Бансу
(Быль. Журнальный вариант) - Бояшов Илья Владимирович - Страница 5

Но и русские были не лыком шиты! И большевики кое-что могли! Что касается советского шпионского ведомства, Лубянку интересовали возможности американской авиационной промышленности. Время от времени переправлялись в Россию материалы чрезвычайной важности, и «Алсиб» играл в той переправке далеко не последнюю роль. Голь действительно была хитра на выдумку — порой «финты» советских разведчиков приводили ФБР в настоящий ступор. «Друзьям»-американцам приходилось ломать голову, чтобы хоть как-то противодействовать напористости «этих русских», ибо в ходе шпионской катавасии, не менее интенсивной и головокружительной, чем полеты над Аляской истребителей и бомбардировщиков, Советы постоянно совершенствовали не только способы добычи сведений, но и способы их надежной доставки. Схватка усложнялась по мере того, как росло количество изготовляемых на заводах «Боинг» изделий. Задача приобретения данных о приборах бомбометания, сплавах, ноу-хау в авионике становилась все более актуальной, а противодействие американской контрразведки, быстро набравшейся необходимого опыта, — все более ощутимым.

И вот какому-то умнику пришла в голову мысль переправлять секретную информацию под носом у американских партнеров по исключительно быстрому пути. Доставляемые из авиакорпораций (в том же «Боинге» трудились на разных должностях искренне сочувствующие Советской России американские коммунисты) в Фэрбанкс контейнеры с микропленкой помещались при помощи специальных креплений внутрь парашютных сумок, которые потом надевали на себя советские перегонщики. Летчики, понятное дело, ни о чем не догадывались. Через сутки-двое поистине драгоценные для руководства страны парашютные сумки оказывались на чукотских аэродромах, где их, после того как летуны оставляли парашюты на попечение техников, освобождали от содержимого вовремя оказывающиеся в нужном месте нужные люди. Они-то уже своими бортами и переправляли полученные данные по самому высокому адресу. Конечно, риск был — но считался малым; такая отправка себя достойно оправдывала до того момента, пока очередной контейнер не попал в сумку злосчастного штурмана Демьянова. Ситуация усугубилась тем, что содержал контейнер фотодокументы, которые в Москве ожидали со дня на день и о важности которых были осведомлены лишь немногие специалисты «плаща и кинжала». Оказавшийся в Номе майор, будучи как раз одним из тех «спецов», имел о трафике самые полные сведения, и данные ему инструкции были чрезвычайно важны: он должен встретить на аэродроме именно этот борт, взять под негласное наблюдение парашютную сумку, от которой на несколько часов избавится отдыхающий штурман, проследить за подготовкой экипажа к последующему перелету, а затем, когда сумка вновь будет штурманом надета, и за благополучным взлетом «бостона» с номского аэродрома.

Стоит ли тогда говорить, что исчезновение Демьянова особиста попросту подкосило?

