной гусиной задницы вдруг вылезает золотое яйцо. Но вот не могу я забыть, что это яйцо вылезло из сраной задницы, и все тут! Я вижу перед глазами эту задницу, и мне противно брать «золотое яйцо» в руки.

— Владимир Семенович незаслуженно забыт советской властью, абсолютно незаслуженно забыт! Его песни, стихи — это народное, это плоть от плоти нашего народа! И я рад вам его представить сейчас, с этой сцены. Думаю, министерство культуры в ближайшем будущем озаботится тем, чтобы творчество Владимира Высоцкого ушло в массы не с затертых магнитных лент, а как и положено — с дисков фирмы «Мелодия», с телеэкранов и радиоэфиров. Просим, Владимир Семенович!

Высоцкий выслушал мою тираду с легкой улыбкой, потом повернулся ко мне и как принято у актеров — поклонился. Поклонился и залу:

— Вы правда хотите услышать мои песни?

Голос. Господи, этот голос Высоцкого! Его ни с чем не спутаешь — хрипловатый, сильный, даже жесткий. Голос моего детства, голос юности. Аж мороз по коже! И раздвоение — один «Я» сейчас спокойно смотрит на стоящего рядом со мной человека-легенду, с которым только что ручкался и обнимался, и этот «Я» считает происшедшее нормальным делом. И второй «Я» — тот, кто слегка обалдело разглядывает Высоцкого, и думает: «Да ладно! Не может быть! Но это же ОН!»

— Хотим! Давай, хотим! — голоса из зала и с улицы.

— Тогда, ладно. Но только недолго, хорошо? — улыбается Высоцкий и я отдаю ему гитару. Он садится на стул, пристраивает гитару…

Играет он, честно говоря, хреново. Пару аккордов, трени-брени, но сразу об этом забываешь, когда хриплый голос начинает свою вязь рифмованных строк. Зал молчит, а голос выводит: «Я ЯК-истребитель, мотор мой звенит, небо — моя обитель!»

Спев песню, Высоцкий помолчал, глядя в замерший зал, и как-то даже несмело, даже жалко улыбнулся:

— После песен, который пел мой друг Михаил, я не могу исполнить ничего другого. Не тянет на юмор, не тянет на обычный шансон. Потому — не взыщите.

И он снова заиграл, заговорил…

«Сегодня не слышно биенья сердец… …а сыновья, уходят в бой!»

Потом была песня о Земле (Она затаилась на время), «Черное золото», еще несколько жестких военных и жизненных песен. А закончил он «По обрыву, по над пропастью» — с надрывом, со слезой досады и злости.

Отыграв, встал, и поклонился залу. Зал взорвался аплодисментами, и на этом наши «посиделки» на самом деле закончились.

На банкет пригласили всех, кто жил в этот момент в Доме творчества, и конечно же — прибывших туда звезд. Они, кстати, должны были и заночевать здесь, в свободных комнатах — чтобы не добираться до Москвы после банкета подвыпившими, не вполне так сказать в разуме. Тем более что время уже позднее.

Перед банкетом я забежал вместе с Махровым в кабинет директора (не утерпел, заставил показать заветную коробку). Посмотрел содержимое коробки, и едва не ахнул — иглы! Там были иглы для иглоукалывания! Кстати, теперь понятно, как так «случайно» здесь оказался Высоцкий. Решил — при первой же возможности узнать у него — кто его сподобил приехал на мою встречу с читателями и коллегами.