Отечественный Ш-2 (техники ласково называли оказавшуюся в Номе почтенного вида посудину женским именем — «Марь Ивановна») внешней красотой не блистал. Этот полутораплан с коротким нижним крылом, на котором помещались поддерживающие поплавки, свой первый полет совершил еще в начале тридцатых на Крайнем Севере в качестве санитарного самолета (вот почему в отличие от других Ш-2 кабина на нем была закрытой). Трудилась «Марь Ивановна» и в Белоруссии, и в Карелии, пока волею обстоятельств, весьма уже потрепанная, прошедшая два ремонта, не оказалась на Дальнем Востоке. Двигатель М-11, подобно многим своим отечественным собратьям, не отличался такой железобетонной надежностью, которой могли похвалиться заокеанские «прайды», но по мере сил своих (скромные сто лошадиных сил) раз за разом поднимал «Марь Ивановну» над Беринговым проливом до высоты трех тысяч метров, добросовестно доставляя ее с одного материка на другой. В последнее время Ш-2 держали в Номе: интенсивность перелетов требовала постоянного нахождения на перегоночном аэродроме представителей штаба дивизии. Стрекотала «Марь Ивановна» и по маршруту Ном — Фэрбанкс, имея пусть и небольшой, но все же опыт посадок на аляскинских холодных озерах. Несмотря на хлипенький мотор, в этих полетах не возникало с самолетом проблем по одной простой причине: за гидропланом был самый тщательный уход. Ухаживала за «Марь Ивановной» единственная в авиадивизии представительница слабого пола, трудившаяся в составе технического персонала. Попала в 1-ю авиаперегоночную Людмила вместе с мужем, но муж, летчик, перегнавший не один «бостон», был отправлен на фронт. Война не знает сентиментальности — молодая жена, несмотря на просьбы перевести ее к супругу под Курск, осталась в самом глубоком тылу вместе с приставленным к ней гидропланом, который изучила до последнего винтика. Все здесь звали Людмилу по отчеству — Богдановна, — что говорило о крайней степени уважения. Работала Богдановна, как киношная трактористка Марьяна, исключительно добросовестно. Это благодаря ее упрямству все необходимое на старенький гидроплан доставлялось вовремя, уход за двигателем после каждого вылета был самый тщательный, при малейшем «кашле» мотора следовал его осмотр; кабина поддерживалась в идеальной чистоте; пожелания летчиков, касающиеся поплавков, закрылков и прочих самолетных деталей, немедленно выполнялись. Комбинезон Богдановны лоснился от машинного масла; кроме того, носила странная Людмила огромную кожаную кепку, под которую прятала свои рыжеватые волосы, в результате чего сильно смахивала на подростка. Однако по поводу одежды (как и по поводу весьма небольшого росточка) нисколько не комплексовала. Ко всем прочим своим достоинствам была она чересчур независима: могла послать «по матушке» даже старшего по званию, если на то находилась веская причина. Подобное непочтение старшие, как правило, пропускали мимо ушей. Скорее всего, днюя и ночуя возле своего Ш-2, женщина отвлекалась от мыслей о муже и, опекая «старушку», хоть как-то успокаивалась. «Марь Ивановне» это шло только на пользу — в итоге гидроплан постоянно был на ходу, и, что самое главное, на скромный самолетик в любое время могло рассчитывать начальство, хотя бдительная церберша не раз предупреждала: мотор на износе и в любой момент может гикнуться.

— Две канистры бензина, — загибая пальцы, сразу принялся перечислять техник, узнав о причине своего вызова, — а также кусок брезента, ведро, два куска мыла, одеяла — желательно штук пять-шесть…

— Ведро тебе зачем? — вскинулся Мишин.

— А куда в полете прикажете справлять естественные надобности? — не моргнув глазом спросила Людмила. — Писать, простите, куда, если приспичит? Да не смотрите на меня так, товарищ подполковник: я, если что, отвернусь. И мужчина отвернется…

— В данном случае — мужчины. С вами полетит еще один пассажир, — сказал Мишин, кивнув на мрачного майора.

— Некуда запихнуть вашего пассажира, — нагло, снизу-вверх ответила маленькая Богдановна. — Я уже говорила — две канистры, одеяла шесть штук, брезент… Инструменты кое-какие, запаска… Ящика три, не меньше.

— Люда, это даже не обсуждается.

— Куда его сунуть? — без всякого почтения к стоявшему рядом с Чиваркиным особисту спрашивала ершистая Людмила.

— Сунете! — отрезал подполковник. — Хоть на крыло сажайте. Разговор окончен. Давай дуй на склад, возьми самое необходимое по моему особому распоряжению. Все, что там найдешь для себя, — греби. Вот бумага. И — с Богом!

— Товарищ подполковник, распорядитесь, пожалуйста, насчет бинокля, — жалобно напомнил Чиваркин. — Желательно морского, если в наличии. А лучше — двух, раз полетим втроем.

— Морские, Вася, я тебе вряд ли найду. Артиллерийские попробую… Людмила, загляни-ка к ребятам на вышку.

Прошло еще какое-то время. Мишин исчез. За дверьми кабинета шла обычная жизнь: гремели по крыльцу и шаркали по полу сапоги приходящих и уходящих спецов, тренькали телефоны, временами кто-то монотонным голосом надиктовывал метеосводку, иногда включалась радиосвязь и, вперебой с родной речью, слышалась английская с неподражаемым американским «рррр». Неожиданно проснулась аэродромная полоса; отдохнувшие несколько часов на ней, словно перелетные гуси, ленд-лизовские «киттихоуки» один за другим пронеслись перед окном, возле которого застыл незадачливый Вася, взмыли в небо и взяли курс на отечественный Уэлькаль. Следом с еще большим ревом над Номом поднялось звено «бостонов». Сердце Чиваркина заныло так ощутимо, что он невольно вынужден был помассировать левую сторону груди, — именно в том строю и должен был сейчас находиться их с Алешкой «Жучок».